Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев
Не может быть «жути» в такой общности многого в нас. Словечка «замазыриться» — ть, — нет в словаре Даля32. Я не слыхал. Того же смысла — «забельшить»33. А есть слово — «мазырничать» — привередничать, размазывать кушанье по тарелке от прихоти. Олёк, остерегайся «областных» словечек в писаньи, они бывают нужны лишь для оттенения лица, для «характера», порой… Говорю, конечно, об очень редкостных словах, мало внятных общему читателю, — их лучше избегать. — Напомни, какое «определение» я дал тебе, в конце лета, которое тебя обожгло? я вспомню смысл его… — напиши, за _ч_т_о_ извинился. — Твою рубашечку бу-ду носить, ведь ты в ней, твое сердце, свет глаз твоих! О, нежная моя! — Олюночка, я не нашел твоей карточки — «полненькой», и лошадки! Пропала. — Моего портрета художника Калиниченки, я не могу отобрать уже от приятеля, раз отдал! Не отдаст!! Он даже не дал мне на время, а сам для меня переснял. Отдал я в черные дни, когда все разбрасывал из своего… после Оли, — не хотел жить, собирался уходить… Теперь как жалею! Если бы ты подошла ко мне тогда, в Берлине! Но тогда я был чужим твоей душе. А я — бессознательно _ж_д_а_л, — _к_т_о_ же меня приласкает?! укрепит..? И — все чуждое было, все — _н_е_ для меня! А как за мной ухаживали — в самом светлом смысле! — везде! И — все чужие, — жия… Но ты… ты бы _м_о_г_л_а_ отеплить сердце… Ну, _п_р_о_ш_л_о. Я все же нашел тебя! Ты… меня…?! И благодарю Господа: я уже _ж_и_в_у… я заставлю себя писать, завершать. Чего жду? Спокой-ствия. Многое тревожит душу, чего-то жду… — да ведь жизнь-то какая, какие события! А для моей работы — ей надо _в_с_е_г_о_ меня, как всегда. Но я себя за-ста-влю. Увидишь. Оля, я ничего не утаиваю от тебя из жизни моей, и из работы моей. 2-я часть «Лета Господня», — это написано до 41 года. У меня двенадцать очерков, надо еще 3–4 — болезнь, кончина отца, похороны, поминки, _к_о_н_е_ц… — тогда будет _в_с_я_ 2-я ч. «Лета». Да, я изменил чуть программу чтения: первым номером пойдет не «Чертов балаган», а… благостное — «Крестный ход»34, из II ч. «Лета Господня». В литературе _т_а_к_о_г_о_ никто не давал и не даст. Дано мною, и — исчерпано. Возможно, что будут на чтении митрополиты35, оба, или один… — м. б. и не будут! — но мне дано было дружеское указание… — м. б., кто-нибудь из них и изъявлял желание. Придется поехать и пригласить. Митр. Евлогий не раз меня слышал и — радовался. И начинать — при них — с… «Чертова балагана»… — нет, хоть и ничего непристойного, но… рассказ очень жесткий, «волнующий нашей _б_о_л_ь_ю», — это удар по части нашей интеллигенции… — не хочу ворошить. Я дам родную, светлую стихию, нашу «святую силу», — Крестный ход — ан гран![11] Смотр святынь! Встреча Господа и Пречистой, «смотр» земной жизни: «„пойду, погляжу, как на моей земле люди живут“ — скажет Господь, и пойдет, и все праведники и преподобные, и все святые с Ним…» — говорит Горкин36. И тут читатель увидит… — «земное»… грязь, злобу, недостоинства… и… — при всем этом «беспутстве» — _ж_и_в_у_ю_ душу, порыв к Небу! — да, Оля… кажется, мне удался этот труднейший «опыт». Встанут перед слушателями _в_с_е_ храмы Замоскворечья и Кремля — в их «знаменах». И — будет двигаться _х_о_д… _с_м_о_т_р_ _з_е_м_н_о_г_о. Остальное без изменения. Из «Няни» беру страницы 113–116 — начиная со слов «А жить уж нам трудно стало…»37 Чтения на 12 минут. Но «Крестный ход» возьмет почти 30–35 минут. Он труден для чтения, много сил возьмет. Из «Богомолья» беру — знаешь, детка, я задумал, — чего Оля хотела бы? — и раскрыл на удачу: 92 страница! — «Идем самыми страшными местами…38 Парит. Гроза. Ливень. Розовая колокольня Троицы… Свеча пасхальная — отец — земляника…» — ну, вся наша родная стихия! Ты довольна? Да, да… — ты в ней!! Читать буду — _т_е_б_е, знай! Воображу тебя — в рядах, и скажу мысленно перед чтением: — «Ольгуна, слушай девочка, для тебя я». Если бы чу-до..! Увидал бы тебя… — сердце взметнулось бы..!
Читаю — тебя вижу, тебя в сердце держу. Так и знай.
Растяпа доктор бо-ится… сказать два слова39, при поднесении твоих цветов и карточки! «Я непременно споткнусь!» Я ему внушаю: «скажете „эти розы от вашей преданнейшей читательницы-друга, из Голландии!“» Не мо-жет!.. Придется просить Юлю — чтобы — за доктором — сказала эти слова. Так я хочу: пусть видят, _к_а_к_ меня лю-бят! Хочу!! И — поцелую цветы. Это воспитывает читателя. Мне так дорого движение твоего сердца, что не в силах сдерживать (цветы-то!) тебя — сумасбродку милую, нежную мою… — Как меня теребят! А я боюсь — ну, будет полупустой зал: нет, ведь, печати… — а все смеются. Я всегда волнуюсь, — му-ка мне эти чтения! И после — весь разбит. — Милые стрижи — тебе явились! Олюна, должно быть не получишь ты на Рождение «флер д’оранжа»![12] или — гардении… До войны это в Бельгии выводили, «спесьялитэ»[13], а теперь и в Париже не могу найти, а я так мечтаю — о, чудесный аромат! Хотел тебя порадовать, писал Сереже. Пустяки и получишь. Твоя гортензия все пышная. Твои «мотыльки» снова дают листья. С декабря не покидают меня твои цветы-поцелуи. — Оля, верь мне, себе. Ничего не значит, что пока _н_е_ чувствуешь, что _м_о_ж_е_ш_ь (* творить). Это мне отлично знакомо. Помни: надо заставлять себя! И — увидишь. Слушай гОлоса в душе… _х_о_ч_у_ — и работай! Тогда почувствуешь, в процессе работы. Никогда во всех подробностях заранее не рисуй себе содержания: лишь чуть ощути неясное, оно станет _г_л_а_в_н_ы_м. Напишешь так, как и не думала. _Б_е_з_ усилий! всегда без напряжения! Только подумай мельком — и свободно! — вот, рассказываю, как хочу, любимому… душу открываю, и ничто меня не связывает, никакая форма… а что душа хочет… Это после, когда уже написала _в_с_е_ — будешь сжимать, пополнять, — ну, форму давать. Тогда увидишь, что ненужно, что на-до еще… и все — чуть-чуть… Только не медли, не пугай себя, при-нудь! — я и до сей поры должен себя принуждать! Во мне или лень, или… нерешительность, — но это все обманное. Надо _н_а_ч_а_т_ь. Надо почувствовать наплывающую «радость» от чего-то, что ты напишешь… когда в сердце начнет что-то назревать, очень неопределенное… но потом — _с_а_м_о_ прояснится, уже
