Сергей Григорьев - Малахов курган
Армия и флот
Ночью в Севастополь вернулся батальон Тарутинского полка с четырьмя орудиями, отрезанный от армии англичанами.
После этого связь между Севастополем и армией прервалась.
Утром 13 сентября на Федюхиных высотах, к востоку от города, появились французы.
Неприятель не решился атаковать Севастополь с Северной стороны и намеревался теперь напасть на город с юга.
Появление неприятеля в виду города вызвало у защитников Севастополя большую тревогу. У Нахимова на Городской стороне было всего 4 тысячи человек. Он не смог бы отстоять город с такими слабыми силами, если бы неприятель не замедлил с атакой. Поэтому Нахимов предполагал затопить суда своей эскадры, присоединив их экипажи к гарнизону. Корнилов, узнав о переходе неприятеля на Южную сторону, распорядился перевезти в город на пароходах с Северной стороны 11 флотских батальонов – до 6 тысяч человек. Вслед за тем Корнилов пригласил к себе на городскую квартиру Нахимова, полковника Тотлебена и генерала Моллера.
– Нам надо поделить «наследство», оставленное князем Меншиковым, – сказал собравшимся Корнилов, – и так поделить, чтобы обеспечить единство командования. От этого зависит успех обороны: приказания должны исходить от одного лица. Большая часть гарнизона состоит из моряков – они подчиняются Павлу Степановичу и мне. Пехота подчинена вам, генерал. Командир саперов Поляков считает, что он подчинен непосредственно его светлости, хотя было бы естественно ему слушаться полковника Тотлебена. Все это надлежит привести в ясную систему.
Генерал Моллер, человек пожилой и тугой на ухо, слушал, наставив руку козырьком к левому уху, которым слышал лучше. Слушая, генерал кивал, как это бывает с глухими людьми, когда они хотят скрыть свой недостаток.
– Я полагаю, – сказал Тотлебен, – что командование должно принадлежать или вам, Владимир Алексеевич, или вам, Павел Степанович, то есть одному из старших адмиралов. Беды нет в том, что любому из вас придется командовать на суше.
Генерал слушал Тотлебена все так же, с «козырьком» около уха, и, весь устремясь к говорившему, продолжал кивать.
Нахимов сидел по правую руку от генерала. Обратившись к Моллеру, Нахимов закричал ему в правое ухо:
– Вам ясно-с? Командовать всеми силами в городе будет адмирал Корнилов. Он генерал-адъютант, начальник морского штаба. Ясно-с?
Моллер отодвинулся от Нахимова и ответил обиженно:
– Вы напрасно, адмирал, кричите мне в ухо: я все прекрасно слышу и понимаю. Как я могу командовать вашими моряками? У вас и словесность другая. Мой солдат отвечает: «Точно так, ваше превосходительство», а ваш матрос: «Есть, Павел Степанович». А мне, да, пожалуй, и князю, матрос вдруг ответит: «Нет!» Все дело в форме. Надо такую найти форму, чтобы и армейские чины отвечали Владимиру Алексеевичу: «Точно так, ваше превосходительство!» Для сего есть практикованная форма. Я отдам приказ в таком смысле: «Предлагаю всем господам начальникам войск исполнять все приказания господина генерал-адъютанта Корнилова, принявшего на себя обязанности начальника штаба всех войск, расположенных в городе Севастополе, как утвержденные распоряжения.
Генерал-лейтенант Моллер»
Нахимов, восхищенный согласием Моллера, не очень громко сказал ему на ухо:
– Ваше превосходительство, вы, ей-богу, едва ли не умнее его светлости! Право, так-с!
– Видите? А вы мне в ухо кричите! – проворчал, недослышав, генерал.
Пушка
Веня возвращался, прикидывая на разные лады, как его встретят дома. Мать, увидев на голове его матросскую шапку, а на плечах бушлата пристегнутые кое-как погоны с цифрой 36, наверное, всплеснет руками, обрадуется и даже спросить забудет, где он пропадал двое суток, – прямо кинется целовать и обнимать. Ольга фыркнет: «Ишь ты, вырядился, последыш!» Маринка сдернет с него шапку и напялит на себя или еще какое-нибудь выкинет коленце. Хоня молча улыбнется. А Наташа заплачет от радости и закричит: «Глядите, милые мои! Да он, никак, в юнги записался! Ах, матросик мой миленький!»
Ну а если батенька дома? Батенька, слова не говоря, отстегнет ремень. Лупцовки не миновать! Веня готов во всем сознаться, готов согласиться, что его давно пора выпороть, – он столько набедокурил за прошлое время, так всем надоел… А все-таки жесткий батенькин ремень – вещь довольно неприятная; батенька к нему прибегает редко, но уж если «полирует», то «полирует» как следует.
Семь бед – один ответ! Веня решается. Морской походкой, немного вразвалку, очень похоже на Стрёму расставляя ноги, он направляется к родному дому.
Малахова кургана не узнать. На флагштоке Белой башни веет флаг. Наизволок[193] мимо Могученкова дома идет, извиваясь, небывалая новая дорога; по ней, вздымая пыль сапогами, в гору идут солдаты вольным шагом, с ружьями на плечо. За солдатами пара буйволов упрямо тянет в гору фуру[194]. На ней корабельная цистерна – большой клепаный железный ящик для воды. На камнях фура подпрыгивает, и цистерна гремит и гудит колоколом от каждого толчка. А еще ниже, шагов сто не доходя до Могученкова дома, застряла, попав в выбоину колесом, пушка. Ее подвесили над осью колесного хода и тянут в гору «народом» матросы. Ими командует мичман с озорными глазами. Он весь в пыли, по его красному от натуги лицу струятся грязные потоки пота. Фуражка «по-нахимовски» сдвинута на затылок. Влегши в первую лямку, мичман «закликает», в чем и состоит в эту минуту его команда:
Эй, дубинушка, ухнем!Раззеленая сама пойдет!
Матросы, подхватив «Дубинушку» хором, пробуют рывком вынуть колесо из колдобины. Колесо почти выскочило из нее, но тут же скатилось назад.
Веня подошел и смотрит со стороны: вытащат пушку или нет.
– Вздохнем, ребята! – командует мичман.
Матросы остановились, не бросая лямок, дышат тяжело, поругиваются потихоньку.
– Эй, юнга! – зовет, увидев Веню, мичман. – Ты что без дела стоишь? Подсоби. Тебя нам только и не хватает.
– Есть! – отвечает Веня и берется за канат.
– Давай, братцы!
Аль вы пушки не видали?В руки банника[195] не брали?Эй, дубинушка, ухнем!Раззеленая сама пойдет!
– Пошла, пошла! Сама идет! – кричат матросы, выдернув колесо из ямы.
Веня упористо шагает со всеми в ногу и косится на свой дом. Пушка под веселую песню катится со звоном мимо каменного забора. Сейчас, наверное, кто-нибудь из сестер или мать выйдет на крылечко (уж очень весело поют) и увидит, что Веня не то чтобы где-нибудь баловать, а самым нужным делом занят. Но никто не выбежал на крылечко, не выглянул из окна. Веня видит впереди крутой, хотя и гладкий взлобок[196] и не знает, что ему делать: катить ли пушку дальше, до самой верхушки кургана, или бросить и идти домой. Вдруг кто-то так хватил его по затылку, что шапка у юнги слетела с головы и покатилась в сторону. Кто-то дернул Веню и оторвал от каната. Он узнал Маринку.
– Маменька глаза выплакала, а он… Иди домой!
Пушка стала. Веня упирается. Маринка тащит его за руку к калитке.
– Красотка! – кричит мичман. – Чем бы нам помочь, а вы у нас главного работника отнимаете!
– А вы пойте веселее! – ответила Маринка на ходу.
– Да мы уж все песни перепели. Запойте-ка вы нам, что ли…
– От моей песни у вас пушка треснет! – увлекая Веню в дом, кричит Маринка.
Матросы смеются.
– Огонь девчонка! Чья это, не знаете, ребята?
– Могученко, кума Павла Степановича, дочь, – отвечает мичману один из матросов. – И мальчишка тоже евонный.
– Ну, ребята, берись!
Пушка без песни со звоном покатилась в гору…
– Вот тебе твое золото! – втолкнув Веню в комнату, крикнула Маринка матери. – В воде не тонет и в огне не горит. Получай! Некогда мне с вами тут!
Маринка убежала.
Анна молча взглянула на сына заплаканными глазами и даже не улыбнулась, отвернулась к шестку и начала мыть горшки.
Веня тихо отошел в уголок и сел напротив Наташи на скамейку под корабликом. Наташа, перебиравшая как ни в чем не бывало свои коклюшки, подняла голову, внимательно оглядела Веню и чуть-чуть улыбнулась.
Глава шестая
«Игра в жмурки»
Защитники Севастополя очень мало знали о намерениях неприятеля. Меншиков пренебрегал разведкой, хотя в его распоряжении находилась кавалерия. Кое-какие сведения он получал с фельдъегерями от царя из Петербурга. Николай I писал Меншикову очень часто и много, сообщая и газетные заграничные новости, и вести, полученные от русских послов за границей, а то и петербургские сплетни и слухи. Пока неприятель готовился к войне, царские новости опережали события и предупреждали Меншикова о том, чего ему следует ждать. Из Дунайской армии от князя Горчакова приходили полезные сведения, пока неприятель собирал силы в Турции.
Когда неприятель после Альминского боя приблизился к Севастополю, сведения из Петербурга и с Дуная все еще приходили, но потеряли свое значение и смысл.
