Эдуард Тополь - Япона коммуна, или Как японские военнопленные построили коммунизм в отдельно взятом сибирском лагере (по мемуарам японских военнопленных)
С утра в гараже шофер Дамбара никак не мог завести грузовик и ругался по-русски:
– Ёлки-палки! Япона мать! Бензин замерз! Смотри!
Он налил из канистры бензин в кружку и показал Юдзи. Действительно, в бензине плавали мелкие льдинки.
– Что делать? Япона мать!
– Подожди, не ругайся. Сейчас позову Николая, он русский шофер.
Пришел Николай:
– В чем дело, японать?
– Двигатель не работает. Бензин замерз на фуй!
– Ладно, не матерись. Научились, бля! – Николай взял железную палку, намотал на ее конец тряпку, смоченную смазкой и мазутом, поджег и сунул огонь под мотор.
Японцы испугались:
– Ой! Машина взорвется!
Но Николай спокойно грел мотор, и через пару минут двигатель заработал.
– Вот что такое русская смекалка! – сказали японцы.
Сортиры, конечно, были на дворе. Это были простые ямы глубиной около трех метров, поверх ям лежали доски с круглыми дырками. Вот и весь туалет – без стен и без крыши. Теперь зимой, чтобы выйти из барака в сортир по нужде, приходилось очень тепло одеваться. Однако ночью со сна одеваться неохота, многие выбегали полуодетые и тут же простужались, начинали тяжело болеть. Врачи и санитары ругались, требовали, чтобы в туалет все ходили только одетые. Но однажды японцы пришли в соседнюю деревню и увидели, как молодая русская мать вынесла из избы своего полуголого ребенка, подняла его ножки и дала ему помочиться. А на улице было минус 40 градусов!
«Конечно, – сказали японцы, – если русские с детства так закаляются, они могут выжить и при царе Горохе, и при коммунизме».
11
– Доброе утро, комбат Якогава!
Майор Новиков пришел к японцам, как обычно, сразу после поверки. Но вид у него был не боевой и бодрый, как всегда, а безрадостный. Японцы насторожились – в чем дело?
– По правде говоря, я пришел к вам проститься, – сказал майор. – По приказу штаба Сибирского военного округа меня перевели на другую службу. Хотя я дружил с вами всего два месяца, но многое узнал за это время про вас, японцев. И мне очень не хочется с вами расставаться. Но что делать? Служба есть служба, и приказ есть приказ.
– Да, очень жаль, майор, – искренне сказал комбат Якогава. – А куда вас направили? Или это военная тайна?
– Нет, какая уж тайна! Я еду в город Фрунзе старшим преподавателем Суворовского военного училища.
– Вот как? По-моему, ученикам этого училища очень повезло. За два месяца вы хорошо позаботились о нашей жизни, мы вам очень благодарны. И конечно, вы будете хорошим и заботливым учителем в Суворовском училище. Желаю вам счастья!
Майор Новиков грустно улыбнулся, по всему было видно, что ехать преподавателем с должности начальника ему очень не хочется. Он крепко пожал руку комбату Якогаве:
– До свидания, комбат!
– До свидания, майор! Желаю счастья! Счастливого пути!
Майор махнул рукой, прошел через ворота и ушел из лагеря. За воротами дул холодный ветер. Сухие листья березы падали на его шинель.
12
– Эй, Ёкояма! Слушай внимательно, бля, и заруби на своем японском носу! – сказал Каминский. – Новиков был тюфяк и размазня, за это я вытурил его из лагеря! Да, это я сделал, я, потому что не хер с пленными заигрывать! Теперь я начальник лагеря, сука, и вся ваша лафа кончилась! Теперь тут будет настоящая дисциплина, и вы будете по-настоящему вкалывать, так и переведи, японать, своему комбату!..
У майора Каминского было толстое лицо и злобный характер. Пока он говорил, комиссар Федоренко молчал и смотрел в угол. На его лице не было никакого выражения, но даже это говорило о том, что между ним и Каминским существует какое-то внутреннее нерасположение. Впрочем, Федоренко никак этого не проявлял. Во всяком случае – пока не проявлял, хотя Юдзи уже знал, что советская система давала ему большие возможности: по этой системе все советские чиновники, даже военные, находятся под постоянным надзором и контролем таких, как Федоренко, партийных надзирателей-комиссаров.
Между тем Каминский продолжал:
– И еще, Ёкояма, переведи дословно! Вас сюда привезли, вас тут кормят, бля, одевают, обувают, построили вам новые, японать, бараки, но вы сюда не на курорт приехали!
– Извините, господин майор, как вы можете так говорить: «Вас тут кормят, одевают»? Во-первых, мы работаем, во-вторых, продуктов все равно недостаточно…
– Молчать! Ты, Ёкояма, хоть и переводчик, но пленный! И свое мнение засунь себе в задницу, иначе живо отправлю в забой! Ты понял, японать? Вы нам знаете во сколько обходитесь? В 460 рублей в месяц на человека! 460!!! А сколько зарабатываете? На сколько даете на-гора угля? На триста, бля! Триста рублей на человека, понимаешь? Вы обуза для нашей страны, дармоеды! А Новиков, сука, тут с вами кисели разводил! Всё, с сегодняшнего дня я вам эту лафу поломаю! И никуда вы не поедете, ни в какую Японию, пока не отработаете, бля, все, что мы на вас потратили!
– Господин майор, – сказал адъютант Хирокава, – пожалуйста, не надо на нас кричать. До сих пор ваше начальство нам объясняло, что мы живем тут временно, ждем возвращения на родину, а причина задержки только одна: нет эшелонов. А теперь оказывается, что мы обязаны заработать себе на дорогу. Это совсем новое условие, его нет ни в одном международном соглашении о военнопленных.
– Заткнись, сука! Мне насрать на международные соглашения! С завтрашнего дня нормы выработки угля увеличиваются в полтора раза! И попробуйте, бля, саботировать эти нормы – я вам покажу, что такое Советская власть!
Японцы посмотрели на комиссара Федоренко.
Тот впервые отвел глаза от угла комнаты, посмотрел на японцев и тихо сказал:
– Да, нормы увеличены, это приказ Москвы.
13
И снова из морозного утреннего тумана:
КАН!.. КАН!.. КАН!.. – сигнал на работу.
Одевшись во все теплое, что только было, японцы выходили из бараков. Дыхание сразу перехватывало колючим морозом, на усах тут же намерзали сосульки. Не переставая тереть носы и топая на месте, японцы стояли перед караулкой на площади, ждали, пока Каминский всех пересчитает и запишет на свою дощечку «гунпай». Как только он заканчивал, конвоиры начинали шуметь:
– Давай! Пошел! Шевели ногами! Быстрей, епёнать!
И гнали японцев на работу в шахты. Шахт было четыре, они находились на севере от лагеря, между деревнями Заречная и Ирша. Первая шахта, Вторая, Третья и Южная. Возле шахт располагались лесопилка, угольный склад, электростанция, шахтерский поселок, магазин, школа, почта, милиция. Все вместе это называлось «Канский горный комбинат».
От лагеря до этого комбината было несколько километров: до Первой (северной) шахты – шесть, а до Южной – два. Зимой, в морозную темень и по глубокому снегу, а то и сквозь метель или буран, добраться до них нелегко и на лошади. А японцы, пошатываясь, шли пешком, темной колонной, в окружении конвоиров и их ужасных собак. Полуживые мертвецы, которых гонят в ад. Стоило кому-то ступить чуть в сторону от колонны, собаки тут же бросались на этого человека. Стоило увязнуть в сугробе или поскользнуться, собаки тут как тут – злобно кусают и рвут одежду. Конвоиры редко оттаскивали их – им было лень тратить на это силы в такой мороз… Подземная работа в шахтах – адский труд и настоящая преисподняя, хотя всюду висят кумачовые транспаранты с бодрыми лозунгами, написанными белой краской:
«Да здравствует генералиссимус Сталин, вождь мирового пролетариата!»
«Уголь – это хлеб для промышленности! (В.И. Ленин)»
«Выполним пятилетку за четыре года!»
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
«Под знаменем Ленина – Сталина вперед к победе коммунизма во всем мире!»
«Да здравствует великий Советский Союз!»
«По примеру Стаханова дадим четыре нормы угля за смену!»
Под этими замечательными лозунгами и при слабом свете «головок», то есть фонарей на голове, японцы работали под землей вместе с русскими шахтерами. Те постоянно кричали на японцев и ругали их, поскольку японцы не знали русского языка, не понимали, что и как нужно делать, и давали мало угля. К тому же для русских шахтеров это работа добровольная, они всегда могут бросить ее и уехать в другое место, а для японцев это принудительная каторга. Кому понравится приехать из теплой Японии в ледяную Сибирь, чтобы под лозунгом «Слава ВКП(б)!» кайлами и ломами добывать тут уголь в подземных шахтах?
К тому же уголь, который они добывали ценой своих жизней, был очень плохого качества. При сжигании он сгорал дотла, от него оставался лишь мелкий пепел. В кузницах такой уголь ни на что не годится, применять его можно только для бытовых нужд. И все-таки ради этого никудышного угля на сибирских шахтах работало очень много народа – русские, татары, монголы, киргизы, казахи, евреи, узбеки и японцы.
Впрочем, некоторые русские шахтеры были добрыми и относились к пленным по-человечески.
– Перекур! Держи, японец, мою махорку, закуривай.
Хотя в шахтах нельзя курить, русские шахтеры всегда угощали японцев махоркой. Русские часто садились рядом с японцами, обнимали за плечи, начинали рассказывать о своей жизни. Угощали домашним луком, хотя у самих было плохо с продуктами. Или пели песни. А цигарки и те и другие сворачивали из газет «Правда» и «Нихор Симбун» – японской малотиражки, которую специально для японских военнопленных выпускали в Хабаровске на японском языке.
