Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов
— Увлёкся ты. Сам баб таких не пропускаешь?
— С моей-то должностью? — покривился, пытаясь пошутить Назаретян. — Бумагами, если не сжечь, не разбирая ежедневно, заваливают с головой к ночи.
— Так что ж наш Аршак?
— Паршивец из Внешнеторга, наклав в штаны, пообещал устроить Аршаку встречу с Ягодой, но тот будто учуял, в последний момент отложил её, а потом вовсе поручил своему подчинённому побеседовать с ним на явочной квартире, выяснить, в чём интерес.
— А ты не сообразил подсказать, что это капкан?!
— Лишь завязалась у Аршака белиберда с чекистом, я стал его отговаривать, но он и слушать не стал. Шельмецу, который увиливал от встречи и упредил генеральшу об опасности, вгорячах Аршак горло перерезал, а чтобы припугнуть чекиста, труп привёз на явочную квартиру и бросил там. Одним словом, натворил дел и изрядно наследил…
— Щенок!
— Вы ж его знаете, кто ему перечит, долго не живёт.
— Заткнись! Это ты его не остановил. Все мои планы растоптал!
— Его остановишь!.. Он со мной лишь по телефону и общался. И узнал я многое не от него.
— От кого же? Как его убили?
— Чекист, как труп агента нашёл, сообщил Ягоде, тот с оперодовцами сам на место прикатил, подключил Паукера, ну а тот, особо не вникая, по горячим следам всю группу Аршака накрыл. Наш Аршак у них уже на примете был, Ягода его где-то видел с Камо. Его первым и кончили, Гиви попался ещё живым, пытали его, он Андриаса назвал. Его теперь разыскивают.
— А ты как при этом деле оказался? — подозрительная гримаса исказила физиономию Кобы. — Тебя кто во все эти детали посвятил? Не Ягода ли сам или Паукер его опередил?
— Паукер дал информацию, — побледнел Назаретян. — С чего это Ягоде мне рапортовать? Он вам, конечно, докладывать будет. Его люди тоже в операции по ликвидации Аршака участие принимали. И о трупе, что тот подложил чекисту, Ягода, конечно, знает доподлинно. Расскажет…
— Не твоя печаль! — оборвал Назаретяна Коба. — Говоришь, Паукер пустил людей по следу этого… третьего?
— Отрапортовал, будто есть наводка, что Андриас собрался по указанию Аршака из Москвы бежать и где-нибудь в глуши залечь. Есть у них места в Поволжье. Там, мол, не достанут.
— Паукер об этом знает.
— Пытали они Гиви, но что от него добились, неведомо. Умер от ран.
— Надо узнать.
— Тут другой ещё вопросик меня тревожит…
— А чего молчишь?
— Паукеру, похоже, известно, что Аршак выполнял наше задание.
— Думай, что говоришь!
— Уж очень он со мной осторожненько беседу вёл. Будто что-то сказать хотелось, а смелости не хватило.
— Это неплохо. Если даже и так, то Паукер понимает, в какую историю втянул его Ягода. Дай ему понять, чтобы азарта не проявлял. Дело своё пусть делает, но не поспешает особенно.
— Я так думаю… Карлу Викторовичу намекнуть, чтоб мы своими руками Андриаса успели убрать… чтоб лишнего не сболтнул?.. Он мне сообщил, что на поиски Андриаса Ягода ему двух своих бойцов выделил, знают они много о делах Аршака и другой информацией владеют. Эти из любого вытрясут всё, что им надо. И в бою хваткие ребята. Одного аж Самураем прозвали. Я думаю, на этих волкодавов наших орлов спустить надо.
— Ты не думай. Ты исполняй. И опереди смышлёного своего Карла Викторовича. Поставь на ноги всех своих людей. Они лучше нас с тобой знают, где искать третьего… Как его?
— Андриас… Из латышей вроде.
— Неважно. Пусть зачистку произведут. А попадутся под руки, или встанут поперёк опероды Карла Викторовича или эти двое пусть зачистят и их. В бою, как говорится, с озлобленными бандитами пуля не щадит никого. Понял?
— А как же?.. — неуверенно кивнул тот.
— Что стоишь, Амаяк? Действуй! Время не на нас работает!
— А Паукер? Его к вам приглашать?
— Зачем? Своё дело он исполнил, как должен был. Мне его к себе звать — молод ещё. Поглядим, как с новым поручением справится. Светлая ли голова на плечах? А пока рано. Да и видеть его после смерти Аршака нет у меня желания. Возвратится товарищ Дзержинский, вот с ним и поговорим.
VI
Задремавший было на подоконнике Верховцев, продрал глаза — за окном ночь, темнее и тревожней звериной норы.
Вскочив на ноги и на ощупь ткнув разомлевшего и похрапывавшего на широкой крестьянской кровати Ксинафонтова, пытаясь добудиться, выругался, не церемонясь, крепкими выражениями покрыл здоровяка.
Как ни странно, подействовало.
— А! Что? — вскинулся тот да так, что покоившийся на его могучей груди наган скатился и загрохотал по полу.
— Чёрт! — взъерепенился Верховцев пуще прежнего. — А жахнул бы ваш пугач на всю избу! Я ж предупреждал, чтоб тихо. Отберут, как у меня, да ещё повяжут обоих. Веры нам тогда вовсе никакой!
— А ты куда вёл, мил человек? Ты к своим вёл, голубок! Луговому что брехал? Уверял, что вспомнят здесь тебя, что вывернешься…
— Как вы смеете!
— Чу! Оскорбился бывший офицерик?
— Как вы смеете! Я давно…
— Смею! Сказки распевал, будто примут нас, как родных, а у самого враз пушку-то отобрали. Хорошо, я свой наган успел спрятать. Могли и морды набить или, хуже того, к стенке поставить. Стервозная твоя братва на слово-то не верит.
— А разве моя вина в том?! — Верховцев аж весь затрясся от негодования, слюной забрызгал. — Я сам не ожидал такого приёма. Этот урод Чернохвостов нас с вами подставил, сам того не ведая. Он так переусердствовал, избивая катана Аркашина, что тот, не помня себя, наплёл ему сущую чушь, перепутав всё. С чего он взял, что механик подсел на пароход в Саратове, а не в этой глухой деревушке у богом забытой пристани? Хорошо, что про монастырь вспомнил, что поблизости. Да обормот чухонец Гринька Саврас меня признал, перехватив нас на полдороге, а то бы пёрлись мы с вами, Игнат Ильич, чёрт-те куда до самого Саратова!
— Не твоя в том заслуга. Ты ж Луговому про Саратов заикнулся — я помню.
— Когда я там был?! Вы в разум возьмите! Там тогда власти почти не было. Впрочем, и теперь не знаю, что там творится. Мы в лапы каких-то бандитов угодили. Покончили, видно, с теми, кто сопротивление оказывал. Одного чухонца Савраса встретил, а что осталось от былого центра, мне неведомо.
— Тебе веры-то никакой. Выживем, если разберутся.
— Меня на испуг не взять. Я смерти в глаза нагляделся.
— Пособачься, пособачься… Только и я тех кровей. Что ж ты заплутался в двух соснах? Если б не Гринька твой, и в землю класть не стали, в речку и выбросили бы обоих.
— Он нам жизнь спас.
— На
