Александр Солженицын - Раковый корпус
– Профессор Тимофеев-Ресовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Наше общество собирается ежедневно после утренней пайки около левого окна. Не могли бы вы нам сделать какое-нибудь научное сообщение? Какое именно?
Застигнутый врасплох, я стоял перед ним в своей длинной затасканной шинели и в зимней шапке (арестованные зимой обречены и летом ходить в зимнем). Пальцы мои ещё не разогнулись с утра и были все в ссадинах. Какое я мог сделать научное сообщение? Тут я вспомнил, что недавно в лагере была у меня две ночи принесенная с воли книга – официальный отчёт военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере её ещё не видел? Пустой вопрос, конечно, нет. <…>
После пайки собралось у левого окна научно-техническое общество человек из десяти, я сделал своё сообщение и был принят в общество. Одно я забывал, другого не мог допонять, – Николай Владимирович, хоть год уже сидел в тюрьме и ничего не мог знать об атомной бомбе, то и дело восполнял пробелы моего рассказа. Пустая папиросная пачка была моей доской, в руке – незаконный обломок грифеля. Николай Владимирович всё это у меня отбирал, и чертил, и перебивал своим так уверенно, будто он был физик из лос-аламосской группы.
Он действительно работал с одним из первых европейских циклотронов, но для облучения мух-дрозофил. Он был из крупнейших генетиков современности» (Т. 4. С. 517–518). «По вечерам споров не было, устраивались лекции или концерты. И тут опять блистал Тимофеев-Ресовский: целые вечера посвящал он Италии, Дании, Норвегии, Швеции. Эмигранты рассказывали о Балканах, о Франции. Кто-то читал лекцию о Корбюзье, кто-то – о нравах пчёл, кто-то – о Гоголе» (Там же. С. 521).
Своё свидетельство оставил и Н. В. Тимофеев-Ресовский:
«Ещё на Лубянке я затеял коллоквий. <…> Коллоквий у нас был выдающийся. Потом в Бутырках был, где я с Солженицыным просидел. Он тогда участвовал немножко в нашем коллоквии. А потом был и в лагере. В Бутырках у нас участвовало человек семнадцать. Три попика было – два православных и один униатский. Мы его, между прочим, там окропили и окрестили, обратно приняли в лоно православной церкви: он очень просил. Биолог – один я. Четыре физика, четыре инженера, два энергетика и один экономист. Я там читал доклады о биофизике ионизирующих излучений, о хромосомной теории наследственности, о копенгагенских общеметодологических принципах, о значении этих принципов для современной философии онтологического направления, для современной онтологии. Затем физики читали по своей науке. <…>
Попик-то униатский, которого мы окрестили, очень был силён по патристике. Он нам патристику читал – учение о святых отцах церкви. Очень интересный был курс. А старый православный попик, совершенно замечательный, отец Гавриил, прочёл нам три лекции о непостыдной смерти. Почти всем нам это понадобилось потом. Вкратце философское содержание сводилось к тому, что всякие люди начинают думать о смысле жизни и выдумывают обыкновенно всякую чепуху. А смысл-то жизни очень прост – непостыдно умереть, умереть порядочным человеком, чтобы, когда будешь умирать, не было совестно, чтобы совесть твоя была чиста. Совершенно замечательная лекция была. И, наверное, так через недельку он и преставился»[116].
…слово tumor встречалось ему на каждой странице «Патологической анатомии»… – Глава «Опухоли» в «Патологической анатомии» начинается с определения предмета: «Опухоль (tumor), или бластома (сноска: «От греч. вlastano – образую зачатки, семена». – В. Р.), представляет собой реактивное разрастание ткани, которое по существу и по течению процесса, по значению для организма и влиянию на него в значительной степени отличается как от физиологических проявлений роста, так и от тех разрастаний ткани, которые имеют место при воспалениях, регенерациях и гипертрофиях» (Ч. 1. С. 255). На этой же странице слово «tumor» повторяется ещё дважды.
– Привет, друзья! – объявил он с порога… – Обращение, отданное автором в романе «В круге первом» своему протагонисту Глебу Викентьевичу Нержину. См. далее в речи Костоглотова: «Друзья! Это удивительная история» (с. 125) и др.
…«Геохимические поиски рудных месторождений». – Среди подготовительных материалов к «Раковому корпусу» есть библиографическое описание двух книг сходной тематики: И. И. Гинзбург. Опыт разработки теоретических основ геохимических методов поисков руд цветных и редких металлов. М.: Госгеолтехиздат, 1957. 298 с.; Геохимические поиски рудных месторождений в СССР: Труды Первого Всесоюзного совещания по геохимическим методам поисков рудных месторождений. М.: Госгеолтехиздат, 1957. 467 с.[117].
Сбоку от первого описания – помета красным карандашом: РК.
…«Живая вода»… – роман (1950; Сталинская премия, 1951) А. В. Кожевникова.
…он читал и слышал, что жалость – чувство унижающее: и того унижающее, кто жалеет, и того, кого жалеют. – В частности, в монологе Сатина из пьесы М. Горького «На дне» (1902), который в школе заучивали наизусть, есть такие слова: «Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!»[118]
…ещё – Сурхан с отрезанной ногой… – Видимо, о нём пишет И. Е. Мейке (между 13 и 16 марта 1963) – А. С.: «Мальчик Сибасин с саркомой кости (бедра) уже кончил университет и ходит на 2-х костылях, хороший, здоровый мужчина»[119].
…стал перелистывать подшивку республиканской «Правды»… – В Узбекистане это была «Правда Востока». В письме Н. И. Зубову из Ташкента (17 января 1954) А. С. сообщает: «…здесь есть и библиотечка, и приносят узбекскую республиканскую газету <…>»[120]
Ася… – Сотруднице ЦГАЛИ Г. Г. Григорьевой, очевидно, заступившейся за Асю, А. С. написал (7 октября 1966):
«А Вам не показалось, что Асей я отчасти и любуюсь, что это далеко не “разоблачение”?»[121]
Другой сотруднице ЦГАЛИ, И. П. Сиротинской, А. С. (тоже 7 октября) просит передать благодарность: «Насчёт смещения девичьего восприятия (Ася) на сколько-то (но десять ли?) лет она, вероятно, права. Но мне кажется, что мировыми проблемами девятиклассницы 55 года тоже уже не занимались, это тоже смещение да на 20 лет!»[122]
Тангó? – Название аргентинского танца Дёмка произносит на французский манер.
Я сто сорок сантиметров делаю и тринадцать две десятых делаю. – Вполне приличные для девочки результаты прыжков в высоту и бега на сто метров.
Нас в сентябре в мужскую перевели… – Постановлением Совета Министров СССР с сентября 1954 г. в школах крупных городов, с первого по девятый класс, заново вводилось совместное обучение мальчиков и девочек («Правда», 18 июля 1954).
…о борьбе народов против позорных парижских соглашений… – Парижские соглашения – комплекс документов, подписанных в Париже 23 октября 1954 г. представителями США, Великобритании, Франции, ФРГ и других западных государств. Вступили в силу 5 мая 1955 г. На основе этих соглашений Западная Германия была освобождена от оккупационного режима, присоединилась к Организации Североатлантического договора и вместе с Италией примкнула к Западному союзу (Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды и Люксембург), преобразованному в Западноевропейский союз.
Пассаж! Гостиный двор! – крупнейшие ленинградские магазины, расположенные друг против друга на Невском проспекте.
Жизнь дана для счастья! – вариант афоризма, получившего распространение после очерка В. Г. Короленко «Парадокс» (1894):
«Человек создан для счастья, как птица для полёта…»[123] См. далее в реплике Костоглотова: «…“Жизнь дана для счастья!” Что за глубина! Но это может и без нас сказать любое животное – курица, кошка, собака» (с. 124).
…подвиг Павла Корчагина <…> подвиг Матросова… – Павел Корчагин – центральный персонаж романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь» (см. 1-е примечание к с. 124). Александр Матвеевич Матросов (Шакирьян Юнусович Мухамедьянов), детдомовец, произвольно выбравший себе имя, отчество и фамилию (1924–1943), погиб в бою за деревню Чернушки Псковской области. По официальной версии, закрыл своим телом амбразуру вражеского дзота. Посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.
…был такой философ Декарт. Он говорил: всё подвергай сомнению! – Французский философ Рене Декарт (1596–1650) выдвинул принцип всеобъемлющего, радикального сомнения (de omnibus dubitandum). «Человеку, исследующему истину, – писал он, например, в трактате «Первоначала философии» (1641–1644), – необходимо хоть один раз усомниться во всех вещах – насколько они возможны»[124]. И дальше: «Мы не можем сомневаться в том, что, пока мы сомневаемся, мы существуем: это – первое, что мы познаём в ходе философствования»[125].
Поэтому вариантом знаменитой картезианской формулы «Cogito, ergo sum» (в переводе с лат. – «Мыслю, следовательно, существую») будет «Dubito, ergo sum» («Сомневаюсь, следовательно, существую»).
