Анастасия Баталова - Тонкие струны
Попрощавшись со всеми, Оливия отправилась по плоскогорью в сторону посёлка. Справа и слева дорогу окаймляли низкие колючие кусты дикого шиповника. Всё лето они нежно и сладко пахли, а теперь, в середине августа, покрылись россыпью плотных продолговатых тёмно-красных плодов. Возле молодой рощицы, отпочковавшейся от большого леса и отбежавшей от него к самой дороге, Оливия остановилась. В волнистом обрамлении окончательно расступившихся облаков таинственно и страстно светила полная луна. За деревьями мерцали золотые квадратики окон посёлка. Высокую траву наполняли трепещущие звуки цикад. Перешёптывалась листва. Девушка обернулась – ей почудились осторожные шаги. Позади неё на дороге действительно стоял человек. Присмотревшись, она узнала Артура.
Сердце её тотчас же болезненно и сладко сжалось, как всякий раз, когда они оказывались наедине. Юноша приблизился… И тут… Унылая реальность нежданно раздвинулась, как занавес, уступая место удивительной сказке.
– Я провожу тебя, – сказал он.
Оливия замерла. И прервался в этот миг самый близкий к тропинке стрекот цикады. Наступил момент абсолютной тишины, и восхитительной, и жуткой. Казалось, даже листья на деревьях остановились, перестав шелестеть на ветру.
Оливия молча пошла вперёд, Артур последовал за нею отставая на шаг. Тёплый ветер с моря покатился за ними медленным мощным потоком. Рощица вновь наполнилась сухим шорохом листвы.
Возле крыльца дома Оливии они остановились.
– Может, угостишь меня чаем? – спросил Артур со своей фирменной небрежно-ласковой улыбкой, которая, как он уже неоднократно убеждался, безотказно действовала на девушек.
– Зачем? – почти испугалась Оливия. Она всегда так терялась, оставаясь с этим парнем один на один, что если ей и удавалось что-либо сказать, то это оказывалась, как правило, нелепость.
– Ну…Чаю хочу… – сказал Артур первое, что пришло в голову. Он явно не ожидал такой реакции от предположительно влюблённой девушки.
– …Ладно! – выдохнула вне себя от счастливого ужаса Оливия, – только у меня в коридоре лампочка перегорела, там можно стукнуться.
Девушка распахнула дверь и вошла, Артур последовал за нею. Перед тем, как вступить в зловещий мрак внутреннего коридора, оба остановились.
– Ты иди первая, – сказал Артур, – а потом позови меня, только когда пройдёшь…
– Лучше вместе идти, рядом, там просто стоит всякое… – нерешительно возразила Оливия, – мой всё-таки дом, я знаю где что.
– И я разберусь. Ты сначала иди. Я… Я боюсь столкнуться с тобой в темноте.
Последняя фраза показалась Оливии очень уж странной, но она ничего не сказала. Такой непонятный человек! Чёрт знает, что у него на уме. Ведь, вроде бы, что такого? Ну, подумаешь, соприкоснуться в темноте рукавами – ничего особенного! – да даже пусть лбами – чего страшного? – шишки будут, да и всё. Девушка печально вздохнула: Артуру, вероятнее всего, просто противен любой близкий контакт с нею. Какое же ещё может быть объяснение? Других девчонок ведь он и приобнимает, и щекочет, и ни с того ни с сего закидывает на плечо… А к ней даже не подходит ближе чем на метр, точно к заряженной или взрывоопасной.
Она пошла вперёд, и следом за нею шагнул в мазутную черноту Артур. Оливия наощупь открыла дверь в свою комнату. Включив свет, она наполнила из крана электрочайник, водворила его на подставку и включила. Спустя небольшое время он глухо загудел, нагреваясь.
Артур всё ещё преодолевал заставленный старой мебелью, банками и корзинами коридор. Почти все постсоветские дачи служат последним пристанищем самых разных ненужных вещей, которые по каким-то причинам жалко вынести на свалку.
– Погоди, не входи! – крикнула ему Оливия и метнулась к стене. Она так испугалась, что даже позабыла о спящих в соседней комнате родителях. Возня могла потревожить их. Спохватившись, она вскочила на диван прямо в кедах и, рывком сняв приклеенный скотчем к обоям портрет Артура, спрятала его под подушку.
– Теперь можно! – крикнула она снова.
Артур переступил порог комнаты, потирая лоб. Видимо, он всё же встретился во мраке с подвешенным к потолку жестяным ведёрком. Войдя, он почти сразу начал осторожно ощупывать взглядом стены – ему не терпелось увидеть портрет. Но его – чтоб леший брехуну на спину запрыгнул! – нигде не было видно. Артур, естественно, был разочарован. Стараясь не подавать вида, он развязно уселся на табурет.
– Ну…давай, пока чай греется, чем-нибудь займёмся, – протянул он.
Оливия посмотрела на него так, словно он целился в неё из пистолета и даже непроизвольно подалась назад – этот юноша вызывал в ней такую концентрированную смесь паники и восторга, такую мучительную амбивалентность – бежать прочь или кинуться в объятия – что в его присутствии она не вполне владела собой.
– Ооо… – невозмутимо сказал сам себе Артур, приметив на столе телефон Оливии, – можно я покопаюсь в твоём мобильнике? У тебя там есть что-нибудь прикольное?
Испуганно сглотнув, Оливия кивнула. Кончики пальцев у неё онемели, сердце билось часто-часто. В это время вода закипела, и девушка, отвлёкшись на приготовление чая, немного успокоилась. Развесив по краям чашек ярлычки, она стала заливать пакетики кипятком, наблюдая, как прозрачная жидкость сразу неравномерно желтеет, а потом становится всё темнее и темнее, как йод… О, Боже! Вот идиотка! Резким движением обернувшись, она чуть не смахнула со стола чашку с блюдцем. Очередная глупость! Как можно было допустить такое? Оливия только сейчас вспомнила, что у неё в папке с сохранёнными фотографиями полным-полно селфи в полуобнажённом виде, и, судя по лицу Артура, он – чёрт возьми! – в данный момент разглядывал именно их.
– Круто у тебя тут люстра вошла в кадр, как НЛО прямо… – сказал Артур, поворачивая к ней экранчик с одним из самых удачных фото: Оливия перед зеркалом в полный рост, с распущенными по плечам шикарными волосами, и на ней нет ничего, кроме чёрных трусиков и жемчужного ожерелья.
"Он что, издевается? – подумала девушка, – крутая люстра… мда."
Отложив мобильник, Артур принялся за чай.
– А есть у тебя что-нибудь вкусненькое?
Оливия не сомневаясь ни секунды выставила на стол свою самую большую драгоценность – припасённый на случай сладкого жора вафельный тортик. Для этого мужчины она готова была на всё.
– Ешь тоже, – сказал он, – чего сидишь?
– Я… Я не буду. Ты сам. Это на ночь… Калории…
– Да брось ты дурака валять. Ешь. Ты тощая стала, как чёрт знает что, как чупа-чупс. Одна голова осталась. Раньше лучше было…
Оливия нерешительно взяла из пластиковой коробочки маленький кусок торта. Взглянув на него с тоской, она медленно поднесла его ко рту и обреченно, значительно откусила чуточку. Точно пригубила смертельный яд.
– Ну что, не умерла? – спросил Артур с ласковой насмешкой.
Оливия почувствовала, что она всё ещё жива, торт очень вкусный, шоколад тает на тёплых губах, чай цвета йода наполняет комнату густым ароматом. Это было хорошо. Она улыбнулась. Артур захрустел своим куском.
– Красивая баба, – сказал он, указывая на стену, где висела рядом с тем местом, откуда сорван был портрет, нарисованная Оливией купальщица, что собиралась повернуть голову. – Подаришь мне?
Оливия радостно встрепенулась. Внимание возлюбленного к творчеству обрадовало бедняжку чрезвычайно. Теперь пустяком казалось даже то, что люстра нравится ему гораздо больше её фигуры, ведь – о, счастье! – он признал её художественное дарование.
– Конечно! – воскликнула она, снова запрыгивая на диван прямо в кедах, ей хотелось поскорее снять картину. У неё не возникло ни малейшего колебания отдавать её или нет, хотя прежде очень многие друзья, включая Люцию, просили подарить "Купальщицу" и она всем отказывала. Оливия считала её своей лучшей работой.
И тогда Артур решил, что это самый подходящий момент. Он собрался с духом…
– У тебя есть тут мои портреты? – спросил он как будто бы в тему.
– Что?! Э… С какой радости? – от смущения или от испуга у Оливии иногда вырывались грубости.
– Ну… Не знаю… – смутившись тоже, пробормотал Артур и отвернул лицо.
– Нет у меня никаких портретов, – сказала Оливия, чувствуя, что краснеет. Она спрятала портрет безотчётно, это было самое первое, скорее интуитивное, нежели продуманное решение, порыв, эмоция… Во-первых, девушка беспокоилась, что портрет недостаточно хорош и может не понравиться Артуру, а во-вторых ей было бы очень стыдно сознаться перед ним самим в том, что она рисует его по памяти; ведь это, пожалуй, даже интимнее, чем поцелуй, эротичнее и нежнее, чем самое волнующее прикосновение. Это вдохновение, оно затрагивает гораздо более тонкие струны души… и гораздо более глубокие.
Артур тоже это понимал; не разумом, сердцем. И поэтому, наверное, впервые услыхав о портрете, растерялся как не целованный мальчик. Он никогда не страдал от недостатка женского внимания, оно доставалось ему легко, он определённо обладал харизмой, шармом, и очень многие девушки так или иначе выражали свою симпатию к нему, но никто ещё не рисовал – это было самое необыкновенное проявление чувств, которое он встречал по отношению к себе, и, сам того ещё до конца не осознавая, он очень высоко оценил его.
