Астрид Линдгрен - Бритт Мари изливает душу

– Тогда это Майкен, а она в нынешнем состоянии невменяема, так что я прощаю её, – благородно заявил Сванте и исчез.

А теперь и грамматика английского языка, и география Карлссона лежат у меня на столе и с таким упрёком смотрят на меня, что я думаю: нам пора расстаться.

С самыми сердечными приветами от

3 марта

Дорогая Кайса!

Не думаешь ли ты, что тебе пришлось долго ждать письма? Ты права… Не без того. В своё оправдание могу лишь сказать, что нам пришлось неслыханно много заниматься в школе, а ещё в доме у нас всю последнюю неделю жили чужеземцы: четверо перелётных птиц опустились в наше гнездо, чтобы немного передохнуть, иными словами – четверо беженцев-евреев, которых мама взяла на своё попечение.

Они приехали в воскресенье вечером, мать и трое маленьких детей. Мне кажется, моя подушка всё ещё мокрая от слёз, которые я выплакала в тот вечер, когда легла спать.

Ни у одного человека на свете не должно быть таких смертельно печальных глаз, как у этой мамы. Ни у одного ребёнка – такого бледного, преждевременно состарившегося личика, как у этих троих детей. Обе девочки спят в моей комнате, и даже во сне они не знают покоя. Я прихожу в полное отчаяние, видя, как они лежат, словно в напряжённом ожидании, готовые проснуться при малейшем шорохе. Их мать, фру Хольт, – мужественный человек. Она пытается не впадать в отчаяние, хотя не имеет ни малейшего понятия о том, где находится её муж, и маловероятно, что она когда-нибудь увидит его в этой жизни. Иногда она даже пытается улыбнуться, но глаза её не улыбаются никогда. Думаю, они видели слишком много.

Её сынок Микаэль – ровесник Йеркера и живёт в его комнатке. Тяжёлые переживания меньше всего отразились на нём, и я слышу, как они с Йеркером весело хохочут. Но Микаэлю не хватает ощущения безопасности и искренности, присущих Йеркеру. Кайса, как по-твоему, будет ли когда-нибудь в мире так, что все дети смогут жить в безопасности? Мы обязаны надеяться на это, мы обязаны все вместе попытаться трудиться ради этого… Разве можно выдержать другую жизнь?

Письмо моё получается грустное, но оно всё-таки и наполовину не такое грустное, как чувства, которые я испытываю. Прости меня, будь добра!

Вчера вечером у нас был небольшой музыкальный вечер, чтобы наши гости хоть немного развеялись. Мама играла, и маленькие дочки фру Хольт тоже играли в четыре руки. А позже мы, как обычно, пели. Мама, я и Йеркер исполняли партию первого голоса, Сванте и Майкен – второго, а папа – третьего. Среди прочих песен мы спели ту самую, ну, ты знаешь:

Freut euch des Lebens,weil noch das Lämpchen glüht,pflücket die Rose,ehe sie verblüht[91].

Когда мы закончили, на некоторое время воцарилась тишина. Тишина, прерываемая лишь всхлипываниями фру Хольт. Кайса, я никогда не слышала, чтобы человек так плакал. Я буду слышать её плач, покуда я жива. И я горячо желаю, чтобы жизнь ещё когда-нибудь подарила ей возможность сорвать несколько роз.

Завтра они уезжают отсюда в другое место, где смогут остаться ненадолго. Но только совсем ненадолго. Не иметь дома, самого крошечного, самого маленького дома, – не могу представить себе судьбы горше.

И когда я оглядываюсь в собственном уютном, тёплом доме, то чувствую такую огромную нежность… до боли душевной. Мебель потёртая, да и элегантностью обстановки не похвастаешься, но это, во всяком случае, дом. Дом, живущий полноценной жизнью, и надёжное прибежище нашего существования.

А теперь спокойной ночи, Кайса, сейчас я заползу под одеяло и выплачусь как следует, потому что мне это необходимо.

Преданная тебе

16 марта

Привет, Кайса!

Пришла ли в Стокгольм весна? Я не собираюсь зайти так далеко, чтобы утверждать: к нам пришла весна, но началась слякоть, а это всегда шаг в нужном направлении. А иногда небо расстилает целую узорную карту – гамму красок, которая уверяет тебя: да-да, весна придёт и в этом году, не бойся! Весна! Весна! Весна! Я написала это слово несколько раз только потому, что оно так симпатично выглядит. И лучше мне поспешить, ведь завтра, быть может, налетит снежная буря, всем бурям нашего столетия буря, поставив новый рекорд мартовского холода.

Жизнь полна разных потрясений, это точно. Вчера, когда мы собирались садиться обедать, обнаружилось, что в нашей весёлой компании не хватает Йеркера. Вообще-то ничего неожиданного в этом нет. Если какой-нибудь детёныш и жил такой дикой и счастливой жизнью, часов не наблюдая, в календарь не заглядывая и абсолютно независимо, то это он, Йеркер. Однако когда стрелки часов приблизились к семи, мама начала беспокоиться – Сванте и меня послали на поиски. Но нет, ни единого беззубого мальчонки, который попался бы на глаза, ни в городе, ни в его окрестностях не обнаружилось. Мы были вынуждены пойти домой и рассказать об этом маме, которая тотчас впала в отчаяние и начала плакать. Майкен сказала ей как можно строже:

– Хватит реветь! Ребёнок скоро явится, жив и невредим, как всегда. Надеюсь, у меня хватит сил отколотить его как следует, хотя я пекла сегодня и целый день простояла у плиты.

Когда же часы пробили девять, я тоже почувствовала, что во мне нарастает лёгкий страх. Папа и я снова отправились на поиски; Сванте надо было готовить уроки, так что у него не было времени. Мы ходили почти целый час по городу, расспрашивая всех встречных. В конце концов у меня так заболели колени, что я едва шла. И вот тогда-то встретили мы одного из папиных коллег, и он совершенно случайно заметил:

– Говорят, в город пришли цыгане.

Я почувствовала величайшее облегчение.

– Всё ясно, – сказала я. – Пойдём, папа, и заберём его.

Цыганский табор расположился внизу, у южной таможни.

Его было слышно на расстоянии многих сотен метров. Лошади ржали, мужчины ругались, женщины спорили, а дети кричали. Повсюду кишмя кишели маленькие черноволосые детишки. Папа заглядывал во все шатры подряд, и в одном из них мы увидели сидевшего там Йеркера. Глаза его блестели от восторга. Он явно подружился по крайней мере с полудюжиной цыганят. Больно было смотреть, как при виде нас его восторг словно рукой сняло. Он выбежал из шатра, и на личике его написан был страх.

– Вы уже обедали? – испуганно спросил он.

– Да, – ответила я. – Мы обедаем в десять часов вечера только в самых исключительных случаях.

– А мама расстроилась? – огорчённо спросил он.

– А как ты думаешь? – спросил папа. – Конечно…

И тут Йеркер помчался стрелой, и, когда мы вернулись, он уже лежал в объятиях своей плачущей мамы. Майкен очень хотелось немножко поколотить его. Но мама сочла его спасение от тысячи смертей столь удивительным и необъяснимым, что вместо порки пошла и принесла ему еду – телячье жаркое с соусом, картофель и солёный огурчик, а ещё бутерброд и кисель. Всё это мигом исчезло в его беззубом ротике с достойной восхищения быстротой.

– Всё правильно, – заметил Сванте. – Блудного сына следует покормить жарким из откормленного телёнка. Таков обычай[92].

Да, жизнь полна разных потрясений. Наш старый Улле – он колол нам дрова – ушёл из жизни. Он был двоюродным братом Алиды – чуточку слабый, но сердечный и добрый старичок, который, несмотря на свою слабость, настроен был весьма философски. Я горюю о нём, как горюют о людях, окружавших тебя во все времена твоего детства. Как-то раз он выстругал для моей куклы деревянную кроватку, и я никогда этого не забуду.

Алида оплакала его от чистого сердца, частично потому, что была привязана к нему, а частично потому, что любит поплакать. И ещё она облачилась в глубокий траур. Но на днях ужасная мысль ударила ей в голову, и как раз в тот момент, когда она лепила фрикадельки, она разразилась целым потоком слов:

– С ума я, что ли, сошла, носить красные брюки, когда Улле взял да и помер.

Затем она ударилась в слёзы, да так горько плакала, что если бы Улле услышал её, он бы наверняка сказал то, что так часто говаривал при жизни:

– Всё правильно! Женщины должны плакать!

Потрясение номер три случилось сегодня, и это было так неприятно, что мне даже не хочется говорить об этом. Я выполняла поручение мамы и, проходя мимо дома, где живёт Марианн, увидела Стига Хеннингсона, стоявшего в воротах.

– К твоим услугам, – сказал он. – Послушай-ка, Марианн очень хочет поговорить с тобою.

«Странно, – подумала я, – ведь всего пару часов назад я встречалась с Марианн в школе». Но всё равно я потопала вверх по лестнице – узнать, что ей нужно. Стиг последовал за мной. Как тебе, возможно, известно, он живёт в том же пансионе, что и моя подруга.

Мы вошли, но никакой Марианн там не было, и вообще ни одной живой души.