Ричард Олдингтон - Повержена в прах
Около двух месяцев после смерти отца Констанс мирно прожила со своей мачехой в Лондоне. Они никогда не виделись раньше завтрака, так как леди Лэчдэйл вела обширную переписку и ежедневно должна была возобновлять свою красоту с помощью косметики. Констанс не скучала – она увлеклась литературой и запоем читала книги, написанные ее знакомыми. Как-то за завтраком она равнодушно заметила:
– Мэри приглашает меня к себе во вторник вечером.
Сказано это было отнюдь не для того, чтобы получить разрешение, а просто так, ради. поддержания разговора. Констанс уже давно утвердила за собой право ходить куда и когда угодно, и ее вечно занятая мачеха меньше, чем кто бы то ни было, пыталась это право оспаривать. Констанс совсем не хотелось идти на этот вечер. Ей не нравилась показная, театральная красота леди Мэри, ее грубые заигрывания с мужчинами; ни у нее самой, ни у ее гостей, превращавших вечера в шумные пьянки, не было и проблеска ума. Констанс уже решила отказаться от приглашения и пойти обедать с одним молодым гвардейцем, который снискал ее благосклонность, потому что мечтал писать стихи и ненавидел армию. Но, как на грех, леди Лэчдэйл заметила равнодушным тоном: – А я думала, ты не любишь Мэри.
– Это почему же? – с живостью спросила Констанс, заподозрив, что мачеха хочет вмешаться в ее дела.
– Но, моя дорогая, у нее очень неважная репутация, не так ли?
– Не говорите глупостей, – отрезала Констанс. – Кто в наше время обращает на это внимание! Мэри вправе поступать, как ей вздумается!
– Да, но когда-нибудь она раскается. Все только о ней и говорят.
– Ну и что из этого! Если уж на то пошло, так и о вас тоже говорят.
Леди Лэчдэйл слегка смутилась – она не любила, когда ей напоминали о некоторых ее житейских затруднениях.
– Я знаю, что твой отец не одобрял вашу дружбу, особенно после того, как вы обе кончили школу, – произнесла она, чуть повысив голос и давая Констанс понять, что она и сейчас не более чем школьница, освободившаяся из-под родительского надзора.
– К чему говорить об отце и напоминать мне, что я его потеряла? – Констанс теперь едва сдерживала гнев. – Он никогда не стеснял меня и не разводил при этом сентиментальностей, как вы. Почему бы мне не навестить Мэри, если я этого хочу? Я иду к ней на вечер!
Леди Лэчдэйл пожала плечами и промолчала. Она не собиралась продолжать этот спор – не только ввиду его бесполезности, но еще и потому, что слуги внесли новое блюдо. Она переменила тему.
Констанс пошла на вечер и напилась там сильнее, чем когда-либо «прежде. Какой-то молодой человек во время танца поцеловал ее. потом она, отдыхая, весело провела время с другим, который, не моргнув глазом, заплатил три фунта за такси, чтобы отвезти ее домой окольным путем. На следующий день у нее болела голова, ей было не до чтения, она заскучала. Чтобы избавиться от скуки, она позвонила нескольким друзьям и устроила импровизированную вечеринку в Сохо,[16] где снова напилась и снова была привезена домой в такси – на этот раз уже другим молодым человеком. Через несколько недель она с головой окунулась в лихорадочную жизнь, сплошь состоявшую из вечеринок, свиданий, ночных клубов и всяких удивительных встреч.
Отсюда, казалось бы, прописная мораль: «Если бы милая Констанс сидела дома со своей мачехой, читая хорошую книгу, она бы никогда не свернула с пути добродетели. Пусть это послужит тебе предостережением, моя дорогая». Однако дело совсем не в том. Почему бы ей и не ходить на вечеринки, не встречаться с кавалерами? На то она и молодая девушка. Но Констанс единственно ради того, чтобы поступить наперекор своей мачехе и ее знакомым, а не потому, что ей это нравилось, намеренно выбирала себе друзей из числа самых пустых и испорченных представителей лондонской молодежи. Не будь она лучше Других, о ней не стоило бы беспокоиться. Но она была лучше их. Порой эти люди наводили на нее такую тоску, что она помимо воли напивалась сверх всякой меры. Такая жизнь породила в ней потребность в грубом внешнем возбуждении, что было чревато самыми плачевными последствиями. Кроме того, Констанс знала, что ей не по силам соперничать с леди Лэчдэйл в высшем свете, и глупый бесенок, сидевший в ней и всегда подбивавший ее поставить на своем, заставлял ее искать легких побед и не тягаться с теми, кто был равен ей или превосходил ее. Она умышленно собирала вокруг себя людей, над которыми могла властвовать с помощью денег, если они были бедны, или хитрости, если они были богаты. Это был своего рода снобизм, вывернутый наизнанку: она стала леди Лэчдэйл полусвета.
Боги справедливы. В своем безграничном милосердии они ниспослали на землю «Великую войну», открывшую перед Констанс новые горизонты. Ничтожные слухи о ней затерялись в грохоте разрушаемых городов, в пороховом дыму. У нее было сколько угодно возможностей познать настоящую жизнь, вырваться из своего дурацкого мирка, где царят деньги, вино, свободная любовь, в которой нет ни свободы, ни любви, а есть одни только изысканные глупости. Она могла бы мыть полы или подавать судно раненым. К несчастью, леди Лэчдэйл была воинственно настроенной фурией, и Констанс в пику ей примкнула к пацифистам и пораженцам. Единственное, что совесть позволяла ей делать для войны, – это развлекать офицеров, приезжавших в отпуск. Ведь должен же был кто-то их развлекать и, следует отдать Констанс должное, справлялась она с этим великолепно, особенно до введения комендантского часа и пайков. А когда офицерам нужно было ехать на континент, она в своем патриотизме ночью провожала их до самого порта. Один из офицеров обычно вел машину, рядом с ним сидел его товарищ. Констанс же на заднем сиденье флиртовала еще с одним или несколькими офицерами.
Леди Лэчдэйл опасалась, что Констанс, пылко отдаваясь своему многотрудному делу, подвергает суровому испытанию не только свои силы, но и снисходительность общества. Оставалась единственная надежда, что Констанс излечит замужество и супружеский постельный режим, в результате чего она, демобилизовавшись, перейдет в единобрачие. Пока еще нечего было спрашивать: «Кто же в конце концов женится на Констанс?» Скорее этот вопрос следовало поставить так: «За кого же все-таки Констанс выйдет?» От претендентов не было отбоя, и Констанс развлекалась, устраивая неофициальные помолвки. Вся беда была в том, что ни один из них не был в достаточной степени возвышен – или низок, – чтобы удовлетворить ее требования. Молодой герцог Летермирский был искренне предан ей, но вынужден был отправиться в армию и принять участие в битве на Сомме, так как Констанс через неделю расторгла их помолвку.
– Но, моя дорогая, – сказала леди Лэчдэйл, слегка огорченная. – Неужели это уже непоправимо? В чем он провинился?
– Он глуп, – убежденно ответила Констанс.
– Но почему же? Что он такое сделал?
– Ничего он не сделал! – отрезала Констанс с нескрываемым презрением. – У него мозги, как у нашей собаки Тоби. Я спросила его, когда он в последний раз видел Нижинского,[17] a он захихикал и спросил: «Это что, такой русский коктейль?» Дурак, и больше ничего.
Леди Лэчдэйл осторожно намекнула, что Констанс была несколько строга к герцогу, почти потерявшему голову от любви, за эту неудачную шутку, но та только еще пуще ожесточилась. Другая, более серьезная помолвка, которая длилась десять дней – с итальянским принцем Монге-Карино, – была расторгнута им самим, после нелепой вспышки южной ревности. На вечеринке, наполовину раздевшись, Констанс села на колени к одному отвратительному еврейчику и целовала его в полной уверенности, что он – непризнанный гений, так как написанная им книга была столь непристойна, что ее не напечатали бы даже в Дижоне. Принц заявил, что благородные итальянки никогда не позволяют себе подобных вещей на званых вечерах, и удалился. Незнакомый с обычаями английских джентльменов, он, не сказав ни слова никому, даже леди Лэчдэйл, тотчас уехал к себе в Италию.
Эти мимолетные помолвки, скорее ускорявшие, нежели оттягивавшие расставание, причиняли леди Лэчдэйл немало огорчений. Возможно, они обогащали молодую девушку познанием человеческой натуры и приучали ее к самостоятельности, но не злоупотребляла ли она этим?
После истории с герцогом и принцем она уже не решалась печатать объявления о помолвках в газетах, предоставив самой Констанс опровергать слухи, которые были правдой, когда их набирали в типографии, и становились ложью, когда их продавали за пенни на Флит-стрит. Зная характер Констанс, она научилась притворяться сердечной, когда избранник дочери был просто невозможен, и восхитительно равнодушной, когда его можно было как-то терпеть. Гениальный еврей не продержался и трех суток, так как леди Лэчдэйл пригласила на сугубо интимный обед всю его родню, и феноменальная плодовитость этого семейства вызвала благородное негодование Констанс. Однако случай с Хорри Таунсендом вывел леди Лэчдэйл из равновесия, и это повлекло за собой роковые последствия.
