Олеся Мовсина - Чево

– Девочка, не оказывай сопротивления, – посоветовал Инфаркт Миокардович. (Не забыть добавить про его не то липкий, не то жирный взгляд.)

6

Читателя надо любить, надо вовремя подавать ему обещанный стакан воды. Да-да, мой дорогой, сейчас будет лирическая пятиминутка.

С первой же встречи она одарила его желанием слушать звуки. В покачнувшемся воздухе он запомнил сырое ворчание города, и немудреный вензель ее голоса впечатался в ночь.

Эти первые проводы слегка затянулись, зацепились за провода – игрушечным парашютистом.

Слишком необыкновенной показалась Игрушенька Марку, и он ежился от опасения сказать что-то банальное, не из ее волшебного мира. Одна прядь волос, торчавшая горизонтально над ухом, не поддававшаяся расческе-завивке, чего стоила!

И говорили-то они не много, а если и – то совсем не так, как будто знали друг друга давно или всю жизнь шли к этому дню. Коварное непонимание болталось между ними – ее длинная до плеча серьга – и дразнило, и не давало расстаться.

– Всё-таки мне действительно пора, – наконец сказала она, слегка придушив фитиль своего очарования. В этот момент автобусы до ее дома как раз перестали ходить. Марк трезво вступил на дорогу и призывно махнул плывущим навстречу наглым авто. Из полутьмы выросла и замерла услужливо «Газель», но лишь только задвигая свою даму внутрь, Марк опознал в этой машине «Скорую». Грубо тронулись и задребезжали, бледные шторы вяло забили тревогу. Матерок шофера (вполне самодостаточный) спрятался за механическим голосом диспетчерши: рация выплевывала адреса, фамилии, заболевания.

Тебе не по себе? Тебе не по тебе? Тут еще эта луна клыкастая пыталась отодвинуть штору. Пятый, пятый, Костромская тридцать, квартира сорок два, сорок лет, сердце. Всем охота зарабатывать денежку. Восьмой, площадь Ленина, три, квартира два, Тараканова, гипертония. Дай спички. Шипение. Пятый, пятый? Первого слышит кто-нибудь? Шипение. Беременность тридцать восемь недель, обморок…

– Вы не хотите посетить всех этих больных? Мы, право, сами… – шепотом наклонилась Грушенька к санитару.

– Да не, мы уже, – и кивнул почему-то назад, к зашторенному чреву машины. И Марка пронзило, что после этого он тем более никогда не сможет встретиться с ней. Ибо нужно будет вспомнить эту отвратительную поездку и ее задохнувшееся ой, когда она сдуру сунула нос за кулисы.

А может, она сама всё это подстроила и разыграла, не в прямом смысле, конечно, а как-нибудь так, по-ведьмински? Ишь, рыжая, – и он упрямо молчал вплоть до последнего рукопожатия.

Здесь мой телефон, – невыразительно пробормотала она и сунула ему в ладонь что-то вроде визитки. А это было уже совсем пошло. Он хотел разорвать не глядя, но, шагая вдоль мертвых улиц, передумал и увидел в синих судорогах фонаря, что держит абсолютно белый, абсолютно чистый кусочек картона.

Всё это он снова поймал (весь этот долгий абзац очеркнула ногтем ущербного месяца ночь), когда прыгал на черную насыпь из вагона притормозившего – по причине, известной только ему одному, – скорого поезда.

7

Впрочем, беспорядок тоже не помешает. Нарушим очередность, не то у елочки зарябит в глазах от такого однообразия в хороводе. (Предыстория героя?)

Когда еврейский папа Матвея женился на его русской маме, некоторые многочисленные родственники предсказывали даже конец света. Но всё обошлось. Больше других радовалась матушка Роза, предводительница клана, заявляя, что, дескать, у нее стало одним сыном меньше (и действительно, с тех пор они ни разу не встречались).

Илья Марков, читатель и мечтатель, с шизинкой в голове и с шилом в попе, не захотел меняться после женитьбы. Трудно понять, чем питались молодые супруги, известно лишь, что оба они долгое время нигде не работали: к кому-то ездили, ходили ходуном или еще куда-нибудь, в общем, пытались играть с реальностью в прятки. И в конце концов доигрались.

А детство Ильи было знаменательно тем, что он каким-то образом ухитрился проклясть бога. Не то чтобы жизнь была очень тяжелой, просто так получилось. Тосковал, наверное, сильно по идеалу, вычитав его из умных книг, хотел чуда внезапного от тоски, да и не получил. Тогда выбежал он из дому темным вечером на пустырь за гаражами и закричал в воздух.

Потом жалел, конечно, мучился.

Даже будучи взрослым и женатым вспоминал иногда тот страшный вечер, и сразу ровное течение жизни как-то некрасиво вывихивалось в его голове.

Наверное, года через два после разрыва с родительским домом, поехал, как говорится в сказках, Илья в лес. За новогодней елкой, с рюкзаком и на лыжах. А к обещанному времени не вернулся. Не вернулся и на следующий день. Жена его отказалась вступать в новый год одна, проревев всю ночь на неприбранной кухне, осталась в году старом, там, где была еще счастлива.

А дальше и вовсе пошла какая-то неразбериха. Милиция, розыск, душное ожидание и ни на миг не отпускающая тошнота. И только в апреле, когда сошел весь снег, в том числе и в лесах, ее, с пятимесячным стажем беременности, пригласили на опознание тела.

Врач выдвинул такую версию: разогнавшись на лыжне, Илья случайно наткнулся на лыжную палку, потерял сознание и беспомощно замерз, не приходя в себя.

Вещи были, конечно, его. Из рюкзака торчала облысевшая елка. Но то, что осталось от живого тела, то, что сохранилось под снегом до весны, жена Ильи решительно не признала. Поверх своего отвращения и горя она почувствовала удивление; мысль о том, что ее обманули, надолго поселилась внутри и лишь немного успокоилась рождением сына.

(На этом предысторию пока что закончим, потому что это, в конце концов, не житие святого и не детские годы багрового внука.)

8

Что оставалось Адамовичу делать? А ничего ему делать не оставалось! Он попробовал кусать локоть – оказалось – это из другой поговорки, да и невкусно. Огляделся – зрительская массовка растекалась, отыграв свою роль. (Люди и звери разбились на пары и разошлись по домам.)

Один только Йошка остался стоять на площадке рядом с Адамовичем. Был этот Йошка племянником Инфаркта Миокардовича и руководителем школьного клуба «Кис-кис», обещавшего в ближайшем будущем сделаться городским кошководческим и составить конкуренцию собакам. Уже сейчас у этого шустрого мальчика был самый красивый в городе кот – все это знали. И вот теперь будущий хозяин будущей организации «Йошка & Ко» обратился к Адамовичу с выражением так называемого участия на сладкошачьем лице:

– Я всё видел. Это чудовищная несправедливость, ваша сестра ни в чем не виновата. Идемте, я помогу вам.

И почему-то, когда он говорил, слюна не вылетала у него изо рта, а наоборот – залетала.

Адамович задумался над этим Йошкой. Есть люди, которые любят собак, и есть люди, которые любят кошек. Издавна те и другие враждуют между собой (незло). А есть люди, которые любят и собак, и кошек, но как-то чрезмерно. Сами себя они считают добрейшими людьми на всем белом свете (и убеждают в этом некоторых наивных). Сие ложь: все зоолюбы более склонны к предательству и долгой обиде, чем остальные смертные, и они никогда не знают, о чем разговаривать с маленькими детьми.

У Адамовича, правда, не было причин не доверять Йошке, и он вяло последовал за внезапным другом.

Увидев мужчину в сером костюме, Адамович подумал. (Не слишком ли много размышлений подряд для одного Адамовича?) На мужчине в серой форме висела рация и неласковым голосом лаяла. И было похоже, что это человек – вслух, не раскрывая рта, думает.

Наверное, милиционеры – самые широкомыслящие люди, – все-таки подумал Адамович.

По коридору районного отделения и далее – в кабинет Йошка прошел как по своей квартире. И еще удивило Адамовича то, как быстро удалось Йошке состряпать необходимое заявление по форме, но рассуждать уже было поздно, да и бесполезно. Дядя в каких-то погонах, короче – дядя Берендей – позвонил в настольный колокольчик и сказал, преданно глядя в глаза Адамовичу:

– Нэ валнуйся, малчик, я пашлю своих самых отчаянных добрых молодцев, проста весь ментылитет нацыи; и они быстро расправятся с…

Он не успел договорить, и Адамович не успел спросить, какая нация имеется в виду. Вошли трое, вытаскивая разбойничьи лица из-под фуражек:

– Белков, Жиров и Углеводов для выполнения специального задания прибыли.

Да, пожалуй, сейчас Сумрачному не поздоровится…

– Именем закона! – закричал Белков, дубася в железную дверь.

– Именем розы! – закричал Жиров. А Углеводов не закричал ничего, но почему-то подмигнул ротвейлеру, всё еще сидевшему на стреме.

Самоотверженный Адамович ринулся в щель приоткрывшейся двери, но был схвачен сзади чьими-то не менее железными руками. Головорезы впустились внутрь, а наш герой опять остался снаружи один. Даже Йошка куда-то убрался с поля его зрения (в пылу праведного гнева). И только тут медленным холодком на сердце стал доходить до Адамовича смысл преданного Берендеева взгляда. Нас предали!