Улья Нова - В ловушке
Глава 8
Good-evening, New-York!
Марионетка, наконец, вырвалась на свободу, порвала все нитки и, беспомощная, испугалась. Куда теперь, к кому? Все то же неизменное метро. Вагон переполнен. Вдруг, кто-то вскочил и выбежал. Место освободилось, но его никто не хотел занимать. Я села. От соседа несло перегаром. Он – молодой человек с глубокими морщинами на лбу. В кожаной косухе, грязных черных джинсах и пыльных кожаных ботинках.
Наверное, не терпелось поговорить, сказал, что у меня сильный характер, потому что маленькие ногти и тонкие пальцы. Интересно собирать свой портрет, состоящий из мнений разных посторонних людей. Итак, у меня сильный характер. А что у него? Он просит прощения, что пьян. Его голубые глаза мутные, и во всем облике есть что-то от больного тощего пса, у которого свалялась от грязи шерсть, несколько лишаев, и до крови разодран бок собаками из соседнего двора. Руки в шрамах, из-под коротких брюк проглядывает белесая кожа со ссадинами. Сегодня напился с горя. Открывает черный, потрепанный женский портфель – там лежит свернутая телефонная трубка, какие-то бумаги, он вылавливает свернутый листок и протягивает мне. На листке надписано:
«Свидетельство о разводе. Елены Борисовны Автаевой, 1972 года рождения и Петра Николаевича Автаева, 1968 года рождения…»
– Прожили десять лет счастливо, а потом сглазил кто-то. Все в момент. Теща во всем виновата, хотела квартиру у меня отнять.
– Разве такое возможно – развод от сглаза?
– Я считаю, возможно. Жили, как по маслу. Не скрою, не в том возрасте, пил. Два года пил, положила она меня в больницу, год не пил. Потом снова, здрасьте, пожалуйста. Ребенок есть, скоро четыре месяца сыну будет.
– И неужели развелись?
– Она мне все равно звонит. Может, побесится и станет все снова как раньше. Мы уже десять лет вместе, понимаете, барышня, в Институте Связи учились, не скрою, не в том возрасте, два года до этого жили просто так. Она аборт сделала, такая отчаянная, поехала в пятьдесят третью больницу и сделала. И с разводом так же. Сказали прийти к трем, я прихожу к трем, думал, все обойдется, а они мне свидетельство протягивают, оказывается, она пришла заранее и обо всем сама распорядилась.
Его глаза с воспаленными веками напоминают очи тяжелобольного сенбернара. В них столько глубокой боли, тоски, отчаяния, но незлобные. Японцы голубоглазых дразнят «бычьи глаза». Глаза жертвы.
– А что это у вас за перстень? – Он указывает пальцем на перстень с моего мизинца.
– Да так, купила в переходе на Тверской.
– А это не с мертвецов ли? Я просто занимаюсь немного. Вы не подумайте, барышня, не хочу вас пугать. Наши ребята иногда снимают такие... с не совсем живых. Вы не волнуйтесь, я, наверное, ошибся…
Может, все на самом деле просто и незамысловато, виноват перстень, его надо снять, кинуть в реку и тогда жизнь сразу же изменится к лучшему.
– Нет, это ручная работа, конечно, ошибся, я пьян, – продолжал нетрезвый собеседник. – Начальника нашего зарезали. Завтра похороны. Молодой парень, ему тридцать семь всего было, сидел во дворе, на виду, все равно зарезали, столько, говорят, ран нанесли, завтра похороны. Опять буду пить. Придет человек двести, все мужики, все будут пить. А ведь среди них есть верующие. Вы что, думаете, у начальника отделения связи останкинского района верующих друзей нет, он и сам верующий был, и все равно никуда не деться, придется им пить завтра за него.
Сейчас поезд вынырнет из туннеля и полетит по мосту над рекой. Я смотрела на свое отражение в оконном стекле на фоне вечерней Москвы. Да, сижу и разговариваю с этим человеком.
– Вот, сейчас будет мое любимое место. Присмотритесь. Набережная. Дома лесенкой. Утром, когда солнце всходит, все розовое, свежее. Одно слово – Нью-Йорк, красота, сразу представляю Гудзонский залив, статую Свободы вдали. Утром, когда здесь еду, всегда говорю «good-morning, New-York». На набережной, часто «скорая» стоит. Как-то, лет в пятнадцать, гуляли мы с мальчишками, а там сидят мужики. Один из них прыгнул. Затылок из воды торчит. Мы думали, нырнул, ноги поджал, шутит, «вылезай» кричим, пиво откупорили. А он уже мертвый.
Поезд вырывается из туннеля в вечер. Сизое небо, в темноте – пруд, ржавые изгороди, бетонные заборы, черные трубы завода ЗИЛ, темные провода и деревья.
– Мрачное место.
За окном показалась река, а на той стороне – дома ступеньками, в огнях.
– Good-evening, New-York! Здесь с парнем на память надо фотографироваться. Никто не поверит, что такая красота может быть в Москве. А утром вон там шпиль виднеется, как статуя свободы. Эх, все равно плохо мне здесь. Не выбираешь, где родиться. Я б уехал в Европу, знаю английский. И американцев, и англичан речь понимаю. Но не выпустят, посмотрят военный билет, скажут – сиди тут. А там бы у меня все было по-другому, лучше.
– А, может, вам просто стоит бросить пить.
– А как тут бросишь? Все говорят надо, а как тут бросишь? Уж тридцать один год.
Он роется в сумке, протягивает паспорт. Фотография: молодой человек в белой рубашке и тонком черном галстуке. Волосы аккуратно зачесаны. Торжественно шел фотографироваться на удостоверение личности. Выдано тогда-то, таким-то отделением милиции, паспорт, серия, номер. Так трогательны эти старые фотографии в паспортах. Трогательны и печальны. Чем старше человек, тем, почему-то печальнее.
– Видите, я был большим и сильным, а стал маленьким и слабым. Что творится, не понимаю. Все же, от добра добро не ищут. Вот начальник: две жены, три ребенка, иномарка, квартира… как же жены его теперь все это поделят?
Печать об отрицательном резус-факторе и о военной службе, в графе «семейное положение» две печати. Женился, 1991, и вторая, свеженькая, о разводе, 1999.
– Фамилию мою она оставила, хорошая у меня фамилия – Автаев. Теперь квартиру делить придется, мы живем – я, мама, сестра с мужем. Будем разменивать. Но я все равно думаю, она побесится и еще вернется.
– Красивая?
– Деми Мур... мужики в метро подходят, ты что, говорят, с Деми Мур, что ли живешь? Я говорю, «нет, это моя жена, Елена Борисовна Автаева».
Забрал свой паспорт, по-стариковски копался в сумке, перекладывал трубку. Была моя остановка.
– Знаете, я заметил у вас в сумке, барышня, очень серьезная книга. Не читайте в метро. Во-первых, хрусталик трясется, зрение испортить можно, во-вторых, такие книги надо медленно читать, несколько раз, и думать.
Глава 9
Желания
«Every single one of us the devil inside…»
INXSВ гости забежала мамина знакомая, Чуйкова. Из кухни доносились обрывки фраз. О чем могут говорить две женщины? От маминой подруги ушел муж, оставил ее с сыном. Муж никогда не был домашним. От отчаянья женщина бросила безденежный пост инженера и стала заниматься нетрадиционной медициной. Вскоре ее сын уже не знал, куда деваться из тесной двухкомнатной квартирки, когда субботними вечерами туда приходили женщины, занимающиеся нетрадиционной медициной, жгли свечи и разговаривали о книгах и больных, которых лечили. Туда приходили также гадалки и колдуньи, рассказывали, заговаривали зубы, отводили порчу.
Сын Чуйковой с детства был инвалидом – парализованные ноги. Одна знакомая бабка посоветовала ей купить ботинки с носками, надеть их на сына, тут же снять, уложить ботинки обратно в коробку и оставить где-нибудь. Чуйкова так и сделала, а коробку как бы забыла в электричке. Через год сын поправился, теперь никто не скажет, что этот паренек все детство просидел в инвалидной коляске.
Чуйкова в студенческие годы была сильно влюблена в одного сокурсника. Она всячески пыталась его покорить: звонила, доставала билеты в театр, покупала новые платья. Назначила как-то у себя дома встречу. В вино насыпала приворотное снадобье, все по науке. Но нечаянно получилось, что студент не смог прийти в этот вечер, а пришел сосед Колька, курсант, он-то все и выпил залпом. Приворожила да не того. Они прожили вместе пятнадцать лет. Пил. Мучились. Развелись.
Сразу после развода Чуйкова отправилась поправить пошатнувшееся здоровье на юг. А сын с горя увлекся конструированием моделей самолетов, всю квартиру завалил фотографиями самолетов и пластиковыми детальками дверей, латунными и жестяными крыльями. Познакомилась на юге с семейной парой астрологов. Проверила гороскоп сына, сказали, что сын имеет скрытые психические дефекты. Весь отдых пошел насмарку.
Со временем ее способность к магии стала уходить. Как будто магнит разрежался. Были дни просветления, но в целом она перестала чувствовать болевые точки на теле и линии прострела позвонков энергетическими вампирами. Клиентура утекала, эффективность лечения становилась все ниже. Она знала, что мастерство уходит от депрессии, от неспособности сконцентрироваться.
Теперь Чуйкова каждое лето ездит в Индию к одному гуру. К нему съезжаются люди со всего мира, отдать записки с желаниями. Чуйкова уверяет, что все желания, добравшиеся в записках до гуру, обязательно исполняются.
