Дмитрий Емец - Ошибка грифона
Такие трещотки продавали, шныряя между рядами, шустрые комиссионеры и брали за них недорого: по гнилому эйдосу. Причем брали и совсем погасшие эйдосы, если усматривали наметанным глазом, что из них еще можно извлечь хотя бы капельку радости, хотя бы одно светлое воспоминание или мгновение бескорыстной юношеской любви.
Суккубы и комиссионеры уже были тут как тут. Все собрались, со всей Москвы. Да что там из Москвы – отовсюду! Это ж какое событие! Когда еще скромным служебным духам удастся побывать на таком бое! Суккубы прохаживались под ручку, скромно опуская глазки и краснея при виде стражей мрака. Так как стражей мрака было много, то и краснеть суккубам приходилось фактически в режиме уличного светофора. Комиссионеры, напротив, старались привлекать к себе как можно меньше внимания. Жались по уголкам, не забывая рыскать глазками. Сидит такая нюня в уголке, жмется, кажется тише воды и ниже травы, а на самом деле не только все заметит и на карандашик возьмет, а и под асфальтом все просветит, если обнаружит там что для себя полезное.
Как мошки роились суккубы и комиссионеры. С каждой минутой становилось их все больше, больше. Вскоре уже и яблоку негде было упасть. Когда они совсем уже стали путаться у стражей под ногами, рыжебородый Барбаросса вышел из себя и длинным мечом буквально пропахал толпу суккубов и комиссионеров. Полетели во все стороны надушенные тряпки. Покатились пластилиновые головы.
Но и тогда суккубы с комиссионерами не сгинули, а лишь перестали наглеть и пересели на крыши ближайших домов. Облепили не только крыши, но и козырьки магазинов, провода, все облепили. Дома на Большой Академической пестрели теперь ярчайшими нарядами. Служебные духи мрака сидели на подоконниках, болтали ногами, а за их спинами к стеклам липли носы хозяев квартир. Тем все мерещилась нескончаемая колючая метель.
Изредка кто-нибудь из комиссионеров сваливался вниз и, сопровождаемый ледяным блеском отколовшихся сосулек, расплющивался об асфальт, и это крайне веселило остальных.
Стражи света стали прибывать ближе к двум. Они держались обособленно и на трибунах сидели тоже отдельно, в своих секторах. Пуфс, опасавшийся, что битва валькирий и Черной Дюжины перерастет в общую битву света и мрака, придавал этому особое значение.
Мефодий, Дафна и Варсус подошли пешком и остановились довольно далеко от трибун, у трамвайных путей. Где-то здесь, у трамвая, они договорились встретиться с Иркой и Багровым, но не обговорили точно, на какой остановке. Чтобы не потерять Дафну в толпе, Мефодий придерживал ее за локоть. Варсус тоже придерживал ее за локоть, только с другой стороны. Депресняк же, которого Дафна успела забрать у Эссиорха, сидел у нее на плече, вцепившись когтями в куртку.
Не найдя ни Ирки, ни Багрова, они ухитрились пробиться к ледяной крепости. Редкая цепочка златокрылых раздвинулась, пропуская их. Валькирии уже все были здесь. Сидели вокруг большого костра и грелись. Отрывавшиеся от костра алые искры устремлялись вертикально вверх, точно эйдосы, спешащие в Эдем.
С Мефодием валькирии поздоровались приветливо, но все же от счастья, что он стал златокрылым, никто не умер. А Радулга – та даже и усмехнулась, увидев на его груди золотые крылья. Чтобы никого не дразнить, Мефодий спрятал их под куртку, где они не бросались в глаза. Зато Варсусу валькирии были очень рады. Его сразу окружили. Шутки, смех. Буслаев и не подозревал, что они хорошо знакомы.
– Он меня когда-то тренировал! – сказала Фулона Дафне.
– О нет, это вы меня тренировали! Я получил неоценимый опыт! – приложив руку к груди, поправил Варсус.
Вид у пастушка был такой скромный и одновременно самодовольный, что Мефодию захотелось натянуть ему на глаза лыжную шапку.
Через минуту Варсус уже отхлебывал из пустой банки из-под сгущенки чай и пошучивал с валькириями. У пастушка был исключительный дар общения с женщинами. Причем не только с красивыми, но даже и с самыми противными, вредными особами. Он не признавался в любви, не лебезил, но безошибочно находил ключик к каждой. Мефодию легко было представить, что, если к Варсусу прибежит женщина с топором, чтобы его убить, пастушок охнет и, прижимая ладони к груди, воскликнет: «Ах! Какой у вас лак для ногтей! А почему вы выбрали именно такой цвет?» И через минуту счастливая женщина, выронив топор, будет мирно готовить ему супчик или штопать носки.
Но сегодня Варсус был другим, грустным. С отрешенным лицом он смотрел в костер. Держал у лица жестянку с чаем и не замечал, что чай из нее капает на угли. Лишь услышав шипение, Варсус вздрогнул и, точно очнувшись, отдернул руку.
Радулга и Ламина, стоя рядом, осматривали трибуны.
– Ишь ты, сколько тут стражей мрака! А Лигул где сидеть будет? – хищно спросила Радулга.
– Да вот же! Прямо у нас перед носом! – Ламина показала на ближайший сектор.
И правда, для Лигула, если он вдруг захочет присутствовать, приготовили лучшее место – почти у ледяной крепости валькирий. Пока что его кресло пустовало, но уже сейчас около него стояли два суровых стража охраны.
– Надо же! Смелый какой! – хмыкнула Радулга. – А то уж я подумала: может же у меня копье случайно не туда полететь? Каждый может промахнуться. Сорвется маленько рука, а там глядишь – на копье случайно повис маленький такой Лигул. Ну, я, конечно, в слезы… А все вокруг такие: «Ах-ах! Что с бедной женщины взять? Кто ей вообще оружие дал в руки?»
Ламина улыбнулась:
– Мечтай-мечтай! Не улетит далеко твое копье! Там защитный силовой барьер. Видишь, отблескивает? Да и потом что-то мне подсказывает, что Лигула не будет… Тут все-таки Прасковья, а с ней он ошибся. В самый последний момент Лигул вспомнит, что забыл проштамповать бумажки.
Ламина как в воду глядела. Вскоре к креслу владыки мрака вкрадчиво приблизился его секретарь и поставил на него маленькую глиняную жабку с огромными алмазными глазами. Жабка сидела неподвижно. Глиняная мордочка ее ничего не выражала, но громадные глаза впитывали не только то, что видели, но, казалось, даже и то, чего не могли увидеть.
Брунгильда, для которой этот бой был первым, заметно нервничала. Она то и дело поправляла шлем, трогала щит и кусала губы.
– На морозе не надо! – сказала Гелата, взявшаяся ее опекать. – И умбон щита не трогай! Он холодный.
Брунгильда рассеянно кивнула и, не спрашивая, что такое умбон, ногтем большого пальца стала царапать кольца эспандерной резины, которые надела на копье еще Таамаг.
– А это зачем?
– А ты брось его взмокшей рукой, да еще когда все в крови будет! – неосторожно ляпнула Гелата и поняла, что напрасно не удержала язык за зубами.
– В какой крови? – спросила Брунгильда, начиная белеть от кончика носа. Пришлось Гелате спешно доставать нашатырь:
– Не волнуйся! Сегодня все будет иначе! Тебе и копье метать не придется!
– Ну да. Вскрывать щиты, – слабым голосом сказала Брунгильда. – А что, когда вскрываешь щиты, крови не бывает?
– Да нет, – успокоила ее Гелата. – Откуда ж! Щиты – они как консервные банки. Когда консервы вскрываешь – много крови?
– Я не ем консервы. Это вредно! – заявила Брунгильда.
Гелата закивала и вдруг остановилась:
– Погоди… а когда я у тебя в гостях была? Ты же тогда банок десять одной только тушенки умяла! И рыбных банки три! И банку ананасов!
Брунгильда вздрогнула от ужаса этого воспоминания.
– Тогда я сорвалась! Но это бывает редко! – сказала она.
Между валькириями находилась и Прасковья. Одетая в изодранный, с торчащей подкладкой ватничек и в толстые лыжные штаны, она сидела у костра и по своей привычке купала ладони в огне.
– Когда начнется бой, держись в центре, во втором ряду, за щитами Радулги и Ильги! – напутствовала ее Хаара.
Прасковья подняла голову, рассеянно скользя взглядом по валькириям. Валькирий она знала еще неважно и постоянно их путала.
– Нет! – терпеливо поправила Хаара. – Это не Радулга! Это Малара. Радулга, подойди сюда! Скажи девочке, как тебя зовут!
Радулга подошла и, не говоря девочке, как ее зовут, молча уставилась на Прасковью. Та чуть поморщилась, пошевелила пальцами, как бы желая что-то сказать, но сама говорить не стала, а просто положила руку на плечо проходящего мимо Алика. Тот сразу застыл столбиком и остекленел глазами.
– А когда их убьют, мне куда? – спросил Алик.
– Когда их убьют, перейдешь за мой щит, – сказала Хаара.
– А когда убьют вас? – опять спросил Алик.
– Когда убьют меня, вспомни про собственный щит! – вежливо сказала Хаара.
Прасковья рассмеялась уже своим собственным хрипловатым смехом. Голосовой контакт не был еще разорван, и Алик тоже расхохотался. Он хохотал при прямой спине, сохраняя в глазах и по всей застывшей фигуре ужас.
Фулона слушала Хаару не споря, но было заметно, что с Хаарой она не оттого согласна и Прасковью собирается поместить где-то в ином месте строя валькирий.
