Одноклассники - Виллем Иоханнович Гросс
Ночная бессонница стала посещать Пальтсера еще в ту осень, когда его исключили из университета. После приезда в деревню к матери дело пошло еще хуже, тогда он и придумал способ, которым могут, пожалуй, воспользоваться лишь немногие страдающие бессонницей. Он отбрасывал всякие мысли, как только чувствовал, что ноги его согрелись под одеялом. Если какая-нибудь мысль пыталась оформиться в нечто цельное, он отгонял ее, думая о другом, но и этому другому не позволял четко сформироваться. Так возникала цепь мелькающих обрывков мыслей, причем как единственный постоянный элемент сохранялась картина большого муравейника. Той осенью, бродя по окрестным лесам, он однажды надолго остановился перед огромным муравейником. Вечером перед сном он опять представил себе деловитую суету муравьев, и слегка комичная картина их неустанного копошения в конце концов помогла ему уснуть. В дни разрыва с Марет он ночами хоронил свои смятенные чувства в муравейнике. Товарищей по университету, работу в университетской лаборатории он разрешал себе вспоминать только днем или же до тех пор, пока не согревался под одеялом. А позже тревожные мысли о том, как найти работу, горькие, унизительные впечатления, особенно в тот период, когда он, точно некое инородное тело, ночевал в семье Саймы в тесной комнате на раскладушке, — все это было бы гораздо труднее вынести без хлопотливых муравьев. Они как бы доказывали: сверхрьяная деловитость других существ не всегда увлекает своим примером, а оказывает порой обратное действие.
Быт заводских общежитий внешне напоминал жизнь в интернате университета, но по сути настолько отличался от нее, что лишь большая выдержка помогала Вамбо не обращать внимания на отдельные явления или привыкнуть к ним.
Одним из таких явлений было злобное критиканство. Критиковали мастеров, наряды, торговлю, жилищные условия и, наконец, всю внутреннюю и внешнюю политику. Зачинщиком был Лео Мартма, поджарый мужчина лет сорока. Во время войны он слишком близко познакомился с русской авиабомбой и в результате контузии страдал расстройством нервов. Пальтсер допустил ошибку, начав однажды спорить с Лео, в надежде хоть немного расширить его невероятно ограниченный кругозор. Эта попытка побороть крайний субъективизм Лео открытыми объективными суждениями кончилась печально. Мартма чуть не кинулся на Пальтсера с кулаками. В азарте спора кровь бросается в голову и, обнаружив там полнейшую пустоту, отливает к сердцу, чтобы по крайней мере мышцы могли с полной нагрузкой участвовать в процессе убеждения противника. Но не в этом заключалась плачевная сторона дела. Мартма нашел себе врага. Даже когда Пальтсер был углублен в какуюз нибудь формулу или статью, критикан знал, что его высказывания слушает человек, который из-за своего прошлого и настоящего должен бы с ним соглашаться, но все же не соглашается. Мартма исполнял здесь ту же роль, что в университете Уудсема. Даже фамилии у обоих кончались на «ма». Но какая разница! Уудсема был умен, с ним можно было спорить. А Мартма просто эгоцентрист с ограниченным мышлением, желчный и озлобленный против советской власти.
Еще более тяжким явлением были два молодых лоботряса, Луми с бычьей шеей и его безликий спутник Пуур — оба лодыри, подавшиеся из колхоза в город. Тяжело было терпеть их яростную злобу в запойные дни. Но этим дело не ограничивалось. Как они говорили о женщинах! Пальтсер не собирался воспитывать эти быстро разлагающиеся в городской грязи души и все же своими непонятными для них интересами и трезвым образом жизни привлекал их внимание. В присутствии Пальтсера парни нарочно старались говорить особенно хлестко, так что старик Тралль с соседней койки тяжело вздыхал и заводил речь о погибающей молодежи.
Если бы не Тралль, житье в этой комнате стало бы невыносимым. Михкель Тралль, хотя и был на четверть века старше, крепко привязался к молодому другу, и это было хорошо. Натерпевшаяся душа тянулась к общению с человеком. Тралль многим интересовался. Неважно, что их научные беседы не могли вестись обеими сторонами на одном уровне. Любознательность, жажда знаний порой важнее, чем масса ранее накопленных сведений. Разговоры с Траллем успокаивали нервы и помогали Пальтсеру сохранять равновесие, грозившее иногда нарушиться.
Тралль знал, что молодой друг вернулся с концерта. Оторвав от подушки свою шишковатую плешивую голову, он спросил с неуклюжестью далекого от музыки человека, как играли и понравилось ли.
— Интересный был концерт, — сказал Пальтсер, вешая пиджак на спинку стула, и на мгновение задумался. В Таллине это был его первый поход на концерт. Вечером, гуляя по городу, он вдруг поймал себя на мыслях о Марет. С ней он часто ходил на концерты в актовый зал университета. Поэтому и возникло вдруг неодолимое желание снова очутиться в концертном зале. Да, конечно, было интересно. После такого концерта нечего и рассчитывать, что скоро заснешь.
Пока не согреются ноги, можно поговорить и о чем-нибудь другом. Хотя бы о кибернетике: по некоторым сведениям, ее уже довольно успешно используют на Западе, и рано или поздно она, несомненно, найдет применение и у нас. На сей раз Тралль предусмотрительно поставил точку в их тихой беседе:
— Разум человеческий действительно творит чудеса. А теперь давай спать, пока наши пьянчужки не явились.
— Думаешь, опять пьют?
— Они тут считали свои рубли и строили планы.
— Тогда конечно — спокойной ночи!
Нельзя разрешать мыслям формироваться, один обрывок мысли надо сразу же вытеснять другим и заставлять работать деловитых муравьев. Проворные коричневые муравьи на куче хвои: один тащит раздвоенную хвоинку, другой — белое муравьиное яйцо, третий — целый прутик или остатки стрекозы...
Утром Пальтсер и Тралль, хорошо выспавшись, шли на завод. Ночью началась оттепель. Со стрех капало, и дождевые трубы своим маршем аккомпанировали идущим. Снег, спрессовавшийся под тысячами подошв, покрывал тротуар, как отшлифованное матовое стекло. Для сохранения равновесия требовалось многократное напряжение мышц. Как всегда, прежде чем разойтись по цехам, спутники условились, где будут обедать — в заводском буфете или в столовой, расположенной через дорогу.
Однако в этот день друзьям пришлось обедать порознь. За несколько минут до обеденного перерыва к станку Пальтсера подошел начальник цеха с каким-то незнакомым мужчиной и, стараясь перекричать шум, сообщил Вамбо, что с ним хотят побеседовать. Невысокого роста незнакомец был одет в черное пальто из хорошей материи с серым каракулевым воротником: шапка из такого же меха была небрежно сдвинута набок.
Пальтсер, чтобы не
