Эдуард Веркин - Через сто лет
Я его спросил, зачем ему эта грязная и отвратительная лопата, а он посмотрел на лопату и сказал, что не помнит. Задумчиво так посмотрел, потом сунул ее мне. Хочет быть оригинальным.
– Дельфинарий приезжает, – сказал он.
– Как? – не расслышал я.
– Дельфинарий, – повторил Лужицкий. – То есть он уже приехал, сегодня первое выступление.
Он снова взял лопату и стал ее сворачивать. То есть не всю лопату, а лезвие, туда-сюда, туда-сюда, в рулон. Нервничал к.б. немного, видимо. Или задумался.
– Дельфинарий?
– Ага. Рыбы такие дрессированные. Прыгают там, мячами жонглируют.
Лужицкий лежа подпрыгнул несколько раз, опять согнул лопату, лопата не выдержала, сломалась, Лужицкий выкинул ее в окно.
– Дельфины – это животные, – поправил я. – Не рыбы. Они просто дыхание задерживают.
– Вот я и говорю, – кивнул Лужицкий. – Животные подводные и тренер вместе с ними. Показывают представление в старом бассейне. Ты ведь бывал в старом бассейне?
– Бывал.
Ходили с экскурсией, смотрели, как раньше спортом занимались. Кстати, бассейн назывался «Дельфин», там они и на стенах были нарисованы, черные и улыбающиеся. А теперь вот настоящие дельфины приезжают. Значит, надежда есть.
– Туда уже воды налили и стены покрасили. Тренер вчера тренировку произвел.
– Тренер? – спросил я.
– Ага, – кивнул Лужицкий.
– В смысле, человек? – тупо спросил я.
– Конечно, человек, – ухмыльнулся Лужицкий. – Что ж ты думаешь, кто-то из нас может научить дельфина?
Это точно. Дельфин нас к себе на пушечный выстрел не подпустит.
– Дельфинарий на две недели приезжает, между прочим, – сказал Лужицкий. – Вход свободный, в приличной одежде и сапогах. У тебя есть приличная одежда?
– Есть, – ответил я. – А у тебя?
– У меня тоже, мы прабабушку недавно закапывали, костюмы пошили. Но я на дельфинов не пойду.
– Почему?
Лужицкий пожал плечами.
– Зачем? – спросил он.
– Интересно же, – ответил я.
– Кому? Тебе интересно? Если по-честному?
– Интересно, – кивнул я. – Это должно быть интересно, а значит, это интересно.
– А с чего ты взял, что это должно быть интересно? – допытывался Лужицкий.
– Это интересно, – сказал я увереннее. – Об этом все знают. Раньше везде было полным-полно дельфинариев, я читал. Люди любили дельфинов, любили с ними плавать, целыми толпами приходили поплавать. А если люди ходили на это смотреть, значит, это интересно.
– Может быть, – не стал спорить Лужицкий. – Только все равно не пойму, что в этом интересного? Рыбы плавают, рыбы прыгают.
– Это интересно, – сказал я настойчиво.
– Как знаешь.
Лужицкий лежал.
– Что надо-то? Зачем пришел?
Лужицкий пожал плечами. Странно.
– Дельфины нас ненавидят, – сказал Лужицкий.
Мне не хотелось с ним сейчас беседовать.
– А твоя подружка туда пошла.
– Какая? – не понял я.
– Кострома. Я видел ее.
– Зачем?
Нет, конечно, я понимал, зачем. Дельфины – это очень по-человечески. Да еще тренер… Костромина не могла это пропустить. Меня другое задело – почему мне не сказала? Сидели вчера, говорили про цветы. На вышку лазил, дробь получил, потом час ее выковыривал, две пары ножниц погнул, все во имя любви, а она меня на дельфинов не взяла.
А я ей еще резиновую мышь подарил.
– Зачем ты все-таки зашел? – спросил я.
– Дельфины очень быстро плавают, – сказал Лужицкий. – Очень быстро. Очень-очень быстро…
Все понятно. От Лужицкого ничего добиться нельзя, как всегда. А мне обидно. Могла бы и меня ведь пригласить…
А не надо меня приглашать, я и сам схожу. Может, это проверка у нее такая? Или…
Что «или», я так и не смог придумать, поэтому просто решил сходить сам, посмотреть.
– Дельфины могут съесть в день сорок килограммов рыбы, – сказал Лужицкий. – Сорок килограммов… Сорок… А если их несколько, то они и сто могут сожрать…
Я не стал его беспокоить, пусть лежит, размышляет про то, сколько могут слопать дельфины. Я быстренько оделся в комбинезон поприличнее и поскакал в сторону бассейна. Приду и сделаю вид, что Костромину не узнаю. Нет, не так. Сделаю вид, что знал про дельфинов заранее и решил прийти самостоятельно. А она пусть думает, почему я ее не пригласил, – вот так правильно. Не все Костроминой меня удивлять, я тоже вполне могу. Я еще на соулбилдинг ходить начну, мне вроде понравилось. Вот с этой стану дружить, с той, у которой мышь резиновая. С Турбиной.
Возле бассейна собралась уже небольшая толпа, вупов двадцать. Двадцать вупов – это уже толпа, собрать столько в одном месте в школе-то не всегда получается, а тут вот сами пришли, без сгона. Я еще издали увидел Костромину, она пришла в таком заметном оранжевом спортивном костюме с черными полосами по бокам, и от этого напомнила мне пантеру, видел по телевизору.
Остальные тоже обрядились ярко и разноцветно, чтобы показать, что они все не серая масса, а вполне себе индивидуальности – человек ведь должен быть индивидуален, должен выделяться и идти всегда своей дорогой.
Костромина стояла недалеко от угла здания бассейна. С водостока, как положено, стекала вода, ее отбрасывало от стены метра на два, вода падала в выдолбленную в брусчатке чашу, вскипала в ней и уже из чаши разливалась по мостовой. Костромина стояла в разбегающемся потоке и поглядывала вокруг через зеленые очки, эти очки как раз очень шли к ее костюму. Я подумал, что Костромина уже совсем плотно живет по заветам соулбилдинга, даже в мелочах старается жить по этим самым заветам, вот могла бы просто встать под дождем, или у стены, или на ступенях, ну, как все остальные вурдалаки стояли, а она нет, выбрала самое буйное место, где вода смешивалась с воздухом и немного со светом. И сама была яркая и красивая. Хотя, как я говорил, тут многие оделись ярко, но чтобы красиво…
Не каждый может. Вот где каждому взять такой роскошный оранжевый костюм и так идущие к нему зеленые очки? Кто-то, конечно, отыскал бордовую юбку и синие кроссовки, но чтобы целый костюм…
К тому же он наверняка настоящий. Еще человеческий.
Я сделал вид, что удивлен, и подошел к Костроминой как бы невзначай.
– Ты тоже здесь? – спросил я.
– Разве можно такое пропустить? – к.б. ухмыльнулась Костромина. – Такое событие. Раз в пять лет, наверное.
– Ну да, интересно, – согласился я. – Дельфины будут прыгать, кольца крутить на носу. Танцевать на воде.
Я немного подумал и добавил:
– Дельфины очень любят рыбу.
Костромина постучала себя по затылку.
– Вот поэтому я с тобой, Поленов, и общаюсь, – сказала она. – Из-за незамутненности. Ты ничего не понимаешь и любишь сообщать об этом вслух. Мне это нравится.
– И чего же я опять такого ляпнул? – спросил я.
– Ты что, совсем ничего про дельфинов не знаешь? – произнесла Костромина зловещим голосом, таким у нас обычно сказки про Погробиньского рассказывают.
– Немного, – ответил я. – Они… в море живут. Кажется, семьями… Очень быстро плавают. Каждый дельфин съедает в день сорок килограммов рыбы. А два могут съесть сто. Еще они очень быстро плавают.
– И все? – Костромина округлила глаза. – В море плавают, рыбу едят?
Сегодня у нее ресницы, несмотря на дождь, не вываливались, кажется, сегодня она их предусмотрительно водостойким клеем прилепила.
– К нам приезжает дельфинарий, а ты узнал только, что дельфины рыбу едят?
Опять взялась меня отчитывать. Она очень любит меня отчитывать, наверное, в этом тоже есть какой-нибудь созидательный смысл. А может, ей немного стыдно за то, что она сюда пришла, мне ничего не сказав, вот и нападает.
– Дельфины не только рыбу едят, – назидательно произнесла Костромина. – Дельфины – очень тонкие животные, они очень тонко чувствуют. И они друзья человека.
– Все животные друзья человека, – изрек я. – Так им предназначено.
– Не так, – тут же возразила Костромина. – Не все животные друзья. Волки не друзья, львы не друзья, крокодилы не друзья, носороги… Носорогам на человека вообще наплевать. А вот дельфины – друзья. И нас они не любят. Знаешь, почему?
– Потому что мы не люди, – ответил я тупо.
– Нет, – помотала головой Костромина. – Если бы так просто… Они нас не любят не потому, что мы не люди, а потому, что мы могли бы ими быть. Мы – деградация человечества, болезнь, извращение Замысла…
Костромина, видимо, вчера читала. Но не про любовь, а что-то философическое. Какое-нибудь «Оправдание Носферату» или что-то в этом духе, из давнего, когда еще пытались осмыслить. Кстати, «Оправдание Носферату» – интересная книжка, я ее читал, но совсем уже забыл, про что. Кажется, про то, что не стоит уж так преклоняться перед человеком, потому что именно люди виноваты в сложившейся ситуации, что будто бы обратились лишь те, кто был готов к этому, светлые и чистые в вурдалаков не превратились, вроде бы так.
– Именно поэтому мы и не видим себя в зеркале, – пустилась в рассуждения Костромина. – Человек создан по образу и подобию Его, а мы безобразны. То есть мы не есть образ Его. Поэтому мы себя и не видим.
