Дмитрий Емец - Самый лучший враг
– Не получилось! – крикнул Варсус. – Сочувствую! Кажется, напоследок ты разобрался в маголодиях, но – ха-ха! – в плоскостных! Это двухмерные маголодии, как рисунки на бумажке! Понимаешь? Они работают только на стене!.. Пусть тебя утешит, что за минуту до смерти ты вышел на правильную дорожку, которая со временем…
– Оглянись! – сказал Мефодий, не отрывавший взгляда от дома, на котором все еще плясали цветовые полосы.
– Смысл?
– Оглянись!
Варсус недоверчиво обернулся, но было уже поздно. Длинная полоса жести, сорванная маголодией с козырька ближайшего балкона и раскрученная ветром, острым краем хлестнула по верхней трети его левого крыла.
Варсус падал, точно перо из подушки. То, ускоряясь, кружился вокруг своей оси, то вдруг замирал, после чего сразу нырял вниз на метр или полтора. В падении он успел атаковать Мефодия маголодией и даже попал, но в его маголодии почему-то не оказалось силы. Буслаев ощутил ее как сухую холодноватую вспышку, слегка ослепившую его и обжегшую, но не больше, чем это бывает от газа, когда он с шумом вспыхивает, заполняя пространство у плиты.
А потом пастушок, все так же продолжавший то вращаться, то проваливаться, упал на землю. Упал и сразу вскочил. Упрямо махнул крыльями, пытаясь взлететь, но почему-то не оторвался от земли, а был отброшен и прокатился по асфальту.
К тому времени уже и Мефодий, успев снизиться, сел шагах в десяти от него, держа наготове и флейту и спату. Он и сам не понимал еще, что происходит с Варсусом и почему тот внезапно утратил способность к полету, равно как и силу своих маголодий.
Пастушок, весь ободранный после двух падений, вскочил, опять попытался взлететь и снова покатился по земле, обдирая бок.
– Не могу! Не могу лететь! – чуть не плача, крикнул он Мефу, точно не пытался его убить и они были друзьями.
– Крыло! – подсказал Буслаев, показывая пальцем. – Не то, другое!
Варсус медленно повернул голову. Застыл. Верхняя треть левого крыла была ровно сбрита, точно лезвием. Это даже не особенно бросалось в глаза, потому что все нижние перья уцелели. Боли Варсус, как видно, вообще не ощущал.
Несколько мгновений пастушок с недоумением смотрел на крыло. Отводил взгляд, опять смотрел, словно надеясь, что что-то изменится. Однако ничего не менялось. Верхняя часть крыла была действительно сбрита, и ветер, сметая им снег, гнал его по бетонной полоске вдоль дома. Лицо у пастушка постепенно бледнело, губы прыгали. Он покачнулся и сел на землю. О Мефодии он в эту секунду явно не помнил, но, когда тот, движимый сочувствием, шагнул к нему, пастушок, опомнившись, поднес к губам дудочку и попытался атаковать его штопорной маголодией. И опять маголодия вышла бессильной, точно взрыв новогодней хлопушки.
Не понимая, отчего так происходит, Варсус схватился за цепочку. У него возникло подозрение, что, возможно, она оборвалась. Нет, крылья были на месте. Однако верхний край бронзового крыла был так же отломлен, как и срезанный край настоящего, живого крыла. И из среза бронзы медленно истекала магия. Крылья блекли и погасали, становясь просто болтавшейся на цепочке игрушкой. Еще на что-то надеясь, Варсус в последний раз попытался выдохнуть что-то из дудочки, но… она молчала. Лишь издавала хрип, явно никак не связанный с маголодиями. Осознав наконец, что все бесполезно, пастушок сломал дудочку об колено и отбросил обломки.
Потом, пошатываясь, встал и сделал шаг навстречу Мефодию. Рапиры у него в руке не было. Кажется, он потерял ее при падении, призвать же больше не мог.
– Крыльев у меня нет… Маголодий нет! Ты сделал меня стражем мрака! – тихо произнес он.
– Ты сам себя сделал стражем мрака, – буркнул Мефодий, не любивший любые психологические игры, которые сводились к поиску виноватых.
Пастушок, не слушая, шарил по поясу. Отыскивал кинжал. Не нашел. Тогда он вырвал из-под свитера дарх и стиснул его в ладони как нож. Буслаев ожидал, что он сорвет дарх с шеи, но сделать это Варсус не отважился и бросился на него так, хотя цепь и мешала. Мефодий отступил на полшага и спатой ударил его по дарху. Дарх разбился. Наполнявшие его эйдосы золотой пылью просыпались на землю.
– Ну вот… Ты больше и не страж мрака, – сказал Мефодий, сам не зная зачем.
Погибая, сосулька ужалила пастушка болью. Варсус упал на колени. Попытался подняться, но опять упал. Замер. Плечи его дрожали. Опираясь на руки, он привстал и вскинул голову, высоко задрав подбородок.
– Давай! Прикончи меня! Ты победил! – процедил он сквозь зубы.
– Где Дафна? – спросил Мефодий.
– Этого ты никогда не узнаешь, – с ненавистью глядя на него, произнес Варсус. – Она в колодце, который медленно наполняет вода. Стоит на цыпочках, а вода уже добирается до подбородка. И выбраться нельзя. Кругом скорпионы и змеи.
Буслаев едва не ударил его спатой. Чувство юмора – вещь факультативная. Чем больше твоя вовлеченность в процесс, тем меньше оказывается юмора и тем больше чувств.
Рядышком кто-то кашлянул. Меф увидел Аиду Плаховну. Мамзелькина стояла как-то бочком, очень скромненько, и косу держала опущенной, точно совсем ненужную. Рюкзачок был уже сброшен с плеча и болтался на сгибе локтя. На Варсуса она вообще не смотрела, но пальчики уже сноровисто возились со шнурками.
– Не волнуйся! Нашла я твою Дафну! – шепнула она.
– В колодце? – спросил Меф.
– В каком таком колодце? В лифте. Заперта на руну. Все с ней хорошо!
Аидушка бормотала, а ее глазки уже любовались спатой.
– Не тяни! Столько вызовов, столько вызовов! – пропела она, показывая руку, на которой не было уже брезентовой повязки. Место же, где она прежде находилась, Аидушка с умилением поглаживала. – А руку-то мне камешек исцелил! Багров помог! Вот уж благодарность Матвеюшке! Земной поклончик ему до самого гроба! Чтоб ему смертушка поцелуем была!
Мефодий посмотрел на Варсуса и ощутил, что весь его гнев выветрился. Теперь, когда выяснилось, что Дафне ничего и не угрожало, к пастушку он испытывал только жалость. Он взмахнул крыльями, взметнув на аллее снег, и взлетел. Варсус, подпрыгнув, попытался ухватить его за ногу:
– НЕТ! Вернись и убей меня! Ты не можешь так со мной поступить!
Мефодий не оглядывался. Чем выше он поднимался, тем дальше его мысли были от этой нелепой дуэли. Ему хотелось поскорее освободить Дафну и оказаться у Камень-головы, чтобы вновь увидеть Арея.
Рядом с Варсусом осталась одна Мамзелькина.
– Крыльев нету, дарха нету… Значит, обычным человеком стал… – деловито бормотала старушка. – Кто он теперь? Парнишка… хм… ну лет, положим, двадцать по-земному… И что с ним делать? Самой чикнуть? Так разнорядочки нет!..
Варсус, бросивший вслед Мефодию несколько камней, упал лицом на снег.
– Ненавижу! Ненавижу! Даже не убил… – повторял он.
Аидушка присела рядом на корточки. Потянулась, чтобы погладить рукой по спине, но, передумав, ручку убрала.
– Жалко ему тебя! А жалко знаешь у кого? Правильно, у пчелки! – сказала она.
Пастушок оторвал от снега мокрое лицо.
– Вихрова так говорила… – пробормотал он отстраненно.
– Угу, – охотно согласилась Аидушка. – Только она теперь не Вихрова, а, извиняюсь, Тер-Саакян. С позавчерашнего дня. Чимоданов с Мошкиным тоже на свадьбе были. Чимоданов кричал «горько», а Мошкин кушал оливье и все переспрашивал: «Мне же горько, да?»
Пастушок опять уткнулся лбом в снег.
– Я ему отомщу, – сказал он глухо. – Не знаю как, но отомщу. Всю жизнь положу, чтобы его раздавить!
– Это навряд ли… – со вздохом сказала Мамзелькина, и Варсус, что-то ощутив, тревожно вскинул на ее глаза. – Не отомстишь, потому что все забудешь! Тебя теперь зовут… гм… Вениамин Крутиков. Ты студент… гм… не студент… учишься в колледже по специальности «ремонт и обслуживание холодильного оборудования». Прекрасная специальность, востребованная народным хозяйством!.. Идите, Вениамин! Холодильники вас ждут! – Тут Аидушка наклонилась и легонько подула Варсусу на лоб. Дыхание у нее было прохладным, и пахло от него еловыми венками.
– Если б ты мне хоть раз слово хорошее сказал, я б тебя, может, принцем арабским сделала! А сейчас не обессудь: сам напросился! – шепнула она ему на ухо.
Варсус, отстранившийся было от нее, вздрогнул и с удивлением уставился на старушку.
– А? Что со мной? Где я? – спросил он, проводя рукой по лицу.
– Ты упал. Ударился головкой… Все хорошо, сынок? Сотрясения нету? – сочувственно спросила Мамзелькина.
Вениамин Крутиков пугливо ощупал голову, подозревая, как видно, что она поддается ремонту много хуже холодильников.
– Вот шапочка! А вот твоя сумка… Тут паспорт, ключики, все… Ты как сумку уронил, я ее подобрала… А то, не ровен час, стащат! – заботливо продолжала Плаховна.
Вениамин вцепился в сумку и мучительно уставился на нее. Его что-то терзало. Что-то глубинное, непонятное.
– Ты кого-то ненавидишь, – напомнила Аидушка. – Люто, да?
