Константин Уткин - Хозяин жизни – Этанол
Испокон веков для прерывания этого томительного течения использовались праздники. Праздник – это общность дел и процессов, не используемых в обычной жизни. Вот загнул – ну суть верна. Песни, пляски, угощенья, костры, борьба и даже кулачные бои – для всего этого не было места в насыщенном и тяжелом существовании.
Вывод смешон и прост – для того, чтобы снять стресс без коренного изменения жизни, достаточно сделать что-то такое, чем ты не можешь себя порадовать в будни. Это может быть все, что угодно – от похода в музей и велосипедной прогулки до банального валяния на диване перед телевизором, в куче фантиков от конфет. Этакий праздник непослушания… проверено много раз – помогает лучше всякой рюмки.
Враг, поработивший волю пьющего человека, силен. Фактически, раб Хозяина давно уже потерял свой собственный взгляд на мир, свои мысли и свои привычки. Все изломано, исковеркано и подменено. И можно много говорить про желание бросить пить – даже вместо тоста. Ну, за то, чтобы бросить…
Есть хорошие медицинские книжки, в которых без излишней рекламы и обещаний мгновенного излечения разбирается течение этого страшного заболевания. Первая стадия, вторая, третья, делириум тременс, алкогольная анозогнозия, алкогольная деменция, Корсаковский синдром, гепатит и цирроз печени, остеопороз…
Они бесстрастно описывают длительный и позорный процесс гибели личности – от первой рюмки до завершающего туберкулеза или рака. И от этой бесстрастности становиться еще более страшно. Становиться ясно, что многочисленные рюмочки без всякого повода – ибо повода для принятия яда быть не может, разве что решение свести счеты с жизнью – сократили жизнь, как минимум, вдвое, и опустили человека на уровень дебила от рождения.
Так что же, выхода нет?
Конечно, есть. Просто будет нелегко. И слова, которыми я начал эту главу, даже не дают полного представления о том, что может испытывать решивший отречься от Хозяина человек. И психозы, и глубинная давящая тоска, и самое опасное – соблазн.
Хозяин забрал силу; любовь; работоспособность; доброту; легкость ума; веселость; светлое отношение к миру. Кто сказал, что он позволит все это безболезненно вернуть?
Как только ваше тело выведет основную часть продуктов распада этилена, как только мозг, оживший после длительного удушья, вернет себе способность здраво мыслить, как только перевалы между пиками пьяного веселья и бездной похмельной хмари сгладятся…
Вот тогда все вернется. Вдруг окажется, что общение с трезвыми людьми приносит ничуть не меньше удовольствия, чем с теми, кто лыка не вяжет. Окажется, что ваши шутки вызывают гораздо больше веселье, чем пьяный бред, и что даже свидание окрашено трогательными полутонами, которые в наплывах пьяной похоти просто незаметны. Оказывается, что можно наслаждаться просто вечером, просто сидя на скамейке, просто наблюдая за гаснущим в окнах закатом.
Жизнь не тускнеет и не становиться менее содержательной. Может оказаться, что первое время друзья, которые привыкли общаться с вами исключительно для и за распитием спиртных напитков, конечно, окажутся в некотором отдалении. Но потом произойдет странная вещь – те, кому вы дороги действительно, вернуться. Даже мало того – вполне возможно, что по вашему примеру – а ведь действительно, удивительно но вы, перестав пить спиртосодержащие жидкости, не умерли сразу, не загнулись в мучениях, не сгинули от истощения – ваши друзья тоже бросят пить. После того как я, сжав зубы и дрожа от страха, позволил ввести себе в вену раствор для кодировки на год, по кругам моих знакомых прошелестел слух – все, мол, Уткин допился до чертиков. На меня смотрели не то что с жалостью, а едва ли не с настоящей брезгливостью. Ну надо же опуститься до такого – читалось в обращенных на меня глазах – до кодировки… признать себя алкоголиком.
Самое забавное, что у тех, кто жалел меня и при этом лихо опрокидывал в себя водку стаканами, по всем медицинским показателям присутствовал алкоголизм второй стадии. В этом я не был одинок, все мы находились в одной лодке. Только я имел смелость сказать – да, я алкоголик и буду бороться со своей бедой – а они этой смелости не имели.
Саня ворчал, допивая первую бутылку водки и вгрызаясь в окорочок (я при этом тоже закусывал, но ограничился чаем)…
– Из-за вас, зашитых алкоголиков, нормальные люди спиваются…
В самом деле, раньше бы мы выпили эту бутылку на двоих. Потом еще одну и еще, потом бы залакировали пивом. Где бы мы потом проснулись и в каком состоянии – мне не ведомо.
Меж тем моя новая трезвая жизнь текла своим чередом. Я стал спокойным и уверенным в себе. Дела пошли на лад – я мог сесть писать в любое время, как только окатит потный вал вдохновенья, я уже не кидал клиентов по дрессировке, как бывало раньше, когда с утра и меня струями хлестала желчь а способность мыслить возвращалась только через несколько дней.
Я без зависти смотрел на пьяных друзей. Завидовать? Чему? Это не в коем случае не было бравадой – я действительно перестал понимать, что хорошего они находят в этом болезненном состоянии.
А потом произошло нечто странное – следом за мной зашилось еще трое. На стоянках у костра все теперь пили чай, заваренный с брусничным листом, квас и кофе. Причем некоторые привозили с собой турку с толстым днищем, находя в этом особый шик. Запах молотого кофе в утреннем русском лесу, смешанный с дымом и грибной прелью…
Как это ни странно, я не испытывал ни малейшего сожаления и раскаяния в том, что сделал. Я помнил, как меня корежило после укола – ведь я не пил три дня до него. Я не хотел даже думать о том, что меня ждет, выпей я хоть рюмку. Для меня любые спиртосодержащие напитки просто перестали существовать. Что бы не происходило в жизни, пьянство, эта лазейка от бед, этот черный ход для трусов и слабаков был для меня закрыт.
Я перестал переживать и волноваться именно из-за невозможности выпить. Я не страдал, испытывая свою волю на прочность. К тому же наверняка в такой борьбе победил бы Хозяин – не зря же он планомерно и умело разрушал личность в течении многих лет.
Я с ним не боролся – на целый год он для меня перестал существовать. Я не чувствовал себя ущербным, ни в коем случае. Я радовался каждому трезвому дню. После любого праздника я вставал с улыбкой на губах и жалел своих опухших и стонущих друзей – я хорошо знал, что они испытывают.
При этом я на всю катушку использовал и спорт – бег и моя любимая прорубь продолжали доставлять мне массу удовольствия – и праздники непослушания тоже. Не буду углубляться, в чем они заключались – это слишком личные моменты.
Воспоминания об этом трезвом годе свежие – в отличии от воспоминаний, например, ранней юности. И о том, чем он кончился, тоже…
С чего-то я решил, что раз кодировка кончилась, то надо это дело отметить. Все внутри меня восставало против возвращения прежней жизни и всех проблем, которые несет с собой Хозяин. Я долго смотрел на рюмку коньяка и все-таки, кривясь от отвращения, выпил.
Меня словно ударили – именно обухом, именно по голове. Все вокруг закружилось под шум в ушах, жар ударил в поры и выдавил пот… и больше я ничего не помню.
Первое время, если быть честным, я держался дольше, чем возникшие из небытия алкогольные тени. И дольше, и лучше. Но радости мне это не приносило.
Вместе с Хозяином пришла вся его свита – психозы, страхи, тупость, нерешительность, вялое бессилие по утрам и злобный поиск выпивки к вечеру.
Из алкогольного морока вынырнуло и какое-то время держалось рядом юное существо. Крепкое телом, с белесыми волосами и ресницами, оно искало удовольствий и не отказывалось ни от чего – в том числе и от выпивки. Год нашего общения под коньячок и икру пролетел одной безумной пьянкой.
Закончилось все тем, что я и предрекал – существо, получив очередную крупицу опыта, пошло в дальнейший поиск, а я закрутился запоем, которому не было равного во всей моей алкогольной биографии.
Существо осталось в прошлом, словно настоящая алкогольная галлюцинация. Больше наши пути не пересекались и, надеюсь, не пересекутся. Я выбрался из ямы, куда меня зашвырнуло расставание с ним и понял, что слаб.
Хозяин смял меня и подчинил мою волю. Я не мог больше сопротивляться ему. Если можно было купить пиво или хлеб, я, как покойный Ваня Горев, покупал пиво. И не было дозы, которая могла бы остановить дальнейшее пьянство – я мог пить даже с закрытыми глазами.
Все-таки я нашел в себе силы – последние силы – и остановиться. Я согласился со своим бессилием и принял его. Я понял, что года трезвости мало – при малейшей слабине Хозяин наносит сокрушительный удар, от которого, бывают, что и не оправляются. Что лучше не пить лет пять, а может, и десять – и только потом, если сохраниться желание, попробовать, как мечтают многие, выпивать по праздникам.
И признание собственной слабости подняло вопрос – а что дальше?
