Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов
— Интересно, — закурил вторую папироску Генрих. — Ну-ка, опиши мне их внешность. Обоих. Только не спеша.
Удивительно, но Буланов оказался хорош в этом, даже безупречен. "Шпарит, как по тюремному листу, — отметил для себя Ягода, — рост, внешность, глаза… даже в приметах мастак". По словесному портрету получалось, что "товарищ" тот был не кем иным, как разбитным малым из Внешторга, когда-то выручившим Ягоду из беды. А второй?.. Второго, казалось Генриху, он тоже где-то встречал? Необходимо было время подумать, и он оставил этого второго на потом.
— Он тебя о новой встрече просил?
— Нет, — замахал головой Буланов. — И не заикнулся. Когда я с ним попробовал построже, он вроде как осерчал. В общем, я тут же на попятную и уговорил его на завтра. Так же ночью, но только в другом месте.
— Это где же?
— Есть у меня одна квартирка. Рудольф Иванович подсудобил на время командировки, — хмыкнул Буланов. — И тоже рядышком.
— Аустрии?
— А что?
— С инструкцией вы оба не в ладах? Или у вас там, в Пензе, на счёт этого свои порядки, — изобразил жесть в глазах Генрих, а сам подумал: "Спелись эти два молодца в одну дуду, раз начальник подчинённому свою явочную хату доверяет, а может, после моих допросов Буланова решили держаться друг дружки?.."
— В Пензе в этом нужды не было, — промямлил оправдываясь Буланов, — а тут, в столице, можно напороться так, что…
— Что?
— Рассказывали уже. В белых мешках на ходулях попрыгунчики шастают. На милицию никаких надежд, чекистов надо привлекать.
— А ты ко мне обратись.
— Извините, Генрих Гершенович, я воспользуюсь.
Они помолчали.
— Теперь уж, раз приглашают меня, сам вашу явку проинспектирую, — вернулся к начатому Генрих, — а заодно, может, и прокорректирую, как ты изволил выразиться. А на месте видно будет. Завтра, говоришь, встреча?
— Так точно.
— Готовься, — подвёл черту он. — А теперь потолкуем о том, ради чего я тебя ночью разыскивал.
— Я уж кумекал, пока сюда бежал.
— Кумекал он. — Гримаса перекосила лицо Ягоды. — Ты, Павел Петрович, изволь пензенские-то словечки, деревенский свой жаргон быстрей изживать, в высшей нашей чрезвычайной сколько уже?
— Да я…
— Феликс Эдмундович в Кремле заночевал. Задержался у товарища Сталина. А из дома, сам понимаешь, зачем сюда переться, когда до утра несколько часов оставалось.
— Звонил? Что случилось?
— Звонил. Но я тоже вздремнул. Он беспокоить меня не стал. Помощнику передал, чтобы я к встрече с Иосифом Виссарионовичем готовился.
— Сегодня?
Ягода пожал плечами. Дзержинский действительно Штоколову ничего не объяснил, кроме этого.
— А по какому вопросу?
— Ну ты ещё что-нибудь спроси! — не сдержался Генрих.
Буланов съёжился, ткнувшись носом в стол.
— Не забыл о кандидатуре, которую я просил подобрать по его поручению?
— О Корновском? Ну как же!
— Я поручал тебе всё досконально перепроверить. Чтоб никаких мелочей. Чтоб с пелёнок, как говорится, и до сего часа! Задание самого Генерального секретаря, товарища Сталина! Он Феликса не стал впрягать в это дело. Понимаешь? Я головой отвечаю!
— Да не волнуйтесь вы, Генрих Гершенович, — заёрзал на стуле Буланов. — Проверен товарищ Корновский. Сам лично разгрёб его биографию по косточкам. Я теперь про него знаю больше, чем о себе. Докладывал вам. Вы же и утвердили его кандидатуру. Из трёх или четверых бывших отщепенцев. Забыли?
— Ну ты не разгоняй! — одёрнул его Генрих. — Каких ещё отщепенцев? Из бывших эсеров — это так, но давно перешедших на нашу сторону, зарекомендовавших себя активными большевиками, а главное, нюхавшими пороху, боевыми, так сказать, бойцами. Таков и приказ мне был, чтоб не каких-нибудь громил, а умных тактиков и стратегов подобрать. Не как тот засранец Семёнов, который на суде горлопанил и в грудь кулаками бил. Только воздух лозунгами поганил.
— В Корновского свои же, эсеры, стреляли. Предателем объявили. Приговорили уничтожить при первом удобном случае. Вот как он им насолил. — Буланов оживился, приподнялся со стула. — Глеб Корновский, он же Корно, подходит по всем статьям. И со Львом Давыдовичем Троцким, как вы требовали, знаком, и в Германии во время их революции побывать успел. Зарекомендовал себя отменно на баррикадах. Ему даже поручалось с боевой дружиной Радеку[51] побег устраивать из немецкой тюрьмы. Лишь случай и подвёл. Боец! Красин его очень ценил.
— Почему ценил?
— Извините, оговорился. Боевик он был ещё тот. Когда это было, а Семёнову и теперь фору даст. Я его дело изучил от корки до корки, встречался и с ним, и с людьми, под пули ходившими, беседовал. Он страха не знает, стреляет и теперь с двух рук без промаха.
— А это как же узнал?
— Поручил нашим ребяткам в тир его затащить. Подшутили они, на спор, а он, оказывается, заводной.
— Вот это лишнее, — цыкнул сквозь губу Ягода. — Ты мне про его родословную… про родословную подробнее.
— А что родословная? Как и заказывали. Из дворян. Понятное дело, как все, и он начинал с анархизма, Бакунина чтил, потом в социал-революционеры подался, то бишь эсеры. Известен Чернову[52], близок был со всеми этими годами, Спиридоновыми, ну с этими… у истоков стоящими. Но как с Троцким встретился в Лондоне, после разгона восстания 1905 года, так от большевиков не отставал…
— С историей нашей партии ты плоховато знаком, товарищ Буланов, — хмыкнул Ягода. — Не подкован. Сознайся, в пензенской чека на политзанятия не ходил, отчёты пописывал?
При слове "отчёты" Буланов смолк, будто язык проглотил и сник.
— Ну ладно. У нас тебя выдрессируют и не посмотрят, что ты в Особом отделе.
Буланов ниже нагнул голову, зубами скрипнул, так и готов укусить, вгрызся в свои же пальцы.
— А товарищ Сталин, значит, с этим, с твоим Корно нигде не пересекался?
— Если только где в ссылке…
— А ты проверь.
— Понял, — попытался вскочить на ноги и вытянуться Буланов, но у него это плохо получилось.
— Ты сиди, сиди, Петрович.
— Товарищ Сталин, я слышал, с товарищем Свердловым ссылку отбывали вместе. В Туруханске. Вдвоём в одном доме жили, — выпалил тот, так и не присев. — Рассказывали, что они очень дружили и в шахматы баловались.
"Вот прохиндей! — постучал портсигаром по столу Генрих, с трудом скрывая нахлынувшее негодование. — Понятно, как он из хлебных кладовщиков в писарях чека оказался. Про меня, должно быть, всё разнюхал. Польстил, ублюдок, и глазом не моргнул. Этот без мыла куда хоть…"
— Да, дружно им жилось в Курейке[53], — процедил он сквозь губы. — Вдвоём действительно коротали. Там и познали друг друга. — И, окутавшись табачным облачком, подумал: "Только всего до конца проведать тебе не удалось. Если кто и уцелел
