Александр Солженицын - Раковый корпус
– Ты что – пуганый, да? Бери стул, волоки сюда, познакомимся.
– Я – не пуганый. – Но в голосе подвернулось что-то и помешало ему сказать звонко.
– Ну так тащи, мостись.
Он взял стул и, вдвое стараясь не хромать, понёс его к ней в одной руке, поставил у стенки рядом. И руку протянул:
– Дёма.
– Ася, – вложила та свою мягонькую и вынула.
Он сел, и оказалось совсем смешно – ровно рядышком сидят, как жених и невеста. Да и смотреть на неё плохо. Приподнялся, переставил стул вольней.
– Ты что ж сидишь, ничего не делаешь? – спросил Дёма.
– А зачем делать? Я делаю.
– А что ты делаешь?
– Музыку слушаю. Танцую мысленно. А ты небось не умеешь?
– Мысленно?
– Да хоть ногами!
Дёмка чмокнул отрицательно.
– Я сразу вижу, не протёртый. Мы б с тобой тут покрутились, – огляделась Ася, – да негде. Да и что это за танцы? Просто так слушаю, потому что молчание меня всегда угнетает.
– А какие танцы хорошие? – с удовольствием разговаривал Дёмка. – Танго?
Ася вздохнула:
– Какое танго, это бабушки танцевали! Настоящий танец сейчас рок-н-ролл. У нас его ещё не танцуют. В Москве, и то мастера.
Дёма не все слова её улавливал, а просто приятно было разговаривать и прямо на неё иметь право смотреть. Глаза у неё были странные – с призеленью. Но ведь глаза не покрасишь, какие есть. А всё равно приятные.
– Тот ещё танец! – прищёлкнула Ася. – Только точно не могу показать, сама не видела. А как же ты время проводишь? Песни поёшь?
– Да не. Песен не пою.
– Отчего, мы – поём. Когда молчание угнетает. Что ж ты делаешь? На аккордеоне?
– Не… – застыживался Дёмка. Никуда он против неё не годился.
Не мог же он ей так прямо ляпнуть, что его разжигает общественная жизнь!..
Ася просто-таки недоумевала: вот интересный попался тип!
– Ты, может, в атлетике работаешь? Я, между прочим, в пятиборьи неплохо работаю. Я сто сорок сантиметров делаю и тринадцать две десятых делаю.
– Я – не… – Горько было Дёмке сознавать, какой он перед ней ничтожный. Вот умеют же люди создавать себе развязную жизнь! А Дёмка никогда не сумеет… – В футбол немножко…
И то доигрался.
– Ну хоть куришь? Пьёшь? – ещё с надеждой спрашивала Ася. – Или пиво одно?
– Пиво, – вздохнул Дёмка. (Он и пива в рот не брал, но нельзя ж было до конца позориться.)
– О-о-ох! – простонала Ася, будто ей в подвздошье ударили. – Какие вы все ещё, ядрёна палка, маменькины сынки! Никакой спортивной чести! Вот и в школе у нас такие. Нас в сентябре в мужскую перевели – так директор себе одних прибитых оставил да отличников. А всех лучших ребят в женскую спихнул.
Она не унизить его хотела, а жалела, но всё ж он за прибитых обиделся.
– А ты в каком классе? – спросил он.
– В десятом.
– И кто ж вам такие причёски разрешает?
– Где разрешают! Бо-о-орются!.. Ну, и мы боремся!
Нет, она простодушно говорила. Да хоть бы зубоскалила, хоть бы она Дёмку кулаками колоти, а хорошо, что разговорились.
Танцевальная музыка кончилась, и стал диктор выступать о борьбе народов против позорных парижских соглашений, опасных для Франции тем, что отдавали её во власть Германии, но и для Германии невыносимых тем, что отдавали её во власть Франции.
– А что ты вообще делаешь? – допытывалась Ася своё.
– Вообще – токарем работаю, – небрежно-достойно сказал Дёмка.
Но и токарь не поразил Асю.
– А сколько получаешь?
Дёмка очень уважал свою зарплату, потому что она была кровная и первая. Но сейчас почувствовал, что – не выговорит сколько.
– Да чепуху, конечно, – выдавил он.
– Это всё ерунда! – заявила Ася с твёрдым знанием. – Ты бы спортсменом лучше стал! Данные у тебя есть.
– Это уметь надо…
– Чего уметь?! Да каждый может стать спортсменом! Только тренироваться много! А спорт как высоко оплачивается! – везут безплатно, кормят на тридцать рублей в день, гостиницы! А ещё премии! А сколько городов повидаешь!
– Ну, ты где была?
– В Ленинграде была, в Воронеже…
– Ленинград понравился?
– Ой, что ты! Пассаж! Гостиный двор! А специализированные – по чулкам отдельно! по сумочкам отдельно!..
Ничего этого Дёмка не представлял, и стало ему завидно. Потому что правда, может быть, всё именно и было хорошо, о чём так смело судила эта девчёнка, а захолустно было – во что так упирался он.
Нянечка, как монумент, всё так же стояла над столом, рядом со Сталиным, и сплёвывала семячки на газету, не наклоняясь.
– Как же ты – спортсменка, а сюда попала?
Он не решился бы спросить, где именно у неё болит. Это могло быть стыдно.
– Да я – на три дня, только на исследование, – отмахнулась Ася. Одной рукой ей приходилось постоянно придерживать или поправлять расходившийся ворот. – Халат напялили чёрт-те какой, стыдно надеть! Тут если неделю лежать – так с ума сойдёшь… Ну а ты за что попал?
– Я?.. – Дёмка чмокнул. О ноге-то он и хотел поговорить, да рассудительно, а наскок его смущал. – У меня – на ноге…
До сих пор «у меня – на ноге» были для него слова с большим и горьким значением. Но при асиной лёгкости он уж начал сомневаться, так ли уж всё это весит. Уже и о ноге он сказал почти как о зарплате, стесняясь.
– И что говорят?
– Да вот видишь… Говорить – не говорят… А хотят – отрезать…
Сказал – и с отемнённым лицом смотрел на светлое асино.
– Да ты что!! – Ася хлопнула его по плечу, как старого товарища. – Как это – ногу отрезать? Да они с ума сошли? Лечить не хотят! Ни за что не давайся! Лучше умереть, чем без ноги жить, что ты? Какая жизнь у калеки, что ты! Жизнь дана для счастья!
Да, конечно, она опять была права! Какая жизнь с костылём? Вот сейчас бы он сидел рядом с ней – а где б костыль держал? А как бы – культю?.. Да он и стула бы сам не поднёс, это б она ему подносила. Нет, без ноги – не жизнь.
Жизнь дана для счастья.
– И давно ты здесь?
– Да уж сколько? – Дёма соображал. – Недели три.
– Ужас какой! – Ася перевела плечами. – Вот скучища! Ни радио, ни аккордеона! И что там за разговорчики в палате, воображаю!
И опять не захотелось Дёмке признаться, что он целыми днями занимается, учится. Все его ценности не выстаивали против быстрого воздуха из асиных губ, казались сейчас преувеличенными и даже картонными.
Усмехнувшись (а про себя он над этим ничуть не усмехался), Дёмка сказал:
– Вот обсуждали, например, – чем люди живы?
– Как это?
– Ну, – зачем живут, что ли?
– Хо! – У Аси на всё был ответ. – Нам тоже такое сочинение давали: «Для чего живёт человек?» И план даёт: о хлопкоробах, о доярках, о героях Гражданской войны, подвиг Павла Корчагина и как ты к нему относишься, подвиг Матросова и как ты к нему относишься…
– А как относишься?
– Ну – как? Значит: повторил бы сам или нет. Обязательно требует. Мы пишем все – повторил бы, зачем портить отношения перед экзаменами? А Сашка Громов спрашивает: а можно, я напишу всё не так, а как я думаю? Я тебе дам, говорит, «как я думаю»! Я тебе такой кол закачу!.. Одна девчёнка написала, вот потеха: «Я ещё не знаю, люблю ли я свою родину или нет». Та как заквакает: «Это – страшная мысль! Как ты можешь не любить?» – «Да, наверно, и люблю, но не знаю. Проверить надо». – «Нечего и проверять! Ты с молоком матери должна была всосать и любовь к Родине! К следующему уроку всё заново перепиши!» Вообще, мы её Жабой зовём. Входит в класс – никогда не улыбнётся. Ну да понятно: старая дева, личная жизнь не удалась, на нас вымещает. Особенно не любит хорошеньких.
Ася обронила это, уверенно зная, какая мордочка чего стоит. Она, видно, не прошла никакой стадии болезни, болей, вымучивания, потери аппетита и сна, она ещё не потеряла свежести, румянца, она просто прибежала из своих спортивных залов, со своих танцевальных площадок на три дня на исследование.
– А хорошие преподаватели – есть? – спросил Дёмка, чтоб только она не замолкала, говорила что-нибудь, а ему на неё посматривать.
– Не, нету! Индюки надутые! Да вообще – школа!.. говорить не хочется!
Её весёлое здоровье перехлёстывалось и к Дёмке. Он сидел, благодарный ей за болтовню, уже совсем нестеснённый, разнятый. Ему ни в чём не хотелось с ней спорить, во всём хотелось соглашаться, вопреки своим убеждениям: и что жизнь – для счастья, и что ноги – не отдавать. Если б нога не грызла и не напоминала, что он увязил её и ещё сколько вытащит – полголени? по колено? или полбедра? А из-за ноги и вопрос «чем люди живы?» оставался для него из главных. И он спросил:
– Ну а правда, как ты думаешь? Для чего… человек живёт?
Нет, этой девчёнке всё было ясно! Она посмотрела на Дёмку зеленоватыми глазами, как бы не веря, что это он не разыгрывает, это он серьёзно спрашивает.
– Как для чего? Для любви, конечно!
Для любви!.. «Для любви» и Толстой говорил, да в каком смысле? И учительница вон от них требовала «для любви» – да в каком смысле? Дёмка всё-таки привык до точности доходить и своей головой обрабатывать.
