Эдуард Тополь - Игра в кино
Оглушительной испанской музыкой и криками кипела за окном 181-я улица Вашингтон-Хайтса, то есть Вашингтонских горок города Нью-Йорка, заселенных пуэрториканскими легальными и нелегальными эмигрантами. Но разве не точно так же била мне в уши бакинская зурна на Бондарной улице времен моего детства? Удушающий нью-йоркский август давил сквозь окна, не защищенные в силу моего безденежья ни кондиционером, ни вентилятором. Но разве не прошел я через горнило московской жары 1972 года? Кино, американское кино, стучалось в мои двери, и я отвечал ему пулеметными очередями своей пишмашинки, я снова, как когда-то в Москве, парил под этот стук над миром, жарой и ночными крышами.
Через две недели либретто сценария было готово – тридцать страниц машинописного текста. Лирден приехал ко мне, тут же прочел и пожал мне руку:
– Спасибо! Это как раз то, что мне нужно! Через неделю я получу деньги на этот проект, и мы сядем писать полный сценарий!
Затаив дыхание и скрестив пальцы, я прожил неделю, потом вторую. На третьей неделе я позвонил Лирдену и осторожно спросил:
– Как дела?
– Это не телефонный разговор, но у меня есть новости. Приезжайте ко мне, и все сами увидите.
Я «взял трэйн» и поехал в Джексон-Хайтс – то есть на Джексонские горки, на другой конец Нью-Йорка. Оказалось, что Лирден живет там в районе американских «Черемушек» – в глухих многоквартирных кирпичных домах, увешанных по фасаду пожарными лестницами, ну точные копии наших домов на Вашингтонских горках. Мебель в его однокомнатной квартире-студии своим аскетизмом напоминала мою, собранную по свалкам. Заперев за мной дверь на ключ, он включил воду над кухонной раковиной, отвел меня в дальний конец комнаты и сказал негромко:
– Они не хотят, чтобы я делал кино.
– Кто? – не понял я.
– КГБ и ЦРУ. Они объединились против меня и приставили ко мне слежку. Сейчас вы сами увидите. Сейчас я подойду к двери, открою ее и там будет стоять соседский мальчик. Они наняли его следить за мной.
С этими словами он действительно тихо и сбоку подкрался к двери, стремительно повернул ключ в замке и распахнул дверь.
За дверью никого не было, но пустой и длинный коридор выглядел и вправду мрачновато.
– Нет, сейчас он, наверно, в школе, – сказал Марк. – Но скоро он придет и будет следить за мной. Они боятся, что я сделаю фильм, разоблачающий их тайный сговор. Не смотрите так. Они уже трижды вызывали меня на допрос…
Я понял, что нужно уходить, – свою первую встречу с американским кино я продул всухую.
Второй раз труба архангела американского искусства прозвучала тогда, когда у меня в кармане уже был билет в Израиль. Да, на пятом, наверное, месяце эмиграции я понял, что – все, кранты, ни работа, ни удача мне в Америке не светят, пора сдаваться. А в Израиле сестра и кое-какие перспективы: русская газета предлагает работу, а Сохнут – комнату в ульпане. И кроме того, там есть русское радио «Голос Израиля» и какие-то друзья – Давид Маркиш, Юс Герштейн, Сеня Черток…
Короче говоря, завоевание Америки не состоялось, я решил переквалифицироваться в израильтянина. Сохнут – израильское государственное агентство по доставке евреев в Израиль – выдало мне бесплатный билет в одну сторону и подтвердило, что в Иерусалиме в ульпане «Гило» меня ждут комната и рабочее пособие на два года. Я упаковал чемодан и свои бесценные (то есть не имеющие никакой цены) рукописи, и… буквально за день до отлета у меня снова зазвонил телефон.
– Эдик, это Юлий Взоров, ты меня помнишь?
Еще бы! Два года назад Юлик Взоров был модным московским балетмейстером, руководителем элитного московского ансамбля «Ритм-балет» и, самое главное, постановщиком танцев в нескольких фильмах, в том числе в фильме «Ярмарка» моего друга Бориса Галантера. Там, в Свердловске, на съемках «Ярмарки», я и познакомился с Юликом, я видел его в работе, и это было первоклассно, изобретательно, искрометно по выдумке и исполнению.
– Конечно, Юлик, я тебя помню, еще бы!
– Замечательно. У меня есть идея для бродвейского мюзикла, ты должен написать мне либретто.
– Спасибо, старик. Но ты опоздал – я уезжаю в Израиль.
– Надолго?
– Насовсем.
– Ты с ума сошел! Что за чушь? Я звоню из Вашингтона, у меня тут свой дом в Бешесде и своя балетная студия. Через три часа я приеду за тобой, заберу к себе, можешь жить у нас сколько хочешь! Моя жена тебя откормит, и мы сядем работать.
– Старик, у меня уже билет в кармане!..
– Глупости! Давай твой адрес! И сиди дома, никуда не уходи, через три часа я буду!
– Но я уже подписал все документы о переезде…
– Плевать! Сиди и жди меня! Я расскажу тебе свою идею, и ты сам поймешь, что ни о каком Израиле не может быть и речи! Нас ждет Бродвей, настоящий мюзикл! Это Америка, запомни! Она дает всего один шанс, и его нельзя упускать! Все, я выезжаю!
И действительно, через три часа на горбатой и грязной 181-й улице возник, как в кино, роскошный белый «кадиллак», и Юлик Взоров – тридцатипятилетний красавец с энергичной балетной походкой Юла Бриннера – небрежно швырнул в свой багажник мой чемодан, а мне – ключи от машины:
– Садись за руль!
– Юлик, я в жизни не водил такую машину! Тем паче в Америке!
– Ерунда! Я устал – я гнал, как безумный, думал, что ты уедешь. Кстати, о мюзикле. Мюзикл называется «Распутин». Понимаешь, о Распутине делали кино, пьесы, но мюзиклов не было… Что ты на меня так смотришь?
– Юлик… – сказал я тихо. – Это гениально… Давай ключи…
Через несколько минут, перемахнув по мосту Вашингтона через Гудзон, мы оказались в штате Нью-Джерси, и по многорядному скоростному хайвэю Тернпайк я погнал на юг, в Бешесду – фешенебельный пригород Вашингтона. Юлик спал, я сидел за рулем роскошного и белого, как концертный рояль, «кадиллака», всякие «бьюики» и «мерседесы» отлетали за мою корму, как мелкие рыбешки, и жизнь опять сияла впереди огнями бродвейской рампы. Мюзикл, настоящий бродвейский мюзикл «Распутин» уже звучал, пел и плясал в моей душе, и зрители – американские зрители! – смеялись и плакали, как литовцы на «Любви с первого взгляда».
Нужно ли говорить, что я действительно не поехал ни в какой Израиль? Я не помню, на что я жил тогда, чем питался и где находил деньги на сабвей. Но я помню, что я ровно месяц отсидел в нью-йоркской Публичной библиотеке и прочел все, абсолютно все, что было написано и издано в мире о Распутине. Включая самые редкие, неизвестные тогда в России мемуары бежавших от большевиков фрейлин и министров царского двора и даже уникальную книжонку – путевые дневники Григория Распутина во время его паломничества в Палестину, изданные в 1915 году тиражом 500 экземпляров.
Через месяц я понял, что Лунгин и Нусинов, которые написали для Элема Климова сценарий его фильма о Распутине, не имели и половины тех материалов, которые хранят полки русского отдела нью-йоркской Публичной библиотеки, иначе они не могли бы пройти мимо совершенно потрясающих эпизодов. Ну разве смог бы любой профессиональный сценарист или писатель пренебречь тем фактом, что тело уже мертвого Распутина революционные солдаты привезли в Царское Село и сожгли перед окнами арестованной императрицы – с плясками и революционными песнями!!!
Еще через месяц было готово либретто мюзикла. Вот оно.
РАСПУТИН
Либретто мюзикла
О Распутине написаны десятки книг, сделано несколько фильмов и даже опера. Не было только мюзикла, хотя вся его история, кажется, просто создана для яркого музыкального спектакля…
Краткая историческая справка:
В мае 1904 года безграмотный сибирский мужик, обладавший гипнотической силой, был вызван в Царское Село, чтобы излечить четырехлетнего наследника престола, страдавшего гемофилией. И вскоре этот знахарь стал главным советником царя и царицы по всем вопросам управления государством. Пользуясь своим влиянием на царскую семью, он за гигантские взятки смещал и назначал министров и даже руководство русской православной церкви. Крупнейшие фабриканты получали через него правительственные заказы. Даже братья царя подверглись опале по велению этого «пророка». Одновременно он устраивал дикие оргии в самых роскошных ресторанах Петербурга – с цыганскими хорами и групповым сексом. Пьяный, он вызывал в эти рестораны министров и заставлял их танцевать перед ним. Сотни юных княгинь, графинь, баронесс и прочих влиятельных дам Петербурга прошли через его постель. От мести разъяренных мужей этих женщин Распутина охранял специальный отдел полиции, учрежденный для этого по воле царицы. Газетам было запрещено печатать критические статьи о нем.
«Я царицу на руках носил. Давил, прижимал, целовал…» – хвастался Распутин своему другу иеромонаху Илиодору.
Это продолжалось 12 лет. Темная, жадная и дикая сила распутинщины проникла во все слои Российского государства и привела сначала к застою, коррупции и общественному разложению, а затем – к сотрясению царского трона. Феномен распутинщины сделал самого Распутина одной из самых знаменитых фигур того времени, символом последних дней царской династии и суперзвездой русской истории начала ХХ века.
