Герман Матвеев - Тайная схватка

– Батарея садится, – с тревогой сказал Степа. – Пока не поздно, давай выход искать.

– Ты видел с улицы окна в подвал?

– Видел. Они чем-то завалены… Потуши пока, пускай отдохнет.

– Дело дрянь получается, – сказал Вася и потушил фонарь.

Ребята остались в полной темноте.

10. НА КВАРТИРЕ У СТАРУШКИ

Когда Миша исчез, Сысоев со старушкой выбрались из толпы и пошли по улице Восстания к Невскому проспекту.

– Вы давно из деревни? – неожиданно спросила она.

– А как вы догадались, что я из деревни? – удивился Сысоев.

– Так мне кажется. Улыбка у вас такая открытая, просторная. Такая улыбка бывает у тех, кто на природе вырос.

– Удивительно точно вы сказали, мамаша. Из деревни я давно уехал, но я все время работаю на природе. Я моряк.

Разговаривая, они незаметно пришли к дому. Поднявшись на второй этаж, старушка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру.

– Проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас вам все покажу.

Они прошли в большую комнату. Все окна, кроме одного, были забиты фанерой, у печки пристроена «буржуйка»*, около нее столик, на котором стояла посуда. Стены и потолок почернели от дыма и копоти. Словом, это была обычная для блокадного быта комната ленинградца, прожившего в ней прошедшую зиму.

Сысоев обратил внимание на висевший в углу патронташ и охотничью сумку.

– Кто-то у вас охотой занимался?

– Сын. Ружье пришлось сдать, а все остальное храню. Да вы садитесь, пожалуйста.

Машинист сел на кресло против большой незаконченной картины. На ней был изображен старик, склонившийся над книжкой, а рядом стояла маленькая девочка.

– Малый старого обучает, – заметил Сысоев.

– Что вы сказали? – переспросила старушка.

– Я говорю, что внучка деда грамоте учит.

– Совершенно верно. Это как раз моя внучка. А картину писал мой младший сын. Так и не закончил.

– Значит, старичок ваш муж?

– Ну что вы… Это натурщик.

– А как же вы сказали, что это внучка?

– Ну что ж. Галочка позировала ему сама, а старика он писал с натурщика.

Старушка открыла шкаф и начала доставать всевозможные детские вещи. Тут были платья, пальто, капор, чулки, туфли, валеночки и даже меховая шубка. Сысоев машинально смотрел на вещи, думая совершенно о другом.

Давно ли в этой квартире жила дружная семья, звенел детский смех… И вот сейчас все сломали фашисты.

– Как вы только справляетесь? Дровишки ведь надо, воду…

– А я на учете, товарищ. Сын у меня работал на заводе инженером. Комсомольцы этого района организовали бытовую бригаду и все время помогают семьям фронтовиков. Чудесная молодежь! Без них я бы погибла. И дров мне привозят, и окна вот заделали, – объяснила старушка.

– Значит, сын у вас и художник, и инженер?

– У меня пять сыновей, товарищ, – с гордостью сказала она.

– А где они живут?

– Всех Родине отдала. Трое убиты, а старший и младший воюют. Один летчиком, а другой танкистом. Ради них и живу. Хочется дождаться победы. Если бы вы знали, с каким нетерпением я жду, когда этих наших мучителей разобьют! Я бы сама пошла на фронт, чтобы плюнуть в их поганую физиономию.

– Ничего, мамаша, справимся и без вас.

– Справимся. Конечно, справимся! – убежденно сказала старушка. – Силы России никем не измерены и не могут быть измерены. Они безграничны. Если бы враги не напали на нас так коварно, все бы иначе было. Я задерживаю вас, извините, – вдруг спохватилась она.

– Вы хорошие слова говорите, мамаша. Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить стесняюсь. Пять сыновей! Легко сказать…

– Если бы еще пять было, всех бы на борьбу послала, – твердо сказала старушка.

– В деревне у нас тоже такие есть. По одиннадцать имеют. И все с родителем в голове пошли.

Минут пять молчали, думая каждый о своем.

– Много слез и крови пролито, – сказал Сысоев.

– Нет. Слезы пото́м, когда войну кончим. А сейчас слезы в сердце камнем застыли.

– Тоже справедливо. А между прочим, чего я сижу, вас от дела отрываю! Вот, пожалуйста… – Сысоев встал и вытряхнул из обоих противогазов рыбу на стол.

Старушка всплеснула руками:

– Куда мне столько?

– Ничего. Посолите и кушайте на здоровье. Лососина свежая, вчера поймали.

– Да как же я с вами рассчитаюсь?

– Знаете что, мамаша, вы отберите сами, что для девочки надо. Это ведь я не для себя. Есть у меня дружок на судне. Тоже сирота. У него сестренка. Ну, сами понимаете, обносилась, выросла. Самое необходимое. Вам видней, мамаша.

– Да разве у меня столько есть? За эту рыбу можно весь рынок скупить…

– Эх, мамаша! Мало ли что спекулянты накручивают. Они пользуются моментом и готовы с живого человека три шкуры содрать. Мы с вами должны по-человечески… поделиться. У нас рыба есть, кушайте на здоровье, а вы одеждой поделитесь.

– Да забирайте всё…

– Зачем всё? Самое необходимое.

– Все это мне не нужно сейчас.

– Как это не нужно? Подойдет критический момент – променяете либо другому кому дадите.

– Но вы посмотрите, сколько рыбы…

– Мамаша, давайте об этом не торговаться, а то как в аристократическом обществе получается: откроют двери и каждый другого ручкой приглашает, дескать, войдите первым. Я в кино видел.

Это сравнение рассмешило старушку, и она принялась отбирать вещи.

– Что-то вы много накладываете.

– Только самое необходимое. У девочек так полагается, – сказала она.

– Да разве можно столько надеть за раз?

– За раз – нет, а в разное время – да… А скажите, брат этой девочки взрослый?

– Да. Вполне самостоятельный парнишка.

– Сколько же ему лет?

– Пожалуй, лет пятнадцать будет.

– Мальчик еще, – с грустью сказала старушка. – Присаживайтесь к столу, сейчас мы чаю выпьем.

– Нет, что вы… Я не хочу, – запротестовал было Сысоев.

– Если вы пришли не как торговец, а как ленинградец, вы еще посидите и выпьете чашку чая.

Сысоев смутился. Эти слова отрезали всякую попытку нового отказа. Старушка завязала узел с вещами и занялась приготовлением чая.

– Насколько я понимаю, мамаша… – начал Сысоев, но спохватился. – Может быть, вам не нравится, что я так вас называю?

– Почему же? По годам я действительно для вас мать.

– А все же, как вас по имени-отчеству?

– Анна Георгиевна.

– Очень приятно. Так я говорю, что вы, Анна Георгиевна, особенная женщина.

– Ничего во мне особенного нет. Самая обыкновенная, русская…

– Нет. У меня глаз наметан. Вы не иначе как профессорша. Я по всему замечаю. Вы, наверное, все книги прочитали, какие только на свете есть.

– Ну, всех не только не прочитать, а не пересчитать. Но кое-что читала. И ребятишек когда-то обучала…

– Нигде не работаете?

– Ошибаетесь. Работаю. В ПВО нашего жакта*.

– Это не то. Вечера у вас свободные?

– Пока – да.

Сысоев почесал подбородок, что делал в минуты напряженного размышления. Анна Георгиевна выжидательно посмотрела на него.

– Был у нас разговор среди машинистов: вот кончится война, пойдем в заграничное плавание, хорошо бы к тому времени подучиться. Старший механик у нас человек сильно занятый, ему с нами некогда возиться.

– Так вы хотите язык изучать?

– Почему язык? – удивился машинист.

– Вы же сказали о заграничном плавании.

– А вы, случаем, не знаете ли язык?

– Знаю.

– Ох, мамаша! Да вы же клад! – обрадовался Сысоев.

– Но я только английский язык знаю.

– Английский? Ол райт![2] Да чего же лучше? Вот бы вы согласились нам уроки давать! Да вам тогда незачем и на рынок ходить. Кормили бы вас и поили…

– Пожалуйста. Я не знала, что сейчас кто-нибудь об учении думает.

– Очень даже думаем, только работы много. А по вечерам мы можем…

За чаем они оживленно обсудили так неожиданно родившуюся идею. Сысоев обещал сегодня же договориться со старшим механиком, а на следующей неделе уже начать занятия. Кружок будет маленький, но это, по мнению Анны Георгиевны, даже лучше – обучение пойдет успешнее.

Распрощались они, как старые знакомые; Сысоев взял под мышку узел и, весело насвистывая, отправился на судно.

11. ЗНАКОМСТВО С ВОРАМИ

Иван Васильевич работал в своем кабинете, когда в дверь постучали.

– Войдите.

Вошел Бураков. Он молча подошел к столу и сел на указанное майором кресло.

– Ну, докладывайте.

– Все сделано как нельзя удачней, товарищ майор. Крендель оказался на рынке, как вы и предполагали. Там же случайно я встретил Алексеева и познакомил их.

– Так. А чего вы хмуритесь?

– Кошки на сердце скребут, Иван Васильевич. Отправили мы хорошего парня в болото…

– Боитесь, что засосет?

– Нет, не засосет, но в грязи может перемазаться.

Иван Васильевич встал, несколько раз молча прошелся по кабинету. Затем снова сел за стол и сказал:

– Я думал об этом. Если бы не обстоятельства, если бы не крайняя необходимость, то, конечно, не стоило бы подвергать его такому испытанию. С другой стороны, лучше, если он пройдет через это болото под нашим наблюдением. Ничего, ничего! Алексеев – мальчишка волевой. У него цель в жизни есть, и он сознательно к делу относится.