Сергей Григорьев - Малахов курган
Маринка заголосила. Наташа вторила ей. В боковушку кинулись Анна с Ольгой и присоединили свои голоса к плачу Наташи и Маринки.
– Закудахтали! – насупясь, промолвил Андрей Могученко. – Наверно, Нефедов кончился.
Вене стоило большого труда, чтобы не кинуться в боковушку. Случись это вчера – он бы кинулся не думая. Но в кармане у Вени бумага за подписью адмирала: пристало ль юнге действующего флота голосить по-бабьи!
Из боковушки вышла Хоня и присела рядом с Михаилом.
– Стало быть, кончился? – хриплым шепотом спросил отец.
– Нет. «Будет жив», – господин Пирогов[282] сказал… – ответила дочь.
– Чего ж Маринка взвыла?
– От радости, батенька. На счастье Нефедова, в лазарете господин Пирогов был. Там другой доктор говорит носильщикам: «Зачем мертвого принесли?» А Пирогов взглянул и говорит: «Вот и отлично! Пока он мертвый, я им и займусь. Во-первых, посмотрим руку…»
– Операция? – испугался Могученко-четвертый.
– Нет, и рука цела осталась. Кость у него ниже плеча перебило. Пирогов вправил, велел в гипс залить. Пока делали, мичман очнулся. Его еще другим черепком по голове стукнуло, он и обмер. Пирогов говорит: «Пустяки, счастливо отделались, молодой человек!» Арестантам что! Они уже хотели Нефедова прочь нести…
– Эй, бабочки! – крикнул Андрей Могученко корабельным зычным басом. – Полно вам вопить!.. Маринка, поди сюда.
В боковушке плач утих, и послышался оттуда сдержанный смех, а потом сестры вывели Маринку в горницу под руки, как подруги выводят невесту. Маринка бледно улыбнулась. Ее усадили в красный угол.
В дверь постучали. Анна открыла дверь и, отступив с поклоном, пропустила в комнату нового гостя. В комнату вошел гардемарин Панфилов. Все сразу заметили на его матросской шинели новенькие блестящие мичманские погоны. Матросы встали с мест.
– Сидите, сидите, друзья… Ведь я только нынче произведен. Сам не ожидал и от радости не утерпел: добыл погоны. Я, видите ли, затем только пришел… Я был сейчас в лазарете… Там, знаете ли, Нефедов-второй лежит… – путаясь, говорил Панфилов.
Маринка побледнела и впилась глазами в лицо Панфилова.
– Не пугайтесь… Он жив. Ему лучше. Рука останется. Только в голове у него гудит. Контузия[283]. Он просил меня сходить к вам, сказать Марине…
Маринка потянулась к Панфилову, не спуская с него взгляда. Лицо ее вспыхнуло, глаза загорелись, бледные губы покраснели.
– Он вот что велел мне передать: «Скажи ей, чтобы она не забывала того, кто лежит на дне морском».
Девушка всплеснула руками. Мгновение казалось, что она сейчас зарыдает. С радостным воплем Маринка вскочила с места, кинулась к Панфилову, обняла его шею руками и поцеловала.
– Ну вот, он знал, что вы поймете! – обрадовался Панфилов. – Он ведь хотел сказать… Ну да вы знаете что. Он ведь озорник… А что ему прикажете передать? Пирогов, имейте в виду, категорически запретил вам к нему приходить.
Знаете, ему опасно волноваться. Но я могу ему передать. Что ему сказать?
– Скажите ему мой ответ: «Не забуду никогда!»
– Превосходно! Он будет очень рад. Я понимаю… До свиданья.
– Нет уж, ваше благородие, вы нас не обижайте. Обрадовали вы дочку, не погнушайтесь отведать нашего хлеба-соли! – кланяясь, просила гостя Анна. – Ответа мичман дождется, не помрет.
– Садись, сынок, – присоединился к жене Могученко, – снимай шинель, повесь на гвоздик. На вторую-то пару погонов, поди, денег не хватило? А юнкеру не зазорно с георгиевскими кавалерами за одним столом сидеть.
Панфилов снял шинель и повесил у входа. Андрей Могученко не ошибся: на гардемаринской куртке еще не было офицерских погонов. Анна принесла из погреба бутылку-толстобрюшку с крымским сладким вином. Наполнили стаканы, и Андрей Могученко сказал тост:
– Нехай живе много лет генерал-медик Пирогов! Ура!
Стойкий утес
Весь конец года Севастополь жил надеждой на поворот солнца с зимы на лето. Шел декабрь, самый ненастный месяц в году. По народному календарю, в день Спиридона Поворота[284], 12 декабря, солнце поворачивает с зимы на лето[285]. Поговорка, сложенная про Среднюю Россию: «Солнце на лето – зима на мороз», в 1854 году оправдалась и в Крыму. 12 декабря при крепком морозе в Севастополе выпал снег. Горы побелели. Мальчишки в Севастополе лепили снежные крепости и штурмовали их. Грязь на дорогах окаменела. Горные дороги вокруг Севастополя ста ли проходимы. Черная речка покрылась льдом, способным держать пехоту. Неприятель страдал от морозов. Как будто сама природа дарила князю Меншикову еще раз счастливый случай нанести решительный удар ослабленному неприятелю. Но Меншиков упустил эту последнюю возможность.
Морозы сменились оттепелью. Снег размяк и быстро таял. Дороги опять разгрязли. По балкам побежали говорливые ручьи. Черная речка вздулась и вынесла лед в бухту. Горы почернели, солнце сильно пригревало, в долинах зазеленела трава.
В Евпатории с кораблей высадились две турецкие и одна английская дивизии – общей численностью около 20 тысяч человек. Побуждаемый из Петербурга к решительным действиям и опасаясь за свой тыл, Меншиков вздумал атаковать Евпаторию: он боялся, что турки предпримут движение к Перекопу и отрежут единственный путь сообщения Крыма с Россией. Это предприятие Меншикова имело вид перехода к наступлению. Предпринятый 5 февраля 1855 года недостаточными силами штурм Евпатории окончился неудачей. 7 февраля Меншиков послал об этом с курьером донесение в Петербург и в ответ получил письмо от Александра, наследника царя. Александр именем отца (Николай I заболел) отстранил Меншикова от командования Крымской армией и назначил на его место командующего Южной армией Михаила Дмитриевича Горчакова.
Меншиков, не дождавшись Горчакова, уехал в Симферополь, бросив армию и Севастополь.
Еще в декабре 1854 года Николай I издал манифест, обращенный к России, но в нем было косвенное предложение неприятелю мира. Предварительные переговоры о мире начались в Вене, причем один из представителей союзников сказал: «Будем вести переговоры так, как будто Севастополь уже сдался».
Из этих пренебрежительных слов было ясно, что Севастополь – главный узел войны.
Война шла не только в Крыму – она шла и на Кавказе. Союзники послали также в Балтийское море огромный флот из лучших кораблей, среди них находилось много пароходов. Другая английская эскадра появилась летом 1854 года в Белом море и напала на Соловецкий монастырь[286]. Не обошлось без нападения на русские поселения даже на Дальнем Востоке.
Все эти мелкие «укусы» на Балтийском море, на Северном Ледовитом океане и в водах Дальнего Востока не могли оказать никакого влияния на ход войны. Севастополь по-прежнему стоял над морем грозным утесом.
Тотлебен и Нахимов хорошо воспользовались временем «междуцарствия» – с отъезда Меншикова в Симферополь до приезда в Севастополь нового главнокомандующего – Горчакова. Неприятель обнаружил намерение перевести всю тяжесть атаки против Корабельной стороны и главным образом против Малахова кургана. Об этом намерении противника можно было догадаться хотя бы по тому, что на правом фланге английских осадных работ появились и французы.
Тотлебен не сомневался в том, что рано или поздно противник осознает ошибочность своего первоначального плана проникнуть в Севастополь между Третьим и Четвертым бастионами. Если бы даже оба эти бастиона пали, неприятель не мог удержаться в городе под обстрелом Малахова кургана: Корниловский бастион господствовал и над городом, и над рейдом, и над дорогой в город, к вершине Южной бухты.
Ключом Севастополя являлся Малахов курган.
Французские генералы еще спорили о новом плане атаки Севастополя с Корабельной стороны, когда Нахимов с Тотлебеном решили перейти к активной обороне на левом фланге. Тотлебен двинулся вперед, упредил французов и занял новыми укреплениями те самые позиции, на которых предполагал расположиться неприятель.
В одну из февральских безлунных ночей за Килен-балкой выросли два новых редута[287], далеко выдвинутых вперед, в сторону неприятеля. Редуты эти получили название Селенгинского и Волынского – по названиям полков, которые их возвели и защищали. Нахимов построил для сообщения с новыми редутами мост через Килен-балку. Французы сделали несколько ответных безуспешных попыток овладеть новыми редутами. Место редутов Тотлебен избрал искусно: они были расположены на гребне высоты, где скрещивались выстрелы Малахова кургана, пароходов из Килен-бухты и батарей Северной стороны.
Затем Тотлебен приступил к укреплению «Кривой пятки» Зеленой горы, куда уже подбирались зигзагами своих траншей французы. 26 февраля огонь всех орудий, которые могли поражать Зеленую гору, был направлен против работ неприятеля на этом участке. Обстрел принудил французов оставить работы, а на рассвете следующего дня они увидели на Зеленой горе высокие валы, выросшие за ночь. Неприятель немедленно открыл по новому укреплению орудийный огонь, но не мог помешать работам. Камчатский полк отразил несколько атак французов. По названию полка укрепление стали называть Камчатский люнет[288].
