Драконы грома - Парнов Еремей Иудович
Старый ведический жрец с тикой высшей касты над переносицей и шнуром на плече первым, после Нараяна, разумеется, поднес горсточку риса ко рту. Потом угостил меня. Из чистой вежливости, потому что иноверца все равно не коснется благо причастия. В отличие от всех мировых религий, стать индуистом, принять индуизм нельзя. Индуистом можно только родиться. Под сенью Гималаев, в лоне семьи и касты.
Я поблагодарил гуру и сказал, что понимаю, какую честь он мне оказывает. В Индии такое было бы немыслимо. Не потому, что индийцы менее гостеприимны. Просто индийские брахманы более строго относятся к закону, который предписывает, в частности, не осквернять себя и свою пищу прикосновением к человеку низшей касты. Тем паче, к внекастовому существу.
— Не беда, — непальский священнослужитель понял намек с полуслова. — Надеюсь, ваша карма теперь улучшится и в следующем воплощении вы родитесь здесь, у нас.
Слова жреца были продиктованы традиционной непальской терпимостью и безусловным влиянием буддистов, отрицающих всякую кастовость.
Как и многие другие святыни Непала, Бутханилакантха почитается не только адептами Шивы и Вишну, но и буддистами. Благо доктрина воплощений позволяет творить любые генеалогические чудеса. В недрах некоторых сект Будду, например, считают земным воплощением Вишну, равно как и королей Дева Шах.
Вообще Будханилакантха — синтетическое божество разных верований представляет интереснейший объект исследований для этнографа. О нем можно написать интереснейшую монографию. Удивительно, что никто до сих пор не предпринял такой попытки. У старинного тибетского географа Миньчжул Хутукты (правильнее, очевидно, Хутухту, то есть перерожденец) я нашел прелюбопытное описание подобного памятника.
Неподалеку от лежащего по дороге из Чжеронга в Непал города Наякота есть место в ложбине гор, называемое Гованаста, тут, посреди потока, подобного морю, есть нерукотворный каменный кумир, имеющий фигуру человека, у которого лицо закрыто желто-красным шарфом; он лежит навзничь, и из волос его высовываются 9 змеиных голов. Хотя это и есть весьма священный кумир святого, великого милосердца Голубогорлого… много индийских и непальских буддистов неблагоговейны к этому кумиру и в особенности же тибетцы, называющие его опрокинутым навзничь драконом или драконом-живодером. Глупое это название происходит оттого, что этот кумир по-индийски называется «Нилакантха», а тибетцы знают, что слово «Нила» значит «дракон», а «кантха» — «лежащий навзничь».
«Нилакантха» в действительности означает «Синегорлый». Но любопытнее всего, что относится этот странный эпитет не к Вишну, и не к его воплощению Нараяну, а к Шиве. Именно гималайский хозяин Шива выпил, спасая мир, смертельный яд, отчего его горло стало синим, как горный лазурит. Но таков уж он, этот текучий эфир небожителей, что одно перетекает в другое, рождая причудливейшие сочетания, создавая невероятные инверсии.
В пещерах острова Элефанта близ Бомбея я видел трехликого гиганта, воплотившего в себе черты всей главной триады: Брахмы, Вишну и Шивы, а в пещерном храме близ столицы Малайзии Куала-Лумпур мне показали редкое изображение Шивы — гермафродита: одна половина тела была мужской, другая — женской. Элемент подобной идеи несет и образ Натараджа — самое известное из шиваистских изображений, где грозный разрушитель представлен в образе четырехрукого повелителя танца.
И все же, несмотря на невероятное для рационального европейского ума смешение мифических образов, Бутханила-кантха являет собой именно миросоздателя Вишну, покоящегося в кольцах Змея Вечности Ананты, или Шеши, посреди океанских вод. Отсюда бассейн и непременный вишнуистский атрибут раковина, которую пятиметровый исполин держит в левой руке.
Эту раковину можно встретить в любой, даже в самой бедной ламаистской кумирне от Монголии до Бутана, на алтаре любого индуистского храма. В сложной символике Гималаев раковина-дунхор — один из восьми символов счастья, а в ламаистском оркестре — главный инструмент. С хриплого, устрашающего рева белых раковин, оправленных в серебро, начинается утро в дзонгах Бутана, крепостях затерянного в горах Мустанга, на узких улочках Патана или обветшавшего Леха. Это голос Гималаев, непередаваемый хрип, треск и хохочущий рев движущихся ледников.
Одну такую раковину, изукрашенную резным цветочным узором, я купил в пестрой лавочке на бомбейской Марин-драйв. У меня едва хватает запаса воздуха в легких, чтобы пробудить в ней надрывное пугающее эхо горных долин. Я где-то читал, что у древних майя был обычай нюхать сильно пахучее вещество в минуты важных событий жизни. Потом, даже через много лет, стоило им поднести к носу заветный флакон, как в памяти тут же оживала во всех ярчайших подробностях картина былой славы ли, скорби — не знаю.
Вспоминая Гималаи, я любуюсь неповторимыми иконами-танка, выполненными минеральными красками на тончайшем полотне; раскрашенной маской Бхайравы; тонким изящным Манджушри — покровителем тайных наук, отлитым некогда в Патане из уникальной непальской бронзы, дающей патину холодную и серебристую, как лунный свет. Перед мысленным взором проплывают города, дома, улицы, пестрая сутолока базаров, разноцветные флаги, стерегущие силы земли. Но если мне хочется увидеть со всей возможной для памяти яркостью белизну вершин и пронзительную фиолетовость неба, услышать шорох горного шифера, вдохнуть дым костра, в котором тлеют аргал и можжевельник, я беру в руки раковину. И пытаюсь трубить. Иногда это удается.
Жрец Синегорлого помог мне сосчитать головы кобр: их оказалось десять.
— А теперь я покажу вам одиннадцатую змею, — тоном заговорщика сказал он, увлекая меня за собой.
Пройдя меж львов, охраняющих вход, мы спустились по лестнице за пределы святилища. Под каменной стеной был темный провал, где среди сплетения древесных корней угадывались каменные кольца.
— Вот эта одиннадцатая змея встала перед королем из династии Малла, когда тот хотел взглянуть на спящего Нараяна, и не пустила его. Ведь он сам воплощение бога и не должен видеть себя со стороны.
Мне хотелось узнать почему, но я удержался от вопроса. Да и вряд ли мой необычный гид сумел бы дать вразумительный ответ. Только в научной фантастике допустима столь непереносимая ситуация, когда путешественник в прошлое лицом к лицу сталкивается с самим собой. Более молодым, естественно. Юное прошлое, как правило, тут же начинает одолевать расспросами пожилое будущее: что-де там у вас и как? Каменная змея, видимо, учла вопиющую неправдоподобность такой сцены и воспрепятствовала.
В королевском ботаническом саду есть еще один бассейн с Нараяном на Змее. Более скромных масштабов. В нем плавают великолепные радужные карпы, сине-зеленые, фиолетовые с желтизной, кроваво-черные. Детвора с увлечением кормит их печеной кукурузой. Король изредка тоже прогуливается по тенистым аллеям. Лицезреть копию ему не возбраняется. А по ночам в сад спускаются из горных джунглей леопарды.
Когда мне сказали об этом, я сперва не поверил. Но сторож открыл сарай и поднял брезент. На земле, уже вонючей от застывшей крови, лежали два великолепных зверя, запрокинув усатые, мертво оскаленные морды. В прищуренных глазах поблескивала холодная фарфоровая белизна. Жуки ползали в нежном подшерстке горла.
— Утром убили, — сообщил сторож. — Приходили воду из бассейна лакать.
Я не спросил зачем. В Сринагаре, в магазине мехов, я видел тщательно выделанные тигровые и леопардовые шкуры. Ярлыки на них были со многими нулями. Можно было купить и одну голову, чтобы повесить на стенку. Или коготь на амулет. Или отдельный ус, как лекарство.
Оправленный в золото коготь тигра на декольтированной красотке и Красные книги исчезающей фауны. Два лика нашего мира.
Рядом с сараем в бассейне спал вечным сном Вишну и не мог защитить прекраснейших из детей своих.
Уже в Москве я узнал из книг, что базальтовый колосс изваян в VI–VII веке.
Мой «базовый лагерь» в Непале размещался в небольшой гостинице «Блу стар», расположенной в получасе ходьбы от городских ворот. Ее светлый, отделанный деревом холл украшали позолоченные райские птицы, фигуры бодхисатв, стоящих на лотосе, и большое панно, на котором была изображена белая, с красным дворцом посередке Потала — резиденция далай-ламы. Прямо напротив конторки, где сидела хорошенькая администраторша, висели портреты королевской четы, а кассовый отсек украшали изображения буддийских проповедников, которые принесли в Гималаи учение «Ваджраяны», или «Колесницу громового раската». Тут же находился и маленький киоск, который мог бы дать сто очков вперед любому из антикварных магазинов Нью-Йорка. Его полки буквально прогибались от тяжести бронзы. Не выходя из отеля, можно было составить себе довольно полное представление об индуистском и буддийском пантеонах страны. Ночью, когда переизбыток впечатлений и москиты не давали заснуть, я спускался в этот прелестный уголок и часами разглядывал отливки старинной и современной работы, украшения местных народов: киратов, лимбу, лепча и кхампа; трогал доспехи и холодное оружие бхотов, зарисовывал шерпские валеные сапоги, тибетские раздвижные трубы, гонги и ладанки горских женщин.
