Марсель Прево - Шоншетта
– Вы едете в Савиньи? – спросил Жан, подходя к тележке.
– Нет, в Авор. Но можно столковаться.
– Сколько же вы хотите?
– Гм… в Аворе ярмарка, и я опоздаю на целый час. Меньше десяти франков нельзя.
– Хорошо! – сказал Жан, – помогите госпоже влезть в тележку.
Крестьянин, лицо которого они не могли рассмотреть, нагнулся и, подняв Шоншетту, как ребенка, посадил ее на заднее сиденье; Жан сел рядом с нею.
– Вам будет неудобно, – пробормотал крестьянин, – очень трясет. Но сзади вас лежат мешки с овсом, так что можете прислониться.
– Хорошо, хорошо! – с нетерпением перебил его Жан, – поезжайте. Мы должны поспеть в Савиньи к отходу поезда.
Они ехали довольно быстро; Жан обнимал талию Шоншетты, и они, как дети, радовались своей свободе. По обеим сторонам дороги тянулись необъятные равнины, усеянные белым булыжником, похожим на груды костей; мелькали длинные ряды корявых орешин. Иногда перед путниками внезапно вырастал маленький белый домик, без ограды, без единого деревца.
Жан и Шоншетта молчали, тесно прижавшись друг к другу. Перед ними, закрывая им отчасти вид своей сгорбленной спиной, трясся на своем сиденье возница, и ветер надувал его блузу, как парус. Вдруг с востока брызнул сноп красноватых лучей, и верхушки трав, пробивавшихся на равнине между каменными глыбами, окрасились багрянцем: на горизонте, на фоне молочно-бледного неба, всплыл красный диск солнца. Словно волшебная палочка феи прикоснулась к голой, унылой равнине, одевая ее золотом, – так изменилась окрестность при первой ласковой улыбке солнца.
Шоншетта радостно захлопала в ладоши; Жан смотрел на нее с улыбкой и чувствовал себя успокоенным: все, может быть, еще устроится, тетя Марта возьмет их обоих под свое покровительство, и Шоншетта не будет скомпрометирована; отец уступит во избежание скандала, а еще более – из боязни, чтобы ему самому не пришлось хлопотать.
Тележка спустилась в небольшую впадину, потом поднялась на холм. Впереди уже виднелся двойной ряд рельсов; направо показалось здание, деревенской станции. Тележка пересекла рельсы, повернула и подъехала к подъезду.
Жан высадил Шоншетту и заплатил десять франков вознице, который тотчас же повернул лошадь и уехал, улыбаясь непроницаемой, загадочной улыбкой, обычной крестьянину. Шоншетта смотрела ему вслед.
– О чем ты задумалась? – спросил Жан.
– Мне кажется, что я знаю этого крестьянина, – прошептала Шоншетта, – ну да, конечно! Это – дядя Баррашэ, один из наших арендаторов!
Они вошли на станцию и уселись на скамейку в ожидании поезда. Комната была пуста. Когда открылась касса, появилось несколько крестьян, отправлявшихся в Авор; при виде Шоншетты и ее спутника они перестали разговаривать и притворились, что читают объявления на стенах.
Когда поезд тронулся, Шоншетта шепнула на ухо Жану:
– Это – наша свадебная поездка!
Он нежно пожал ей руку. Она опустила голову на его плечо и, утомленная бессонной ночью, почти тотчас заснула.
Глава 21
После африканской кампании, которую они сделали вместе, Дюкатель и Марсель де Моранж впервые увиделись в Супизе. Старик прекрасно помнил этот воскресный день, нисколько не предвещавший грядущих бедствий. Осень подходила к концу, и в замке не было гостей. Сам Дюкатель был по-прежнему влюблен в свою жену; она, нежная, ласковая, по-прежнему, казалось, была вполне удовлетворена замкнутой жизнью влюбленных, которую они вели. После обедни они поехали к развалинам замка Буа-Сир-Эмэ, намереваясь позавтракать там, но по дороге встретили крестьянина, передавшего им письмо с почты. Марсель де Моранж извещал своего старого товарища, что, пользуясь месячным отпуском, хотел бы провести его у своего лучшего друга и что сам едет вслед за письмом. Они вернулись домой, а через несколько часов приехал и Марсель.
Де Моранжу было тогда около тридцати лет, и он в короткое время сделал блестящую карьеру. Он вырос в Бретани и детство провел почти в бедности, в обществе своей матери, женщины мужественной и в то же время склонной к мистицизму. По характеру она напоминала исторических героинь и старалась и в своем сыне воспитать твердую веру, любовь к долгу, стремление к благородным поступкам. Это не особенно удалось ей; в Сен-Сире, военной школе, Марсель занимался довольно небрежно и кончил курс посредственно, утратив притом от соприкосновения с Парижем материнскую веру и нравственную чистоту. К счастью, тотчас по выходе из школы он попал на войну и был послан в Алжир усмирять восставшие племена. Он был храбр, и его скоро отличили. Притом его живость, беззаботность и ничем не смущаемая веселость скоро приобрели ему массу друзей. Самыми близкими оказались – Дюкатель и некто Ташэ де ла Пажери, также подпоручик, как и Марсель, но родственник императорской семьи. Благодаря ему, Марсель, по окончании кампании, был прикомандирован к дворцовой гвардии.
Качества, снискавшие Марселю дружбу товарищей, сделали его также любимцем при дворе, а красивая наружность и живой ум одарили его двумя-тремя блестящими связями. Он играл и был счастлив в игре; без труда приобрел репутацию богатого аристократа и очень скоро оказался в числе молодежи, на которую в Тюильри смотрели особенно благосклонно.
Мадам де Моранж переселилась в Париж, поближе к сыну. В ее сердце боролось два противоположных чувства: радостная гордость от сознания, что ее сын близок к императору, что все смотрят на него, как на офицера, подающего блестящие надежды, и с другой стороны – тревога при виде того, как он гибнет среди множества искушений, перед которыми его душа совершенно бессильна. Гибнуть на языке Люси де Моранж значило уступать соблазну женщин, значило утратить чистоту, которую она так старалась воспитать в твоем сыне и так ревниво оберегала. И, пока Марсель беспечно шел по жизненному пути, словно это был какой-то волшебный сад, набожная бретонка проводила дни и ночи в молитве, прося у Бога сохранить ее сына невредимым, как Даниила во рве со львами. В редкие свободные минуты, выпадавшие на долю светского, притом модного человека, Марсель приходил к матери, садился у ее ног и нежно целовал ее тонкие бледные руки, а она с грустной улыбкой слушала его легкомысленные рассказы о балах, охотах и приемах в Компьене.
Однажды Марсель сообщил ей, что возник вопрос о его женитьбе. Мать очень обрадовалась: ей давно хотелось видеть сына женатым. Невеста, на которую ему указали в сферах, руководивших до сих пор его карьерой, принадлежала к старинной и богатой нормандской аристократии, была сирота и жила в своем замке Кальвадосе вместе со своим опекуном, графом де Ларош-Боэ-д'Эскарпи. Ее звали Жанной де ла Каз. Император очень благосклонно отнесся к проекту брака между знатной аристократкой и своим любимцем; что касается матери жениха, то, проведя несколько дней в замке невесты, она нашла, что это – именно такая девушка, какая нужна ее Марселю. Сам Марсель вовсе не советовался со своим сердцем: его в это время со всех сторон обступали кредиторы, и он позволил женить себя, ведь в этом браке средство устроить свои дела. Его жена составляла полную противоположность блестящим придворным красавицам: насколько они были легкомысленны и доступны, настолько она – серьезна и строга.
Она была последней в роду и наследовала от своих предков нездоровую кровь и расшатанные нервы. Под маской неприступной холодности она скрывала необыкновенную чувствительность. Ее красота была из тех, которые нельзя забыть; ее прозрачная белизна напоминала мадонн Луки Кранаха.
Марсель был слишком молод, чтобы хоть на время не поддаться этой красоте; очарованный своеобразной прелестью женщины, так мало походившей на предметы его прежних увлечений, он целых пять месяцев оставался около нее в замке де Ларош, забыв все на свете и, наезжая в Париж только для того, чтобы просить продолжения отпуска. В Тюильри Жанна не желала более появляться, получив со своего первого представления ко двору отвращение к придворной жизни.
Когда через пять месяцев после свадьбы она забеременела, Марсель, уже начинавший скучать, постарался, чтобы его поскорее отозвали в Париж. Беременность жены подействовала на него охлаждающим образом: у легкомысленных и неглубоких людей любовь никогда не переживает материнства женщин, которых они любят. Марсель снова появился в Тюильри, где после долгого отсутствия его встретили новые победы; его баловали больше, чем когда-нибудь, и он снова окунулся в прежний водоворот.
До Жанны скоро дошли слухи о поведении ее мужа. Его короткие и сбивчивые письма, его манеры во время редких посещений замка Ларош возбудили ее подозрения, но она все-таки могла бы еще сомневаться в своем несчастье, если бы не скандал, разыгравшийся в Париже и в продолжение двух недель занимавший все бульварные журналы. Личная честь Марселя, оказавшегося замешанным в дело, нисколько не пострадала, но обнаружилась его связь с одной знаменитой актрисой, так что для Жанны не осталось никаких сомнений.
