Эльчин Сафарли - Запрет на себя
Я бы согласился умереть у ее ног, быть уничтоженным ее словами, задушенным ее руками. Но она настолько сильно любила меня, что не лишила бы этого тепла, которого, кстати, я не был достоин. Слишком много пощечин, унижений получила из-за меня. Из-за моей природы. Прости, мама, не смог ее сдержать!..
Как-то сказал тебе: «Я не хочу больше жить. Приношу тебе одну боль». Ты долго смотрела в мои глаза, потом провела пальцами по ним, прошептав: «Если бы меня не было, то и тебя тоже. Если тебя не станет, то и меня не станет. Так живи хотя бы ради меня… Я буду здесь, когда бы ты ни вернулся». Знаешь, она ведь никогда не была сентиментальной. Молчаливая, печальная, с красивыми глазами. Таких слов она впредь не повторяла. Но мне их хватило навсегда…
Мать моя принадлежала к категории женщин, которым не дали стать теми, кем они мечтали и вполне могли бы стать. Нет, она не была слабой. Она просто была подчиненной. Как миллионы восточных женщин. В пятнадцать лет ее насильно выдали замуж. Впервые увидела отца в день свадьбы. Тетка рассказывала, что мама пыталась покончить жить самоубийством – не хотела замуж, мечтала уехать в город, поступить в университет, стать учительницей музыки. Ее вовремя нашли с перерезанными венами. Откачали, раны зажили, свадьбу отыграли. Всю брачную ночь, по словам тети, мама плакала… Она тут же забеременела. С тех пор для нее началась другая жизнь. Жизнь ради нас, детей…
Невероятно красиво она пела. Веришь ли, такого душевного голоса я больше не слышал. О нем мне напоминает вокал Айлы Дикмен. Поэтому сейчас каждый раз, слыша ее «Ты бы не понял», я плачу. «Желаю тебе быть счастливым, мой любимый. Даже если меня не будет, пусть жизнь улыбается тебе…» Мечтал, чтобы мама стала певицей. Особенно когда слышал, как она, раскатывая тесто для сырных лепешек, исполняет народную песню-плач:
Увы тебе, лживый мир,Тленный и бренный мир,Движимый любовью,Словно крылья мельницы ветром,О, лживый мир!
Она никогда не пела при ком-то. Только в одиночестве, только для себя. А я, спрятавшись за побелевшим от сырости шкафом, подслушивал. Моя грустная богиня, никем не понятая, всегда одна…
Отец ее бил. За мою непохожесть на других, за ее тоску, за собственную несостоятельность. Он ее бил, а она звука не издавала. Только бы дети не услышали. А мы слышали – звонкие пощечины. Мы видели – багровые синяки… Однажды, под утро уже, застал ее на кухне плачущей. Мне тогда было лет семь. Она сидела на самодельной табуретке за обшарпанным столом, мяла в ладони засохший бутон чайной розы, которую я принес ей на днях. Я тихо подошел, обнял ее: «Мама, давай сбежим». Она посмотрела на меня мокрыми глазами, захотела что-то сказать, но остановила себя… Я так и не смог подарить ей счастье. Не успел…
8
– При всей внешней слабости я сильный. Понимаю это с возрастом. В чем заключается настоящая сила? В том, что ты продолжаешь идти, даже если все дороги превратились в топкие болота, готовые схватить, засосать тебя. Меня избивали, насиловали, унижали, я плакал, возмущался, прятался, но спустя какое-то время вставал, продолжал путь. Не с оптимизмом в душе, а с огромной болью, которую невозможно излить слезами. Но главное – я шел. Бесцельно. Солгу, если скажу, что следовал к счастью. Долгое время я и не верил в него, и слишком большую значительность ему придавал. Оказалось, все гораздо проще…
Сейчас смотрю на детей с белой завистью. Они защищены не только родителями, но и законом, прогрессом, всякими организациями, да кем угодно. У них прекрасная, беззаботная пора. Улыбаются, капризничают, отважничают, тогда как я ничего, кроме щенячьего страха, из детства не вынес. Честно говоря, не знаю, каким оно должно быть, детство. Как его почувствовать. Мама говорила, что я родился взрослым. Как тот самый Бенджамин Баттон из рассказа Фицджеральда, читал? Наверное, так и есть. Потому что только сейчас, взрослея не только по паспорту, я начинаю жить. Проживаю упущенные ощущения. Получаю то, что не получил тогда…
Часто слышу голос изнутри, твердящий одно и то же: «Чего бы это ни стоило – никогда не поздно, никогда не рано стать тем, кем ты хочешь стать. Временных рамок нет, можешь начать когда угодно. Можешь измениться или остаться прежним – правил не существует». Сейчас для меня каждый новый день – новый шанс.
Признаюсь, не всегда получается им воспользоваться. Но я знаю, что завтра будет новый день, и, быть может, именно завтра начну я жизнь заново, перестав закрываться подушкой от солнечного света, искать единственного в случайных поцелуях, примерять на себя судьбы счастливых гетеросексуалов, фантазировать о Мэтью Фоксе как партнере… Приближаюсь к этому. Маленькими шажками. Например, в прошлом году смог простить тех, кого во многом винил. Простил и вычеркнул. Я специально пишу на бумаге и вычеркиваю боль прошлого жирным черным маркером, чтобы не осталось возможности туда вернуться…
Вопреки внутренним победам до сих пор испытываю поражения в борьбе со старинными страхами, реинкарнирующимися в настоящем. Мой крест. Было бы у меня право выбора, не думая, схватился бы за страшный конец, это лучше, чем бесконечный страх… Когда придет день абсолютной свободы? День «на дорогах свободно, новых писем нет»?..
А вообще, ни одна боль не проходит бесследно. Ненавижу изречение: «все, что нас не убивает, делает сильнее». Чушь собачья! Все, что нас не убивает, непременно калечит! От страданий остается один-единственный шрам под названием одиночество. Оно всегда во мне. Ведь правильно кто-то сказал, что одиночество – это когда ты окружен людьми, которые, может, любят тебя и понимают, но у каждого из них есть кто-то ближе, чем ты…
Смирился. Помнишь, как в том же «Баттоне»? «Большую часть времени ты будешь один. Ведь ты не такой, как большинство. Но я открою тебе секрет: толстые люди, худые, высокие, белые – так же одиноки, как и мы, только их это пугает до смерти»…
9
– Меня не спасали. Я спасался сам. Каждый удар, оскорбление, пощечина, крик убеждали в том, что помощи ждать не стоит. Никто не протянет руку – сам тянись к жизни, если хочешь жить… И я побеждал смерть. Она не раз связывала по рукам и ногам, но я разгрызал черные канаты, захлебываясь кровью, заглядывая в небо в надежде увидеть светящийся коридор Божьего благословения. Я верил в его существование, но не верил, что все люди перед ним равны.
Аллах карает тех, кто живет однополыми отношениями, то есть отказывается от своей истинной природы. Но моя природа не приобретенная. Она заложена в меня там же, где закладывалась, закладывается природа миллионов других людей. Тогда почему я должен быть в немилости Всевышнего, в статусе грешника?.. Честно говоря, злился на Аллаха. Мне тоже хотелось быть защищенным на каком-то высшем уровне…
Дома все совершали намаз. Я создавал видимость того, что молюсь. В нашей деревне население радикально религиозное: все поголовно молятся пять раз в день, соблюдают посты, ездят на хадж в Мекку. Те ребята, что насиловали меня, тоже посещали мечеть, подолгу беседуя с муллой на философские темы. Аксакалы ими восхищались, ставили в пример малышне…
Наблюдая за этим фарсом, убеждался в одном: люди неимоверно падкие на видимость. Этот факт следует опечатать, запихнуть внутрь яйца, яйцо положить в сундук, а сундук повесить на дубу далекого царства. И никогда не подвергать сомнению!.. Я так и не смог привыкнуть к круговороту сменяющихся человеческих масок. Наверное, это не повод для гордости – умение подстраиваться под людей помогает в жизни. Я не могу. Не притворяться, первым долгом, перед самим собой – главное правило моей жизни, которую окружающие продолжают называть «позорной»…
Не вникал ни в одну суру Корана, не обращался к Аллаху. В минуты массового поклонения вместо молитвы шепотом напевал любимые песенки, думая о своем. О том, что меня ждет и когда я смогу выбраться из гнетущей ямы, в которой с детства находился.
В те мгновения ждал элементарной поддержки, чтобы кто-нибудь разделил со мною не душевную боль, а стремление жить иначе. Я был абсолютно один. Даже тот, кто царствует там, за облаками, безразлично отошел в сторону… Долгое время мечтал получить письмо с непонятного адреса со следующим содержанием: «Мне очень стыдно». А под этими словами была бы подпись: «Бог»…
Со временем возродил в себе веру. Теперь у нас с Аллахом приятельские отношения. Нет, я не приобщился к намазу, по-прежнему говорю: «я верю в Бога, но не в религию». Во мне укрепилось то, что уже никогда не сломается. И мне хочется с помощью этой внутренней силы побороть тот страх, родом из прошлого. У этого страха самая яркая черта – неизвестность. Если обычным людям сложно строить будущее, то геям еще сложнее. С рождения мы потеряны во времени. Многие тратят все свое время, чтобы найти себя в самих себе, я уже не говорю в жизни…
