Аркадий и Борис Стругацкие - Дьявол среди людей
Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а вперлась прямо в котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца гостинцами, все чин чинарем: «А там икра, а там вино, и сыр, и печки-лавочки…» Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены балычком и буженинкой, а вместо вина одарен был страдалец бутылкой невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна. («Навеселе», – сказала деликатная санитарка Симочка; «Под бухарем», – подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; «По самые брови налитая», – возразила тетя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули, наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя своего сосать в одиночестве.
Некоторое время все шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге – в роскошном халате нараспашку, в пестрой фуфайке ручной вязки и в теплых антирадикулитных подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности. Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать, была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стекла, дребезжала посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и угрожающими. Таким было и его последнее выступление.
Репертуар, как явствовало из свидетельских показаний, был обычный, с обычными же непредсказуемыми перескоками с темы на тему. Он не позволит таким и сяким коновалам делать над ним свои поганые опыты и писать с него свои ученые статьи. Он очень даже хорошо понимает, что больницу заполнили за взятки разные тунеядцы, которые отлеживаются здесь за государственный счет, чтобы уклониться, да еще шляются в сортир мимо его двери. Он выведет на чистую воду тех, кто обворовывает в больнице народ и кормит народ помоями…
Посетители попытались урезонить его – он пригрозил сгноить их. Санитарка попыталась водворить его обратно в бокс – он объявил, что сейчас не те времена, чтобы затыкать рот. Прибежал растерянный дежурный врач – он повелел врачу в недельный срок убраться в Израиль. Тетя Эльвира, нежно обняв его за необъятную талию, стала уговаривать его пойти и прилечь – он уперся и стал громогласно и косноязычно объяснять, кто такая тетя Эльвира и кто были ее ближайшие родственники…
И вот как все получилось. Только-только Барашкин впал в разоблачение сексуальных связей давно усопших родителей старой няньки Эльвиры, как вдруг замолк. Прямо на полуслове. Словно радио выключили. Симочка, в ужасе прятавшаяся за спиной дежурного врача, видела все своими глазами. Барашкин смолк, морда у него посинела, он икнул, всхлипнул и повалился на бок. Его даже подхватить не успели. Упал, перебрал ногами и застыл, закатив глаза. Все.
– Что сделали? – тупо спросил я.
Сделали все, что можно было и что полагалось. Дефибрилляцию. Интубацию. Ничего не получилось. Труп – он и есть труп. Все равно что укол в протез. Сдох Барашкин. И скатертью дорога. Правильно сказал Волошин, от души. Вышел, глянул и сказал – громко так, чтобы всем слышно было: «Собаке собачья смерть»…
Сердце мое дало сбой.
– Постой, постой, – коснеющим языком выговорил я. – Кто, ты говоришь, вышел?
– Волошин… Да вы знаете, с одним глазом который…
– Откуда вышел?
– Да из соседнего же бокса! Вы что, Алексей Андреевич, забыли? Там Люсенька, жена его, лежит…
Пока я собирался с мыслями, выяснилось, что Ким был очень заботливым мужем. Навещал жену чуть ли не каждый день и всегда с гостинцами. Пошил себе больничный халат, сам, видно, стирал и даже крахмалил. Часто приходил с дочкой. Тощенькая такая, конопатенькая, но ухоженная, волосики всегда расчесанные, с бантами, и платьица аккуратные. И вчера тоже с дочкой пришел. Она у них, бедная, не слышит и не говорит, но все соображает, а отца так понимает с одного взгляда. Пришли они вчера, рассказывала тетя Эльвира, и устроил он в боксе целый пир. Я им кипятку, конечно. Тасенька чай разливала и разносила. А уж бублики были – объеденье, теплые еще, видно, сам стряпал…
– Постой, тетя Эльвира, – прервал я ее. – Что ты мне про бублики… Когда Барашкин загнулся, Волошин был в коридоре?
– Не было его в коридоре, – решительно сказала тетя Эльвира. – Я же говорю, он после вышел…
– Точно, – подтвердила Галина из хирургии. – Как Барашкин грохнулся, я побежала помочь Григорию Рувимовичу, а Волошин этот как раз из бокса выходил и дверью меня в задницу толкнул…
Все они, словно почуяв что-то, с выжидательным любопытством уставились на меня. Но я только спросил:
– Что было потом?
Потом, после необходимых и бесполезных процедур, труп утащили в морг, а ближе к вечеру нагрянула компания дармоедов то ли из милиции, то ли из безопасности, большею частию по случаю праздника на взводе, и с ними жена… вдова усопшего. Та вообще лыка не вязала и только непрерывно требовала, чтобы тело мужа хоть на кусочки изрезать, а доискаться, кто совершил террористический акт. Вцепились в дежурного врача: не ударил ли он или не толкнул ли товарища Барашкина, когда тот в пылу полемики позволил себе нерекомендованные высказывания. Потом допрашивали персонал. Один добрался даже до котельной, где и был нынче утром обнаружен спящим в обнимку с пьяным нашим кочегаром…
Я слушал и не слушал. Значит, действительно Ким, лихорадочно думалось мне. Нельзя больше прятать голову в сугроб, убаюкивать себя всякой пошлятиной насчет совпадений. Совпадение раз, совпадение два, но помилуй боже, где же воля твоя? В свое время узнаем, конечно. Как пел много лет назад одноногий дядя Костя, кавалер одинокой медали: «На закуску узнаем, не пройдет еще час, есть ли небо над раем, иль морочили нас»…
Какое-то движение почудилось мне в пустом углу за плечом санитарки Симочки. Я вгляделся. Посиневшая, с оскаленными золотыми фиксами, с закаченными бельмами морда Барашкина была там, поторчала, скривилась безобразно и исчезла. Я вытер со лба испарину. Крещендо, вспомнилось мне. Вот как это называется. Крещендо. Сначала райком. Затем собачья бойня. Затем падение Нужника. Теперь вот Барашкин. Не просто Барашкин, а убиенный Барашкин.
Я спровадил наших девочек и тетечек из кабинета и отправился к Главному. Из мутных пучин непроглядной тайны на знакомую теплую отмель обыденщины. Глубина не выше щиколотки. Отчетливо виден каждый трилобитик, копошащийся в донном песочке. Главный – не Ким Волошин, он прозрачен как стекло: профан, подхалим и трус. Заветная мечта – лекторская должность в облздраве. И, следовательно, никаких ЧП. У него в больнице не было, нет и не будет никаких ЧП. Пока он Главный, нет никаких ЧП, а есть нерадивые, авантюристы, возомнившие о себе зазнайки, о которых он своевременно и заранее сигнализирует куда надо. Тем более такое лицо, как покойный Барашкин. Пятно на репутации больницы. Следствие будет тщательным и пристрастным. Прокуратура по головке не погладит. Слава Главному! Я наливался злостью. Веселой злостью, я бы сказал. Мертвецы перестали мерещиться по углам. Еще немного. Вот оно, коронное: «И имейте в виду, Алексей Андреевич, никто для вас каштанов таскать не будет. Когда вызовут на ковер, пойдете вы, а не я. Мне на это время заболеть ничего не стоит».
Я нагло потянулся, зевая, встал и вышел, оставив его в приятном недоумении – не сошел ли я с ума и не должно ли меня вязать и отправить куда надо с соответствующей сопроводиловкой.
Я спустился в прозекторскую. Моисей Наумович сидел на «скорбном столе» (так он прозвал это зловещее сооружение из искусственного мрамора) и курил. Едва глянув на меня, он пробубнил скучным голосом:
– Совсем был здоровый мужик. Протокол будете читать?
Я помотал головой.
– Нет. Пусть в неврологии читают. Впрочем, какой вы диагноз поставили?
Он помолчал, затем с кряхтением слез со «скорбного стола».
– Диагноз… – проворчал он. – Нормальный. Тот же, что и дежурный врач. Острая коронарная. Какой еще может быть диагноз? Вдруг ни с того ни с сего остановилось сердце. Бывает?
Я машинально согласился, что бывает. Моисей Наумович вдруг рассмеялся.
– Представляете, Алексей Андреевич, эта дамочка… вдовушка… настояла на немедленном вскрытии, и чтобы у нее на глазах. Чтобы убийцы в белых халатах чего не утаили. Попытался отговорить ее, выпереть, – куда там! Вступились эти… как их… следователи, что ли? С красными книжечками. Ну, мне с ними не тягаться. Ладно, говорю, сами напросились, на себя пеняйте… – Он снова рассмеялся – нехорошо так, непохоже на него, словно бы злорадно. – Едва я начал, как повело их. Все мне здесь заблевали и унеслись. И вдову уволокли… Слабые люди, как сказал бы товарищ Коба.
– Моисей Наумович, – сказал я, – у меня для вас новости.
