Пирамиды - Виталий Александрович Жигалкин
«А не хоронили ли уже в этом гробу?.. Откуда он?.. Почему так с оглядкой, а?..»
Большего удара отцу он бы не нанес, похоронив в ворованном гробу. Да и так — точно по блату, с заднего хода…
Борис все же не утерпел:
— А гроб… Ну, как вам сказать… — он так и не закончил вопроса.
Парень, покривившись в усмешке, качнул головой:
— Ты чего, мужик, того?.. Мой, мой гроб. Сам строгал целое воскресенье, от нечего делать…
Борис заставлял себя верить ему. Но оттого, что почему-то казалось, будто теперь только отец мог доподлинно узнать все, на душе оставалась невнятная тревога.
В морг они успели до закрытия — хоть и долго плутали вокруг больницы: то на их пути вставали запрещающие знаки, то, уже за больничной оградой, на самых подступах к моргу, оказались нарытые траншеи, штабеля труб. Борис, видя, что парень начинает нервничать, проклинать начальство и покойников, решил уж было сгрузить гроб где-нибудь на дороге. Но парень зло посмотрел на него и выматерился:
— И как ты, так твою перетак, с гробом потом через ямы? Сиди уж!..
Вообще, если бы не этот парень, Борис вряд ли бы сумел провернуть за день столько дел.
Они выехали со двора, обогнули больницу, сунулись к моргу с другой стороны. Дорога тут тоже была плохая — разбитая, тесная, — даже забуксовали в сугробе, чуть свернув с колеи. Другой шофер бы наверняка плюнул на все — и Борис, надо сказать, с минуты на минуту ждал такого, — но этот скрипел зубами, чертыхался, вытирал мохнатой шапкой, как тряпкой, лицо — и все же вырулил к бетонному, в сталактитах мутного льда, крыльцу морга.
Над входной дверью слабо светила зарешеченная лампочка. Борис подергал дверь — она была вроде бы запертой. Тогда шофер выпрыгнул из кабины и забарабанил в дверь обоими кулаками. Борис невольно отступил от него подальше.
В помещении что-то щелкнуло, звякнуло, бухнуло — и дверь распахнулась.
— Заходи! — рыкнул шофер, выглядывая в потемках Бориса.
Дежурившая у дверей старушка ужинала, сидя за крашеным белым столом: она, спокойно облупляя и макая в насыпанную на газетку соль, ела вареные яйца. Борис онемело уставился на нее.
— Получать?! — спросила она, доброжелательно глядя на него.
Он, кажется, кивнул.
Старушка потерла рука об руку, стряхнула с подола крошки и, узнав фамилию отца, кряхтя, вышла куда-то в тихие и темные глубины помещения, щелкая там выключателями, скрипя дверями…
— Не готов пока, — сказала она, вернувшись.
— Как не готов? — Бориса обожгла вдруг мысль, что отец еще живой…
— Ну… не резали, понимаешь? — старушка все так же доброжелательно смотрела на него. — Хоронить-то завтра? Ну и успеешь…
Борис снова, кажется, покивал и направился к выходу…
Гроб, значит, предстояло все-таки везти домой пустой: поднимать его на седьмой этаж — в лифт гроб вряд ли удастся втиснуть, — а утром опускать опять, оставлять у подъезда на страх ребятишкам, искать машину еще раз…
— Поехали, — позвал он за собой стоявшего у дверного косяка шофера.
Шофер выразительно покрутил пальцем у виска и, побормотав что-то на ухо старушке, похлопал ее по плечу, договорился найти для гроба место в морге.
Они отыскали с улицы другой, служебный, что ли, вход и с трудом, вдвоем, втащили гроб в тускло освещенную камеру, где на брезентовых носилках, на полу, лежал кто-то жуткий, изуродованный.
— А не украдут тут? — подгоняемый ужасом, торопясь к двери, все же спросил Борис.
— Кто?.. Этот? — кивнул на брезентовые носилки шофер…
Шофер взял с него семьдесят пять рублей: много ли мало ли — Борис не представлял, знал только со слов Алексеевны, хранившей под подушкой пятьсот рублей неприкасаемых, что сейчас, «легче несколько раз родить и вырастить, чем раз похоронить».
Но все было, наверное, в нормальных пределах, потому что даже этой старушке полагалось, как сказал шофер, дать завтра рублей десять-пятнадцать.
— А то она и трусов на деда не наденет: натянет брюки — и будь здоров. Ты же не станешь проверять — ширинку деда расстегивать…
Борис хотел договориться с шофером еще и на завтрашний день, но тот отказал ему: уезжал куда-то утром.
— А тебе надо к моргу часов в двенадцать… Час на туда-сюда — и пошел к могиле!..
— А домой когда? — спросил Борис.
— Чего — домой?
— Ну… занести… посидеть…
— Да вы что — совсем того?! — повертел шофер пальцем у виска. — Ну и мужик!.. Кто сейчас заносит? Допри-ка его по нашим подъездам! И ради чего, спрашивается? Чтобы потом корячиться снова? Да он еще вывалится на тебя или об ступени бетонные расквасится…
Однако мать и слышать не хотела, чтобы хоронить прямо из морга. Она, как всегда, посчитала, что дело тут в нем, Борисе, — недотепе и неумехе, — и решила сама, немедленно, ехать за отцом, но вдруг смолкла на полуслове, прижала руку к груди и неловко, согнувшись, прислонилась к стене прихожей. Борис подхватил ее — мать была легкая, иссохшая, «мумия египетская», как шутя называл ее в последнее время отец, — и донес до кровати.
Она нашарила на тумбочке, у изголовья, валидол и, закрыв глаза, торопливо, с сипом втягивая в себя воздух, стала сосать его. Борис присел рядом, пригладил ей жидкие, седые, пучками торчавшие в разные стороны волосы, но она недовольно мотнула головой — и он, чувствуя себя виноватым, тихо, на цыпочках, прикрывая за собой дверь, вышел из спальни.
Есть не хотелось, хотя с самого утра крошки не было во рту. Он все же приготовил себе бутерброд с маслом, налил стакан холодного чая — но кусок буквально застревал в горле…
Лена принесла прямо сюда, не заходя домой, две огромные сумки продуктов. Она молча опустила сумки в кухне на пол, сняла в прихожей пальто, шапку и, сдувая приставшие ко лбу локоны, присела на стул.
Ей сегодня, конечно же, досталось: сдавала с утра на работе срочный проект, который без нее никто сдать не мог, а потом, до сих пор, бегала по магазинам. За одним мясом отстояла, наверное, часа два.
— Устала? — признательно уткнулся ей в затылок Борис.
— Ничего, — Лена глубоко вздохнула и поднялась. — Что же делать?
Она включила разом все три конфорки плиты: поставила на одну чайник, а на две другие — большие кастрюли с водой и стала выгружать продукты на кухонный стол. Куски мяса были крупные, закоченевшие. Лена попыталась ножом разрезать один кусок, но ничего не получилось.
— Оставь, — сказал он. — Отдыхай. К утру оно оттает…
Но Лена надела мамину вязаную кофту, свою
