Михаил Гершензон - Робин Гуд
– Привет благородному лорду шерифу и знатным гостям от сэра Стефена! – сказал гонец, опускаясь на колени перед шерифом.
Скрипка взвизгнула, менестрель сразу смолк. Вся одежда гонца была залита грязью, так что нельзя было даже различить, какого она цвета. Конь тоже казался серым. Он тяжело косил боками, белоснежные сгустки пены повисли на уздечке. Шериф встал со своего места.
– Что случилось у сэра Стефена? – спросил он.
Гонец отер лицо подкладкой плаща и с усилием перевел дух. Рейнольд Гринлиф вгляделся в сухое, старческое лицо, воспаленные глаза. Он не знал этого человека.
– Сэр Стефен просит благородного лорда о помощи. Моего господина постигло несчастье. Вилланы из Сайлса и Вордена подняли руку на моего господина. Они убили старосту в Вордене и посадили его голову на кол. Они разбили двери вотчинного суда в Дэйрволде и сожгли на костре все писцовые книги, податные списки, свитки зеленого воска и ренталии, все, какие там были. Они повалили судью на землю и топтали его ногами, пока он не умер…
Гонец выдохнул все это сразу и замолчал. Гости сбились в кучу.
Шериф и рыцарь Гай Гисборн стояли рядом, глядя прямо в рот гонцу. Они наперебой забрасывали старика вопросами:
– В чьих руках манор?
– Сколько воинов у сэра Стефена?
– Кто вожак вилланов?
– Когда ты выехал из Дэйрволда?
– Как, вилланы в Дэйрволде?
– Кто еще убит?
– Все скажу, – поднял руку гонец. – Они осадили манор. У вотчинного суда их было не меньше чем пятьсот человек. Вожаков у них, сколько я знаю, трое. Первый… – Гонец боязливо оглянулся по сторонам. Даже сквозь слой грязи было видно, как побледнело его лицо. – Разрешите назвать, благородный лорд шериф?
Ральф Мурдах подался вперед и кивнул головой.
– Первому имя – Робин Гуд, – шепотом промолвил гонец, и эхом отдалось в зале имя стрелка.
Гонец снова поднял руку.
– Скателок из Вордена, – назвал он второе имя. – И Вилль Белоручка из Сайлса… Они обложили вотчинный суд три дня назад, на рассвете. После того как сожгли свитки, часть разошлась по домам. Вокруг манора – не больше ста человек. Сэр Стефен сам охраняет манор. Двадцать три вооруженных защищают стены.
– Как ты выбрался оттуда, старик? – перебил гонца Гай Гисборн.
– Я прикинулся, будто с ними, и показал им подземный ход в манор. Но ход был засыпан. Мне поверили, потому что я сам из Дэйрволда.
Рейнольд Гринлиф стиснул в руке тяжелый оловянный кубок. Смятый в комок, тяжелый кубок выпал из его руки и с глухим стуком упал под стол.
– Попомним мы тебе этот подземный ход! – прошептал он, стараясь покрепче запомнить лицо старика.
– Как звать тебя, гонец? – спросила жена шерифа.
И Рейнольд Гринлиф дважды повторил долетевший до него ответ:
– Эдвард. Эдвард из Дэйрволда.
Теперь шериф с Гаем Гисборном и другими рыцарями обсуждали, какую помощь выслать сэру Стефену. Гай Гисборн никому не хотел уступить главенства в отряде. Он заявил, что отряда, который есть в Ноттингеме, мало. К утру готовы будут двинуться в путь его ратники, прямо из замка. Гонец тотчас же поскачет назад и даст знать сэру Стефену, что помощь идет. Манор должен держаться. Ни один виллан не уйдет от суда.
Шериф кликнул писца. Вместе с Гаем Гисборном он сел диктовать послание сэру Стефену.
Толстый нищий загородил своим дородным телом всю дверь.
Рейнольд Гринлиф обернулся и громко воскликнул:
– Вот это нищий так нищий! Уж наверно, бенедиктинец… Много постился ты на своем веку, святой отец? И куда тебе столько мешков?
– Как же, как же, благородный господин! – низко кланяясь, ответил монах, просовывая голову в дверь. – Один мешочек у меня для хлеба, если милосердие ваше пожертвует корочку бедному пилигриму. Один мешочек – для зерна, коли случится протянуть руку у порога житницы, полной даров божьих. Вот этот мешочек – для соли. А этот, – тут монах осенил себя крестом, – для вина, если милости вашей будет угодно…
– Так и быть, – усмехнулся Рейнольд Гринлиф, – для твоих десяти мешков придется пожертвовать тебе лепту вдовицы.
Он отломил маленький кусочек хлеба и протянул его нищему.
Монах подхватил подаяние и бросился целовать руку стрелку.
– Задержи гонца, – шепнул монаху Рейнольд Гринлиф и, притворно поморщившись, выдернул у него руку. – Пошел вон, бродяга! – прикрикнул он на нищего. – От тебя разит вином, как из бочки.
Монах согнулся в три погибели, еще раз поклонился и окунулся в дождь.
Глава десятая,
в которой рассказывается о страданиях отца Тука
Монахам враг, шерифу враг,Стрелкам свободным друг –Таков он был всегда, толстяк,Веселый фриар Тук.
Отец Тук, тяжело пыхтя, остановился посреди дороги. Пот катился градом по его щекам вперемешку с дождем; от мокрых лохмотьев шел пар. Ноттингем исчез за поворотом дороги, а впереди только глубокие следы конских копыт цепочкой тянулись вдоль, и каждая ямка спешила заплыть мутной пузырчатой жижей.
– Клянусь святым Кесбертом, – сказал отец Тук, – у проклятого старика четыре ноги, а у меня только две! Но я догнал бы его, если бы не эта пузатая бочка! – Он с ненавистью посмотрел на свой толстый живот. – Хлюпает, как у лошади селезенка. Ах ты, жирный кабан, только на то и годишься, чтоб перегонять эль и мед, перегонный котел! И подпругу-то не сумел подрезать толком! А уж если Маленький Джон велел задержать гонца, стало быть, дело не шутка.
Подобрав полы плаща, он вздохнул и пустился снова бежать. Дождь поредел и совсем перестал, а толстяк все бежал, с великим трудом перебирая обросшими глиной ногами.
– Стой! – воскликнул он вдруг, вглядываясь в следы на дороге. – А подпруга-то лопнула как-никак! С полчаса уж, наверно, он тут протоптался. Уж теперь я его догоню! Свернул бы он только на Сайлс. А если на Ватлинг? Ищи тогда ветра в поле!
Отец Тук выбрал высокий каштан, у которого низко начинались ветви, обхватил ствол руками и стал карабкаться вверх. Кое-как он добрался до первой ветки и перекинул через нее ногу. Ему долго не удавалось подтянуться так, чтобы навалиться на ветку брюхом, и он раскачивался, вися вниз головой, а ветер пузырем надувал мокрый плащ. Стрелок помянул, по своей привычке, святого Кесберта, а потом и святого Дунстана, и Вольфхэда, и Вульфстана, и сорок угодников, и Деву Марию. Видно, Дева Мария услыхала его, потому что она помогла ему вскарабкаться на скользкую ветвь. И хотя непристойно святому отцу обнажать свои телеса, прежде чем лезть дальше, фриар Тук сбросил вниз на траву изорванный плащ, показав дроздам и дятлам широкую взмокшую спину, плечи, похожие на добрые окорока, и грудь, изукрашенную хитрой татуировкой: тут были и кресты, и сердце, пробитое стрелой, и рыцарский герб, составленный из четок, бочки и лука со стрелами. Отдышавшись немного, святой отец полез с ветки на ветку, стараясь ставить ноги поближе к стволу, чтобы не подломился какой-нибудь предательский сук.
Так взбирался он выше и выше, пока верхушка дерева не заходила под его тяжестью, как тонкая былинка. Отсюда он увидел перекресток и гонца, подъезжавшего к тому месту, где раздваивалась дорога.
– Святая Мария, Пречистая Дева, – твердил фриар Тук, раскачиваясь на верхушке каштана, как тяжелая груша, – пусть свернет он к Сайлсу, потому что тогда уж наверно остановится на ночь в сторожке у Черного Билля! А ну как свернет на Ватлинг?
Тут счастье оборотилось лицом к толстяку, потому что всадник действительно свернул по пути к Сайлсу. А когда фриар Тук добрался до нижней ветки, он даже вскрикнул от радости: четыре десятка псов вихрем неслись по дороге. Издали казалось, что они и вовсе не касаются земли.
– Осторожно, дьяволы! Дайте мне спрыгнуть, ведь я раздавлю вас! Да что вы за умники! Полегче, полегче, Волк, ты собьешь меня с ног! Не время теперь целоваться. Уж я знаю, ты меня и в преисподней отыщешь, хитрец. Ха-ха! Посмотрим, какую рожу скорчит сатана, увидя таких провожатых! Полно скакать тебе, Волк, принимайся за дело. А ну, догони, возьми!
С этими словами отец Тук ткнул вожака мордой в дорогу. «Фью-ить, фью-ить», – свистнул он, и пес, распластавшись над землей, понесся по следу, а за ним и вся стая. В один миг собаки скрылись вдали.
– Ну, теперь я могу не спешить, – облегченно вздохнул отец Тук.
Он накинул на плечи плащ и зашагал по дороге. Солнце выбилось из-за туч у самого горизонта, посылая вдогонку стрелку длинные, узкие полосы света. Дорожные кочки заиграли золотом: тощая тень, смешно покачиваясь, побежала впереди отца Тука. Отец Тук был еще в лесу, а тень – на опушке; отец Тук – на опушке, а тень – на лугу; отец Тук – на лугу, а тень побежала уже по медной щетине сжатого ячменя.
