Говард Лавкрафт - Шепот во мраке
Нойз сел за руль и сразу же завел двигатель. Он не утомлял меня разговорами, чему, откровенно говоря, я был даже рад – какая-то особая напряженность, повисшая в воздухе, не располагала к беседе. Машина взлетела на откос и свернула на главную улицу: залитый ярким дневным светом городок смотрелся очень привлекательно. Погруженный в полусонную тишину, он вызывал у меня в памяти знакомые с детства картины старых городов Новой Англии; было в его узорчатых очертаниях крыш, шпилей, дымовых труб и кирпичных стен нечто такое, что затрагивало самые глубокие струны моей души, пробуждая в ней преклонение перед патриархальной стариной. Я словно очутился у ворот заколдованного города, где были собраны пощаженные временем приметы всех эпох; города, где тихая диковинная старина не только уцелела, но и обещала жить века, поскольку ничто не посягало на ее существование.
Едва Братлборо остался позади, как меня охватили напряжение и недобрые предчувствия: обступившие нас со всех сторон горы, их вздымавшиеся к небу вершины, их угрожающе нависавшие над дорогой зеленые гранитные склоны, казалось, таили в себе намек на близость древних и мрачных тайн, которые – как знать? – вполне могли по-прежнему представлять опасность для всего человечества. Меж тем машина помчалась вдоль берега широкой, но мелководной реки, катившей свои воды откуда-то с северных гор; когда мой спутник сказал, что это Уэст-Ривер, я невольно вздрогнул. Мне сразу вспомнились сообщения из газет: ведь именно в этом потоке после наводнения и были обнаружены похожие на крабов чудовища.
Местность вокруг становилась все более глухой и безлюдной. Через горные ущелья тянулись старинные крытые мосты, а по берегу реки пролегала полузаросшая кустарником железнодорожная колея, которая подчеркивала присущую здешним местам атмосферу запустения. Временами горный пейзаж оживляли поражающие своей живописностью долины, зажатые в тиски крутых утесов, на чьих вершинах сквозь травянистое покрытие проступал сурово-серый гранит – девственный фундамент Новой Англии. Горные потоки, с необузданной силой перескакивая через встречающиеся на пути пороги, стремились к реке, унося с собой древние тайны недоступных пиков. То здесь, то там от дороги разбегались узкие, наполовину скрытые от глаз тропинки, ведущие куда-то сквозь величественные, стеной стоявшие леса, где под сенью вековых деревьев наверняка до сих пор скрываются полчища первобытных духов. Я озирался вокруг и думал: ведь Эйкли ездил по этой самой дороге, и именно здесь его донимали невидимые за стеною леса существа.
Красивый, но немного нелепый городок Ньюфейн, до которого мы добрались менее чем за час, стал для нас конечным пунктом территории, которую можно было с уверенностью назвать владениями человека – покоренной и возделанной им землей. Узкая, похожая на ленту дорога, попирая всяческую преданность миру сущему, осязаемому и измеряемому временем, уводила нас дальше – в фантастический мир призраков. Она то вставала на дыбы, то устремлялась вниз, то извивалась между безлюдных зеленых вершин, то петляла среди долин с немногочисленными признаками жилья, и в этих резких перепадах почти явственно ощущался какой-то недоступный человеческому разуму умысел. Шум мотора, отголоски жизни на разбросанных далеко друг от друга фермах – вот, пожалуй, и все доносившиеся до меня звуки, не считая вкрадчивого журчания незримых ручейков, рожденных бесчисленными ключами, прячущимися под тенистыми сводами леса.
От близости здешних гор – уже не остроконечных, но скорее куполообразных – буквально захватывало дух. Они оказались гораздо круче и отвеснее, чем я себе представлял со слов других, и не имели ничего общего с известным мне обыденным миром. В покрывавших их склоны густых лесах, где не ступала нога человека, казалось, затаилось нечто невиданное и неслыханное; и даже в самом очертании хребтов чудилось какое-то непонятное, забытое за давностью лет послание, написанное гигантскими иероглифами во времена некой цивилизации исполинов, расцвет которой могут наблюдать в своих снах лишь редкие провидцы. В моей памяти разом встали все предания и ошеломляющие выводы, сделанные мною на основании вещественных доказательств и писем Эйкли, и от этого тягостное ощущение надвигающейся опасности стало еще сильнее. Похолодев изнутри, я вдруг осознал, зачем, собственно, приехал сюда и какие страшные, из ряда вон выходящие события того потребовали. В этот момент страх почти пересилил мою жажду проникнуть в тайну пришельцев.
Видимо, моя тревога не ускользнула от внимания Нойза: его редкие утешительные замечания постепенно – по мере того как углублявшаяся в лесные дебри дорога становилась все хуже, а еле-еле плетущуюся машину трясло все сильнее – переросли в обстоятельную беседу. Он говорил о красоте и причудливости этого края и попутно выказал свою осведомленность о фольклорных изысканиях ожидавшего меня в горах затворника. Из его тактичных расспросов я понял следующее: ему известно, что я прибыл с научной целью и везу с собой какие-то важные материалы, однако сам он, судя по всему, не постиг всей глубины и всего ужаса истины, которую открыл Эйкли.
Нойз вел себя так непринужденно, естественно и учтиво, что от его слов мог бы успокоиться и приободриться самый распоследний неврастеник, но, как ни странно, чем дальше ухабистая и вихляющая дорога уводила нас в неведомые дебри лесов и гор, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Порою мне казалось, что мой спутник выведывает, что именно мне известно о чудовищных тайнах этого края, и при каждой новой реплике что-то знакомое, едва уловимое, дразнящее и обескураживающее проступало в его голосе все сильнее. Это знакомое, казалось, таило в себе некую обращенную против меня угрозу, хотя его голос звучал совершенно миролюбиво и даже приятно. Слушая его, я почему-то вспомнил о досаждавших Эйкли ночных ужасах и понял, что если к ним присовокупить моего нынешнего собеседника, то мне вряд ли удастся сохранить рассудок. Если бы у меня в тот момент нашелся хоть какой-нибудь благовидный предлог, я бы не раздумывая повернул назад. Но путь к отступлению уже был отрезан, и мне оставалось лишь утешаться мыслью о том, что предстоящий серьезный и деловой разговор с Эйкли поможет мне взять себя в руки.
К тому же от завораживающе красивой местности, по которой мы ехали, преодолевая многочисленные подъемы и спуски, исходило какое-то непонятное успокоение. Время затерялось на одном из поворотов оставшегося позади запутанного пути, и теперь вокруг нас тянулись лишь ласкающие взгляд сказочные картины, исполненные воскресшей вдруг красы минувших столетий: рощи старых деревьев, девственные луга с яркими осенними цветами да редкие фермы, гнездящиеся под отвесными скалами в окружении высоких деревьев и пахучих зарослей шиповника и мятлика. Даже солнечный свет был здесь какой-то волшебный, неземной, словно ему приходилось пронизывать диковинную дымку или облака испарений. Ничего подобного мне не доводилось видеть раньше – разве что на картинах итальянских примитивистов, фоном для которых иногда служили сказочные пейзажи. Такие виды любили рисовать Содома[20] и Леонардо, но они отводили им лишь дальний план, едва виднеющийся за сводами галерей эпохи Возрождения. Мы же держали путь через самое сердце открывавшейся нашему взору картины, и во время этого магического действа я как будто открыл в себе нечто, данное мне от природы или унаследованное от предков, – нечто такое, что жило во мне всегда и что я долгие годы стремился постичь. Сделав полукруг на вершине крутого подъема, машина внезапно остановилась. Слева, на противоположной стороне примыкавшей к дороге лужайки, ухоженной и обнесенной побеленными известью пограничными столбиками, стоял белый двухэтажный дом с мансардой. Он был на редкость большим и изящным для здешних мест; рядом с ним лепились друг к другу, а зачастую и соединялись сводами бесчисленные пристройки и сарайчики, а позади виднелась ветряная мельница. Я узнал этот дом по фотографии, полученной от Генри Эйкли, и потому не удивился, прочитав его имя на оцинкованном почтовом ящике, стоявшем на обочине дороги. Чуть дальше за домом простиралась топкая равнина с редкими перелесками, упиравшаяся в крутой, покрытый густым лесом склон высоченной горы с утопавшей в зелени макушкой. Несомненно, это была пресловутая Черная гора, и, должно быть, мы уже одолели добрую половину пути к ее вершине.
Нойз вылез из машины и, подхватив мой чемодан, попросил подождать, пока он сходит к Эйкли и сообщит о моем прибытии. Самому ему нужно было срочно ехать по важному делу, и потому он заглянет лишь на секундочку. Он быстро зашагал по ведущей к дому дорожке, а я тем временем вылез из машины, чтобы немного размяться, перед тем как устроиться в гостиной для долгой беседы с Эйкли. Теперь, когда я оказался на месте происшествия – скорее, череды зловещих происшествий, о которых Эйкли извещал меня в каждом письме, – мое волнение и напряжение вновь возросли до предела; я всерьез страшился предстоящего разговора, в ходе которого мне предстояло погружение в иные, совершенно чуждые человеку миры.
