Герман Матвеев - Тайная схватка
– Тут что-нибудь было написано?
– Нет. Книжка новая.
– Посмотри-ка…
Девушка долго разглядывала страницу, на которой появились таинственные буквы. Неожиданная догадка мелькнула у нее в голове.
– Книжка лежала здесь, на подоконнике?
– Да.
– Это, наверно, от солнца.
– Что от солнца? – переспросила мать.
– Это особыми чернилами написано, которые на свету проявляются. Как фотобумага. Выйдем-ка на улицу…
Они вышли из дома и направились к вещам, сложенным у дороги. Здесь Катя расправила страницу, перегнула корешок, чтобы книжка не закрылась, и положила ее на освещенный солнцем стол.
– Пускай полежит. Посмотрим, что будет потом.
Самым трудным было снять железо с крыши. Дальше дело пошло лучше. Девушки вошли в азарт. Доски одна за другой летели вниз, сопровождаемые веселыми криками.
К пяти часам, когда пришел грузовик, половина дома была уже разобрана.
Анна Васильевна сильно устала и решила отдохнуть, пока бригада занималась погрузкой машины. Подойдя к выставленным вещам, она вспомнила про записную книжку. Стол, на котором та лежала, был уже в тени, но буквы успели выступить. Теперь они были уже значительно отчетливее и темнее, и Анне Васильевне удалось прочитать в конце слово «аммиак», а выше – цифры 3 × 18. Что означали эти цифры и какое к ним имел отношение аммиак, она, конечно, не поняла, но сильно встревожилась. Спрятав книжку в карман, где лежал найденный паспорт, она подозвала дочь.
– Катя, где эта трубочка, которая была в макинтоше?
– Там и осталась.
– Дай-ка ее сюда. И никому не говори про нашу находку.
– А где книжка?
– Дома посмотришь.
Катя принесла ампулу и передала ее матери.
Нагруженная машина ушла, захватив половину бригады. Остальные пешком направились к трамваю.
Всю дорогу Анна Васильевна размышляла о странной находке. Может быть, тут ничего и не было опасного, в мирное время она не обратила бы на это никакого внимания, но сейчас ей было тревожно.
2. НА СУДНЕ
Малейшее движение в порту вызывало со стороны немцев ожесточенный артиллерийский обстрел. Снаряды всех калибров летели через залив, рвались на берегу, в воде. Все, что могло гореть, было давно сожжено, остальное разрушено, и все-таки немцы видели, что жизнь в порту не замерла.
На палубе пожарно-спасательного судна сидели на корточках двое: старик, работавший на судне машинистом, и мальчик. Они разбирали испорченный осколком снаряда насос. Мальчик, зажав насос между колен, старался удержать его в одном положении, а старик отвинчивал гайку.
– Ну, опять мешок прорвался! Посыпалось!.. – проворчал старик. – А ты не боишься, паренек?
Мальчик посмотрел на машиниста и улыбнулся.
– Ты думаешь, они только в порт и стреляют? У нас на Петроградской бывает и почище, – сказал он.
Наконец гайка была отвернута и клапан вытащен. Снизу поднялся Николай Васильевич с мешком, в котором бряцали железные части машины.
– Разобрали? Так. Товарищ Замятин, сломанные детали я возьму с собой. Сейчас тут ничего не сделать. А ты, товарищ Замятин, пока протри машину и смажь… Устал, Миша?
– Нет, ничего.
– Поедем домой.
Они перешли к борту и спустились на маленький буксир, стоявший рядом.
Николай Васильевич ушел в будку, а Миша устроился на носу. Скоро звякнули сигналы, забурлила вода и буксир тронулся.
* * *В центре города, между Литейным и Кировским мостами*, у набережной укрылось большое торговое судно. Уже свыше года стояло оно прикованным к гранитной стенке, без движения, без признаков жизни. Не слышно было на палубе выкриков команды, не скрипели лебедки, и только изредка по дыму из трубы можно было догадаться, что судно дышит, что жизнь в нем не угасла совсем.
Обязанности капитана на судне выполнял старший механик Николай Васильевич. Команда состояла из пяти человек: три машиниста, матрос, он же повар и артельщик, да юнга, Миша Алексеев.
Пройдя под Кировским мостом, буксир повернул. Миша с гордостью смотрел на свое громадное и красивое судно.
В тяжелые дни первой блокадной зимы он нашел себе покровителя, Николая Васильевича, принявшего участие в судьбе умного, смелого мальчика. Миша ценил внимание этого образованного человека и под его руководством упорно учился.
Сейчас они возвращались с задания, на которое были направлены еще утром, сразу же после повреждения снарядом пожарно-спасательного судна. Повреждение оказалось серьезным: пострадала машина. Они провозились с ней целый день, но исправить на месте своими силами не смогли. Надо было некоторые поломанные детали починить в мастерской или передать на завод.
– Ну, теперь ты можешь отдыхать, – сказал Николай Васильевич, когда буксир причалил. – Детали в мастерскую я передам сам.
– А завтра поедем собирать? – спросил Миша.
– Завтра не успеть. Дня через два. Работа сложная.
Механик ушел вниз, а мальчик остался наверху. Он не хотел показать своей усталости.
– Эй, адмирал! Видел шлюпку у левого борта? – крикнул стоявший на вахте машинист Сысоев.
Миша повернул голову, презрительно поджал губы, но ничего не ответил. Он чувствовал, что Сысоев заговаривает и всячески подлаживается к нему, чтобы восстановить хорошие отношения, которые так неосторожно испортил.
Сысоев, веселый и бывалый моряк, не прочь был при удобном случае подшутить над простаком. И Миша по неопытности два раза попался самым глупейшим образом.
Однажды, вскоре после прихода мальчика на судно, Сысоев принес кувалду и серьезно сказал будущему механику:
– Эх ты, морячок!
У тебя кнехты выпирают, а ты и не видишь. На-ка, осади их назад.
Миша взял кувалду и с растерянным видом начал оглядываться кругом.
– Чего головой крутишь? Не знаешь, что такое кнехты? А еще моряк! Я когда в пеленках был, все морские названия изучил. Вон швартовые кнехты. Видишь, как их выперло? – Он показал на большие чугунные тумбы, за которые закреплялись швартовые концы.
Действительно, они несколько возвышались над палубой. Не подозревая подвоха, Миша старательно принялся за дело и изо всей силы начал бить кувалдой по макушке тумбы.
Грохот ударов заполнил все судно. Встревоженные люди побросали работу и поднялись на палубу. Увидев, как Миша старательно колотил по кнехтам, принялись хохотать.
Этот случай мальчик простил Сысоеву, потому что о нем ничего не знал Николай Васильевич. Вторая шутка Сысоева надолго испортила их отношения…
Последнее время среди команды были разговоры, что судно должны перевести в другое место. Немцы пристреливались к мостам, и все недолеты угрожали попаданием в корабль. Воспользовавшись этими слухами, Сысоев опять подшутил над Мишей.
– Сегодня ночью поднимемся вверх по Неве и станем на якорь, – сказал он юнге. – Старший механик велел тебе наточить якорь. Возьми пилу и наточи. Понял? Ну большой напильник.
Миша относился к Николаю Васильевичу с таким почтением, что сейчас же побежал выполнять распоряжение.
Громадный чугунный якорь плохо поддавался обработке. Миша не замечал, что за его спиной из дверей выглядывают машинисты и трясутся от беззвучного смеха. Как раз в это время на судно вернулся старший механик и, поднявшись на палубу, увидел, как добросовестно Миша скоблил громадные лапы якоря.
– Миша, что ты делаешь? – с удивлением спросил он.
Мальчик вытер со лба пот и с улыбкой сказал:
– Точу якорь, Николай Васильевич. Как вы велели.
– Якорь не точат, Миша. Это кто-то подшутил над тобой.
Механик оглянулся и, заметив Сысоева, покачал головой:
– Несолидно, Сысоев.
Мальчик простил бы машинисту и более грубую шутку, если бы не оказался смешным в глазах своего учителя, и Сысоев понял, что Миша смертельно обиделся на него. Будучи неплохим и добродушным по натуре человеком, он всячески старался теперь загладить свою вину. Шлюпка у левого борта была им поймана на Неве и предназначалась в подарок Мише.
– Адмирал! Слышишь, что я сказал? – повторил он вопрос и, не дождавшись ответа, продолжал: – Ты, как кисейная барышня, губки надул. Пойдешь в плаванье – достанется тебе. В море не любят таких обидчивых.
– А я и не обиделся. Просто не хочу с тобой разговаривать – и всё.
– Что значит: «не хочу разговаривать»? Я твой ближайший начальник, и ты должен меня слушать.
– Если бы ты дело говорил, а то… шлюпка.
– А это разве не дело? Пойдем на ней рыбу ловить. А если захочешь с приятелями покататься, можешь пользоваться.
– А весла где? – спросил Миша.
– Весла за трубой.
Шлюпку мальчик заметил еще утром, когда уходил в порт, и знал, что ее поймал Сысоев, но сам он ни за что бы не попросил ее у Сысоева, как бы ему ни захотелось покататься.
Сысоев сел неподалеку на бухту каната* и стал закручивать цигарку.
– Эх, матрац моей бабушки!
Так называли табак – махорку, смешанную с листьями клена, дуба, которую выпускала табачная фабрика во время блокады.
