Одноклассники - Виллем Иоханнович Гросс
— Однако ваша букашка проявляет беспокойство.
— Ладно. Мы еще встретимся.
Стервятники уже кружатся. Неужели читают по лицу, что случилось? Прочь отсюда! Прочь! Вообще прочь из этого города, где все слишком красиво, чтобы тут прозябать со своей бедой. Исчезнуть незаметно, без следа. Заставить себя от всего отказаться и хладнокровно кануть, как камень в воду.
Но замечает ли хладнокровный молодой человек хилого старика, изо всех сил толкающего в гору тачку? Угадывает ли он, как напрягаются узлы синих жил под обтрепанной одеждой? Видит ли пот на морщинистом лице? Едва ли он заметил бы все это, если бы однажды весенней лунной ночью на этом же самом подъеме не довелось ему, сжимая узкую девичью ручку в перчатке, спросить:
— Марет, сколько ты весишь?
Как весело тогда было шагать, измеряя прогулку килограммо-метрами! Неужели с тех пор прошло лишь четыре месяца? На этом же месте...
Старик с тачкой нисколько не удивился неожиданной помощи. С чем он только не сталкивался в этом городе молодежи, с его пестротой настроений! Но любезному молодому человеку будет, конечно, полезно узнать, что в мешках на тачке всего сто килограммов брикета, а из-за такой мелочи не стоит нанимать лошадь.
Не удивил старика и вопрос, сколько весит он сам. К сожалению, за последние двадцать лет он ни разу не взвешивался, а соврать не хочется.
Вес Марет — пятьдесят три кило. По крайней мере, четыре месяца назад она сказала, что весит столько. Это было весной. К весне, добавила Марет, она всегда сильно худеет. А к осени юбки и платья становятся узки. Сейчас, осенью, она выглядит лучше, чем весной, хотя сама считает, что ужасно растолстела.
Старик останавливает тачку. Оказывается, ему и не надо взбираться на самый верх холма. Он живет здесь, в старом доме. Напротив, в музыкальной школе, старательный ученик твердит на рояле этюд, и повторы его бесконечны, как сама жизнь, которая продолжается и будет продолжаться тут, не считаясь с мнением уходящих одиночек.
Итак, прощайте, горбатые улицы Тарту. Прощай, Тоомемяги. Прощай, обсерватория. Прощай, Г. Ф. Паррот — primo rectori universitatis Dorpatensis[1]. Поезд уходит утром в половине шестого. Плохой, неудобный поезд. Придется несколько часов ждать пересадки на станции Тапа. А потом еще в родном городе дожидаться автобуса, идущего в Вана-Сиркла. Уехать вечером было бы удобней, но хватит ли мужества ждать? Первый поезд в половине шестого. Остается еще девять часов. Пятьсот сорок минут. Тридцать две тысячи четыреста секунд. Интересно, сколько вообще секунд в распоряжении человека? Допустим, человек живет шестьдесят лет. Почему так мало? Возьмем как предел семьдесят. Получается...
Марет однажды сказала, что жить после сорока не имеет смысла. Быть такой, как мать: постоянно болеть, всего бояться и вечно беспокоиться и интересоваться только одним — сколько денег уходит на пищу и одежду. Будущее мужчины представлялось Марет в более светлых красках. Делать карьеру, по ее мнению, противно, но что-то увлекательное, видимо, тут есть, иначе почему бы мужчины занимались этим с таким азартом. Не все, конечно, но большинство — безусловно.
Ой, Марет Харгна, трудновоспитуемый ребенок, ты, еще полностью не постигшая историческую роль советской власти. Ты, пессимистка с радостным взглядом, чье вечное критиканство иногда уже и надоедает. Ты, невинная грешница, неужели не знаешь, что из-за таких разговоров тебе никогда не дадут место педагога? Кто станет теперь терпеливым воспитателем твоего беспокойного ума? Тот ли, кто говорит, что у нас все прекрасно и хорошо в теории, а на практике ужасно? Такие говоруны найдутся, особенно в нынешнее время, когда классовая борьба, видимо, обостряется, хотя теоретически волнение в обществе должно бы уже улечься. Все же подобный тип вряд ли привлечет Марет Харгна — ведь она сама придерживается той же точки зрения, да еще так твердо, что никакой поддержки со стороны не требуется. Ей, наверно, очень скоро стало бы скучно. Другой тип людей говорит: все, что у нас делается, — правильно, необходимо и дальновидно. Едва ли и такой человек приблизится к Марет, потому что женщина, считающая себя умной, не терпит ограниченных мужчин. Есть и третий тип — он высматривает, кому бы высказать свое мнение: чем больше ошибок, чем хуже — тем лучше! Такая подлая тварь своим хитрым товаром может затащить Марет в сети. Может затащить, если сумеет скрыть марку своей фирмы. Да и то лишь на время. Как только обнажится суть — конец игре. Итак, остается тип, который она сегодня бросила. Вамбо Пальтсер уже давно убежден, что против всяких недостатков надо бороться, что эффективно выступать против них можно только с позиций марксизма. Таким образом, это будет тип Вамбо Пальтсера, только в новом воплощении, в несколько ином стиле, возможно, выше ростом, более гибкий в танце, более находчивый в репликах. О, университет, питомник любви, инкубатор юных браков! Почему уходящий должен беспокоиться о судьбе чужой девушки? Не лучше ли поскорее очистить свой путь от руин прошлого, которые мешают видеть новую цель.
«Что бы ни случилось — мы всегда будем вместе!»
Вот здесь, на этой скамейке, сказала она эти слова. Тогда Марет и Вамбо пришли сюда после студенческого вечера кончать свою первую размолвку. Розовощекий наглец с историко-филологического вызвал в душе университетской знаменитости столько ядовитой мелочности и сарказма, что по дороге домой они начали просачиваться сквозь сжатые зубы каплями желчи. Он считал, что Марет должна была отпустить румяному охальнику пощечину и бросить его среди танца. Ну разумеется! Лучше порядочный скандал, чем гнусное унижение. Первый порыв ревности почти так же сладок, как первое объятие. И неудивительно, что к рассвету они уже шептали распухшими от поцелуев губами:
— Мой Вамбо!
— Моя Марет!
— Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе!
Скамейка не успела окончательно высохнуть. Резкие порывы ветра, шумя в вершинах деревьев, все еще стряхивали с веток холодные слезы, и остановиться здесь человек мог только по рассеянности или по какой-то другой, менее понятной причине.
Пальтсер медленно двинулся дальше, но у женской больницы снова остановился. Вернуться в кафе или поплестись в общежитие?
Вечерняя суета еще не утихла. Почти каждый прохожий, торопившийся домой, что-нибудь нес: наполненную сетку, туго набитый портфель, сумку, пакет, завернутый в
