Марсель Прево - Молох
– Не оставайтесь здесь, друг мой! Принц был еще в Тиргардене в момент взрыва и, наверное, пошлет за мной. Не следует, чтобы вас застали здесь со мной. Идите первым, прошу вас, и постарайтесь, чтобы не видели, как вы выходите!
– Хорошо! – согласился я. – А где мне выйти?
– Через кулисы театра. Идите за мной!
Мы прошли тем же коридором, как и утром, забыв на этот раз использовать темные уголки, и дошли до маленькой двери, ключ которой торчал в замочной скважине. Но открыть удалось не сразу: замок заржавел и дверь расселась.
– Отсюда вы легко найдете дорогу! – сказала Эльза.
– А вы что будете делать, принцесса?
– Я подожду Больберг там, в будуаре. Она должна сию минуту прийти за мной. Я скажу, что впала в полуобморочное состояние от страха и не могла спуститься… Ну, словом, я что-нибудь изобрету!
Наши губы на мгновение слились в рассеянном, беглом поцелуе.
Доказательством того, что Эльза была действительно рассеяна, служат ее слова, сказанные сейчас же, как только мои губы дали свободу ее устам:
– Разве вы не заметили, что, пригрозив смертью Марбаху, Циммерман направился прямо к каретному сараю?
– Но у него не было с собой взрывчатых веществ!
– Он заявил майору, что у него в часах имеется достаточно силы, чтобы взорвать на воздух замок… Но сюда идут… меня ищут… Бегите!
Обойдя по тропинке вокруг театра, я вышел на липовую эспланаду. Толпа густо окружала павильон. Я понял, что майора принесли сюда.
– Он здесь? – спросил я Ганса, который смотрел на павильон так, как если бы мог видеть сквозь стены, что там происходит.
Ганс вздрогнул и сказал:
– Да… его только что принесли…
Это и был тот шум, который расслышала Эльза.
Я пробрался сквозь густую толпу и вошел в павильон. Повсюду – на лестнице, в вестибюле, везде группами стояли чиновники и придворные. Из доносившихся до меня отрывков фраз я понял, что все разделяют предположение Эльзы об участии Молоха в покушении.
В будуаре Комболь я уже не застал принцессы: мне сказали, что она ушла, не будучи в состоянии выносить вид этого безжизненного тела, которое лежало теперь на кровати. Придворный врач выслушал и осмотрел Марбаха. Принцы Отто и Макс и священник стояли около него.
Пахло солями и уксусом. В тот момент, когда я переступал через порог, доктор поднял голову и сказал:
– Абсолютно никаких повреждений! Самый обыкновенный обморок, вызванный волнением. Это – прямое следствие того шока, который получил майор от взрыва у гереро… Да вот смотрите, он приходит в себя!
Глаза майора полуоткрылись. Он забормотал:
– Не стреляйте… не стреляйте… Я буду… я буду…
Он снова замолчал.
В этот момент я посмотрел на принца Макса. Он не отводил взора от лица Марбаха, он был очень бледен, и в его взгляде сверкала беспощадная ненависть.
– Господа, – сказал врач, – больной нуждается в абсолютном покое, так что…
– Повинуемся вам, Клингенталь, – ответил принц Отто. – Господа, выйдем отсюда!
В этот момент вошел министр полиции.
– Ну-с? – сказал принц. – Можете говорить, Дронтгейм!
– Ваше высочество, преступник арестован на дороге домой!
– Он признался?
– Наоборот! Он уверяет, что даже не знал о покушении!
– Какое бесстыдство!
– Он говорит, что слышал звук взрыва, но подумал, что это – фейерверк…
– Среди бела дня?
– Или пушечный выстрел.
– В Фазаньем павильоне нет пушек!
– Вот это я и поставил ему на вид! Кроме того он заявил, что обвинять его в анархистском акте просто безумие, так как против этого обвинения говорит вся его жизнь!
– Может быть, в конце концов, этот несчастный просто помешался? – сказал принц, подумав.
– Не думаю, ваше высочество, – ответил министр полиции. – Его ответы были полны здравого смысла и даже изворотливости. По-моему, он разыгрывает оригинала.
– Он выразил желание видеть меня?
– Нет, ваше высочество, он пожелал только повидать жену, но я счел нужным отказать ему в этом и, с разрешения вашего высочества, думаю держать его в одиночной камере в полной изолированности.
Принц снова задумался, но ничего не сказал и направился к дверям; все последовали за ним.
Толпа, увидев принца Отто, приветствовала его сердечными возгласами: все были уверены, что их повелитель только чудом спасся от смерти. Министр полиции любезно предложил мне подвезти меня в своем экипаже на виллу, но я предпочел идти пешком, чтобы прислушаться к разговорам в толпе. Последняя взволнованно выражала желание линчевать бедного Молоха; даже женщины и молоденькие девушки высказывали желание, чтобы профессора «взорвали на воздух его же динамитом».
Около виллы я встретил взволнованного Грауса, пояснявшего согражданам, что полиция наложила печати на комнаты и лабораторию профессора.
– А, господин Дюбер! – сказал он, увидев меня. – Мне нужно поговорить с вами! Он отвел меня в сторону и сказал конфиденциальным тоном: – Происходят серьезные вещи, господин доктор!.. Когда профессора арестовали, он возвращался домой вместе с профессоршей и вашей сестрой…
– Ну и что же?
– Профессора увели, даже не сказав ему, в чем дело. Профессорша и ваша сестрица ушли к себе; но, когда явилась полиция, чтобы наложить печати, ваша сестрица увела госпожу Циммерман к себе в комнату.
– Она хорошо сделала!
– Я и не говорю, что нет, но только теперь под окнами собралась толпа, настроенная далеко не дружелюбно!
Я оставил Грауса и поспешил к вилле «Эльза». Человек тридцать горлопанов вопило под окнами Греты:
– Долой Циммермана! Смерть убийце!
Я подошел к ним и сказал:
– Господа, предполагаемый виновник преступления арестован. В этом доме находятся только две беззащитные женщины, из которых одна – четырнадцатилетняя француженка, это моя сестра. Я рассчитываю на вашу любезность: разойдитесь, господа!
Эта маленькая речь оказала свое действие, и после короткого совещания горлопаны замолчали. Я поспешно взбежал по лестнице и постучался, назвав себя, в комнату Греты. Она сама открыла мне и была вся красная и очень оживленная. Госпожа Молох неподвижно сидела в углу.
– А, вот и ты, – сказала Грета. – Пора! Я уж думала, что эти молодцы разнесут нас!
– Ты – славная крошка, – сказал я, целуя ее. – Не бойся ничего, опасности нет.
– Да я вовсе и не боялась! – возразила Грета.
– Мсье Дюбер прав, – с горечью отозвалась госпожа Молох. – Эти пьяницы удовольствуются рычанием, но мой муж все-таки в тюрьме!
В это время перед виллой «Эльза» снова началось какое-то оживление. Я выглянул в окно: Граус с листом бумаги в руках говорил, взобравшись на скамейку и обращаясь к толпе:
– Вот телеграмма, которую наш возлюбленный принц посылает сейчас всем имперским начальствующим лицам: «Чудесным образом спасенный от опасности, которая ныне угрожает всем коронованным лицам, я возношу хвалу Господу, предупредившему страшное покушение. Отто, принц Ротбергский».
Толпа разразилась оглушительными криками. Но толпа предпочитает позорить, чем приветствовать, и крики: «Смерть Циммерману! Смерть убийце!» – с новой силой раздались в толпе.
– Ступайте-ка обе в мою комнату, – сказал я госпоже Молох и Грете. – Там вы будете в полной безопасности, и рычание толпы не дойдет до вашего слуха!
Профессорша согласилась с этим и ушла ко мне, но Грета предпочла остаться со мной. И мы стали смотреть с ней на все прибывающую толпу, которая забавлялась криками:
«Смерть Циммерману!»
Глава 9
«Дорогая Берта!
К сожалению, у меня нет оснований писать Вам в более радостном тоне, чем прошлый раз. Все обстоит пока по-прежнему. Муж по-прежнему содержится в ротбергской тюрьме, и в десять дней его одиночного заключения мне не удалось повидать его. Как вы, наверное, уже читали в газетах, он отказался избрать себе защитника. На допросах он отвечает, что если ротбергским властям нравится разыгрывать комедию, то он-то не желает принимать участие в последней.
Вы должны знать, дорогой друг мой, что сила духа у моего мужа непоколебима. Я уже не раз испытала, что принятого им решения нельзя изменить даже в пустяках, касающихся домашнего быта. У Карла будет защитник по назначению, но и ему не добиться от моего мужа ни слова. Таким образом, нашим врагам предоставляется полная свобода донять нас. Вы понимаете, как я беспокоюсь. Я не так стойка и более чувствительна, чем он, и меня приводит в отчаяние запутанность этого дела.
Я ходила к судебному следователю и к министру полиции. Они приняли меня с таким таинственным видом, говорили с такими недомолвками об опасности, угрожающей правам общества, что мне оставалось только уйти назад, не разрешив вопроса, который я хотела поставить им на вид. Этот вопрос гласит: как допустить, что мой муж, вся жизнь которого была одним сплошным гимном Разуму, Правосудию, Добру, совершил бессмысленный, несправедливый поступок? А они только качали головой и говорили о социальной опасности. Тем не менее, из уклончивых фраз министра я поняла, что они смотрят на моего мужа, как на экзальтированного фанатика. Моральные выводы, сделанные Карлом из монистической доктрины, они считают химерами! Наши вечерние собрания в Йене, на которых мы прославляли таинства и красоты природы, в их окраске превращаются в какие-то сеансы спиритизма или анархизма – не знаю, право! Это могло бы показаться вам смешным, если бы настоящий момент не был слишком печальным для веселости…
