Ольга-чаровница и змиев сын - Светлана Алексеевна Кузнецова
Ольга
Красив княжеский терем, высок. В окнах — стеклышки разноцветные; на стенах — изразцы замысловатые. Когда с них птицы деволицые глядят с жар-птицами, а когда — заморские фениксы.
— Все в княжеском тереме смешалось, — проронила Ольга, а про себя подумала: «Как только домовой не покинул его еще. Впрочем, если и дальше так пойдет, плюнет и уйдет жить к лешему».
Дядька-домовой не раз на засилье иноземщины жаловался. У лешего же в лесу ждала его знакомая кикимора.
Впрочем, это она со зла: фениксы тоже красивые и ничего против них Ольга не имела. Вот черный человек с амулетом-крестом, носимым напоказ, — другое дело. Не уважала бы она ворон аки вестников царя Нави, сравнила бы. Глаза колючие, злые, бегающие уставились на нее, словно дыру прожечь собрались. Ольга в ответ посмотрела прямо, с вызовом, и жрец чужого бога первым отворотил взгляд, шагнул было к ней с воеводой, дорогу перегородил, протянул руку для благословения, но споткнулся на ровном месте и застыл истуканом, едва не разинувши рот.
«А ведь это он меня учуял. Нехорошо. Знать, непросты пришлые», — подумала Ольга. Ну да тем более следовало разобраться с ними в самое ближайшее время.
Приветствовать воеводу вышел сам князь: высоченный, могучий, будто медведь, в мехах собольих, пусть и дни еще стояли теплые. Сильный в прошлом воин, теперь накопивший нехороший жир, волосами обросший, в которых сверкало серебро. Иван тоже медведем выглядел, но помельче, пока не вошедшим в полную силу, держался позади, но стараясь не отставать от отца более чем на половину шага, на нее глянул с вызовом, да то и понятно. Иван так на всех молодцев глядел, не желая дружбы, а одного лишь подчинения. Плохой из него правитель выйдет: людей уважать ведь следует, тогда они станут работать и сражаться за совесть, а за страх только рабы заморские горазды, способные предать сразу, как повелитель слабину даст, а то и воткнуть нож в спину.
«Не иначе черный учит Ивана на свой лад, — решила Ольга, — но здесь ничего уж не поделать».
Князь с воеводой обнялись по-братски. Иван покосился неодобрительно, но смолчал. Черный еще сильнее капюшон свой опустил, словно шапку-невидимку напялил, да только злоба от него могла обернуть ясный день беззвездной полночью. Ольга чувствовала ее настолько ясно, что понять не могла, отчего другие не ощущают.
— Благодарю, прибыл в скорбный час, когда другие в иных местах удачи ищут, — произнес князь, а Ольга задумалась.
Когда на высокий княжеский двор ехали, подвод навстречу попадалось немного, лишь небольшой ручеек голытьбы перехожей, которая надолго мало где задерживается, спешил к воротам и далее по дороге на восход. Только вряд ли князь об этих людях тревожился. Кто-то более значимый покинул княжество. Знать бы кто…
— Первых людей в полон отправляю, — говорил тем временем князь. — Всех нашел: и кузнеца лучшего, и Марфу-красавицу, и сказителя, и воина Быстра, чаровника вот только не сумел: ни один на зов не откликнулся.
Говоря, прятал он глаза от стыда, а вот Иван смотрел прямо, будто и не видел в том ничего особенного: не его же, сына княжеского и наследника, ворог в полон стребовал, а людишек простых. Эка невидаль! Новых бабы каждый год рожают.
— Нашел я для тебя чаровника, — кивнув на Ольгу в мужеском обличии, хмуро проговорил воевода.
Ольга поклонилась князю, на Ивана лишь глянула, и тому, конечно же, не понравилась непочтительность такая.
— Разговор у меня к тебе, княже, будет тайный, — произнесла она не своим голосом. — Коли сладим, никого отсылать в полон более не придется: ни лучших, ни худших, ни срединных.
— У меня от присутствующих секретов нет, — заявил князь.
Ольга окинула фигуру в черном долгим взглядом и твердо произнесла:
— Зато у меня имеются.
Расположились в светлице вчетвером: она, воевода, князь и княжич. Сидели вместе за одним столом. Пред каждым чарка зелена вина стояла, да никто не притронулся. Свет закатный сквозь окна пробивался, удлиняя тени и окрашивая беленые стены багрянцем. Уж давно все свои условия Ольга сказала, а никак расстаться не могли. Уж обещал князь черных людей из владений своих выгнать и более лжи их не внимать, а народ не неволить и не принуждать к поклонению богу иноземному. Вот только Иван все ярился, никак смириться не мог, что не будет свадебного обряда. Только из-за него штаны и просиживали, а ведь время не ждало. На лесную поляну Ольга успеть должна была до полуночного часа, никак не позднее.
Иван снова речь завел:
— В осемнадцать лет бабам уже младенцев нянчить положено, а она, значит, не пожелала?! — и на воеводу зыркнул недобро.
Тот взгляд не отвел, нахмурился. Не по нраву ему речи княжича пришлись: и эти, и те, что раньше рек.
— Значит, — произнес воевода спокойно. — Не желает дочь моя единственная с тобой жизнь прожить — так то дело ее. Ты, Иван, говоришь так, словно о корове уговор был, а не о девице. Я же сказал сразу: неволить Оленьку не стану.
Иван хотел ответить, оскользнулся на слове, одним махом выпил свою чарку.
— Да она ж мне сама слово дала!
Ольга от наглости такой лишь хмыкнула, но смолчала.
— Уймись, — велел сыну князь. — Не по нраву пришелся, так ничего, бывает. Другую сыщешь.
— А мне другой… не надо! — заупрямился Иван. — Девок, что кобыл нужно: за косу да в стойло.
— Будущих княгинь в стойла?! — Князь ударил кулаком по столу. — Ты говори да не заговаривайся! Плохо же мы с матерью учили тебя, да и Лада не простит, коль станешь языком молоть без уважения!
— А новый бог говорит, баба…
В этот раз князь не утерпел, ударил уже не по столу. Иван чуть на пол не грохнулся, усидел на лавке лишь поскольку за столешницу руками ухватился; алыми пятнами по щекам пошел после отцовой оплеухи, а затем и весь красный сделался будто рак вареный. Вот только бить дурака — лишь портить, никому еще побои ума не прибавили.
— Не будет больше заветов бога этого, — сказал князь. — Хлебнули уж, благодарствую! — и посмотрев
