Алексей Писемский - Тюфяк
VIII
Сватовство
Феоктиста Саввишна, возвратясь от Лизаветы Васильевны, почти целую ночь не спала; сердце ее каждый раз замирало и билось, когда она вспоминала, что судьба «калилась, наконец, над ней и доставила ей случай посватать. Будь другая на месте Феоктисты Саввишны, не имея для этого дела истинного призвания, она, конечно бы, не решилась сватать какого-либо полуплебея губернской аристократке и по причинам, выше уже изложенным. Собственно, два только благоприятные шанса имела Феоктиста Саввишна: во-первых, она слышала стороной, что будто бы у Кураевых продают имение с аукциона и что вообще дела их сильно плохи, а во-вторых, Владимир Андреич, обыкновенно человек гордый и очень мало с нею говоривший, вдруг на днях, ни с того ни с сего, подсел к ней и сказал: «Чем вы, любезная Феоктиста Саввишна, занимаетесь? Хоть бы молодым девушкам женихов приискивали», – а она, как будто бы предчувствуя, и ответила, что она очень рада, но только в состоянии ли будет найти достойных молодых людей. Владимир же Андреич на это возразил: «Нынче девушкам копаться нечего!» – и что вот хоть у него две дочери, девушки не из последних, а он зарываться не будет, был бы человек хороший.
На другой день Феоктиста Саввишна сходила к заутрене, к обедне и молилась, чтобы хорошо начать и благополучно кончить, и вечером же решилась отправиться к Кураевым. Ехав дорогой, она имела два опасения: первое, чтоб не было посторонних, а второе, чтобы Владимир Андреич не очень уж был важен и сердит, потому что она его безмерно уважала и отчасти побаивалась; даже, может быть, не решилась бы заговорить с ним, если бы он сам прежде не дал тону. Первое ее опасение было напрасно: Кураевы только своей семьей сидели в угольной комнате; второе же, то есть в отношении Владимира Андреича, отчасти оправдалось: он был, видно, чем-то очень серьезным расстроен, а вследствие того и вся семья была не в духе; но Феоктиста Саввишна не оробела перед этим не совсем благоприятным для нее обстоятельством и решилась во что бы то ни стало начать свое дело.
– Что это нынче за времена, – начала она, просидев с полчаса и переговоря о различных предметах, – что это нынче за годы? Прошла целая зима… танцевали… ездили на балы… тоже веселились, а свадьбы ни одной.
На это замечание никто не ответил; Владимир Андреич поднял, впрочем, нахмуренные глаза и поглядел на нее.
– А ведь женихи-то есть, и очень бы желали, – продолжала она.
– Да где вы нашли женихов? – проговорил Владимир Андреич. – И танцевали, наша братья, женатые да мальчишки.
– Мало ли есть, которые и не выезжают. Право, нынче молодой человек, который посолиднее, то и не поедет в общество-то. Не те времена: жизнь как-то не веселит. Вот, например, Василья Петровича Бешметева сын: прекраснейший человек, а никуда не ездит, все сидит дома.
– Это тюфяк-то? – перебила блондинка. – Мы еще у вас его видели: смирный такой.
– И который еще рук не моет? – прибавила насмешливо брюнетка.
– То-то и есть! Я не знавши это говорила, ан вышло не то, – возразила увертливая Феоктиста Саввишна. – После, как узнала, так вышел человек-то умный; не шаркун, правда; что ж такое? Занимается своим семейством, хозяйством, читает книги, пятьдесят душ чистого имения, а в доме-то чего нет? Одного серебра два пуда, да еще после тетки достанется душ восемьдесят. Кроме того, у Перепетуи Петровны и деньги есть; я это наверно знаю. Чем не жених? По моему мнению, так всякую девушку может осчастливить.
Родитель и родительница весь этот рассказ выслушали очень внимательно.
– Да это его сестра за Масуровым? – спросила мать.
– Его самого.
– Семейство-то очень уж дурное: тетка Перепетуя Петровна… сестра Масурова – бог знает что такое! – говорила Кураева, глядя на мужа и как бы спрашивая его: «Следует ли это говорить?»
– Что ж такое сестра? – возразила Феоктиста Саввишна. – Она совершенно отделена. Если и действительно про нее есть там, как говорят, какие-то слухи, она не указчица брату.
– Это пустяки: что такое сестра? – проговорил Кураев. – Служит он где-нибудь?
– Нет, нигде не служит.
– Отчего же? Ленив, что ли?
– Ай нет; как это возможно! Холостой человек, одинокий: думает, не для чего: состояние обеспеченное, у него уж три чина: он какой-то коллежский регистратор, что ли.
– Коллежский секретарь?
– Так точно, коллежский секретарь.
Феоктиста Саввишна, сметливая в деле сватанья, очень хорошо поняла, что родители были почти на ее стороне; впрочем, она даже несколько удивилась, что так скоро успела. «Видно, больно уж делишки-то плохи», – подумала она и прямо решилась приступить к делу.
– Я, признаться сказать, – начала она не совсем твердым голосом, – нарочно сегодня к вам и приехала. В своем семействе можно говорить откровенно – он очень меня просил узнать, какое было бы ваше мнение насчет Юлии Владимировны?
– Насчет меня? – спросила брюнетка и побледнела.
– То есть в каком же отношении насчет? – сказал Владимир Андреич, переглянувшись с женою.
– Ну, то есть известно, в каком. Он видел Юлию Владимировну: она ему очень понравилась, так он очень бы желал быть осчастливлен. Конечно, его мало знают, но он говорит: «Я, говорит, со временем постараюсь, говорит, заслужить».
Владимир Андреич думал. Впрочем, по выражению его глаз заметно было, что слова Феоктисты Саввишны были ему не неприятны.
– Что ж, он делает формальное предложение, что ли? – спросил он.
– Да!.. Конечно… все равно и через меня… делает формальное предложение.
– Формальное предложение, – проговорил как бы сам с собою Владимир Андреич и поглядел на дочь.
Юлия сидела почти не жива; на глазах ее навернулись слезы. Блондинка с испуганным и жалким лицом смотрела на сестру; у нее тоже показались слезы. Марья Ивановна глядела то на дочь, то на мужа. Несколько минут продолжалось молчание.
– Как ты думаешь, Марья Ивановна? – начал Владимир Андреич, обращаясь к жене. Та глядела ему в глаза и ничего не отвечала.
– Ну, а ты что, Юлия? – отнесся он к дочери.
Юлия Владимировна едва собралась с духом отвечать.
– Я не хочу еще замуж, папенька.
– Это пустое ты говоришь: всякая девушка замуж хочет.
– Он мне не нравится, папенька.
– И это пустое…
Решив таким образом, Владимир Андреич встал и начал ходить по комнате; все другие сидели молча и потупившись. У Феоктисты Саввишны очень билось сердце, и она беспокойным взором следила за Кураевым.
– Пойдем туда, Маша, – проговорил, наконец, Владимир Андреич, показав жене глазами на кабинет. Марья Ивановна встала и пошла за мужем. Барышни тоже недолго сидели в угольной. Брюнетка взглянула исподлобья на Феоктисту Саввишну и, взяв сестру за руку, ушла с нею в другую комнату.
Феоктиста Саввишна, чтобы не мешать семейному совещанию, тоже вышла в залу и, прислонившись к печке, с удовольствием начала припоминать ту ловкость, которую обнаружила в этом деле. «Задала же я им задачу, – думала она: – господи, хоть бы мне эту свадьбу устроить: четвертый год без всякого дела. Старики-то, кажется, на моей стороне; невеста, пожалуй, заупрямится; ну да Владимир Андреич не очень чувствительный родитель: у него и не хочешь, да запляшешь. Признаться сказать, не ожидала я для себя этого. Делишки-то, главное, делишки, видно, больно плохи. Как бы подслушать, что барышни-то говорят?» – подумала Феоктиста Саввишна и, зная очень хорошо расположение дружественного для нее дома, тотчас нашла дверь в комнату барышень и, подойдя весьма осторожно, приложила к небольшой щели ухо. В комнате царствовало молчание и только слышались глухие рыдания. Феоктиста Саввишна тотчас же догадалась, что это плачет невеста.
– Не плачь, ma soeur, – заговорила блондинка, – папенька, может быть, еще не согласится… Ты скажи, что просто не можешь, что у тебя к нему антипатия.
– Какая тут антипатий? Больше, ma soeur, чем антипатия. Я представить его не могу, имя его теперь уж мне противно. Что это такое? Выдают за дурака!
– Именно, – подхватила блондинка, – лицо гадкое, ноги кривые. Очень весело… такой муж своими немытыми руками будет обнимать. Фуй, гадость какая!
Брюнетка ничего не отвечала: несколько минут не было слышно ни слова.
– Если меня выдадут за него, – начала довольно тихо брюнетка, – я знаю, что делать.
– А что такое, ma soeur?
– А вот увидишь.
– Скажи, душенька!
– А то, что я буду держать его, как лакея…
– Конечно: он того и стоит.
– Еще как стоит!
Снова продолжалось несколько минут молчание.
– Мне тебя, ma soeur, – начала блондинка, – очень жаль: мы с тобой уж не будем жить вместе.
Брюнетка молчала.
– Все это гадкая Феоктиста Саввишна, – продолжала блондинка.
– Конечно, она, урод проклятый! – подхватила Юлия.
– Дыня гнилая!
– Киевская ведьма!
– Черт с хвостом!
Феоктиста Саввишна не сочла за нужное долее подслушивать и снова вышла в залу. Ей очень была обидна неблагодарность Юлии Владимировны, о счастии которой она старалась. «Впрочем, бог с ней! – подумала она. – Это происходит от глупости и молодости: им бы все за богачей выдавай; где же их взять? Для меня бы все равно сватать; сами виноваты; хороший-то жених спросит и приданого, а приданое в трубе прогорело, даром что модницы этакие! Вот посмотрим, сколько отвалят; ан смотришь: старую перину, новый веник да полтину денег; конечно, тряпок много, да ведь на тряпки-то хорошего человека не приобретешь». Феоктиста Саввишна много еще думала в этом же роде: в голове ее проходили довольно серьезные мысли. Так, например: что если нет в виду хорошего приданого, так девушек не следует по моде и воспитывать, а главное дело – не нужно учить по-французски: что от этого они только важничают, а толку нет, и тому подобное.
