Полвека без Ивлина Во - Во Ивлин

X. Б. Возможно, потому что ваши книги не похожи на такие произведения и даже противоположны им?

И. В. (неспешно, лукаво). Да, полагаю, в них есть кое-какие мысли.

New York Times Book Review, 1949, March 13, p. 23

Телеинтервью Ивлина Во Джейн Хоуард

© Перевод Н. Мельников

Би-би-си, программа «Монитор», февраль 1964

Джейн Хоуард. Мистер Во, в октябре вам исполнилось шестьдесят: считаете ли вы дело вашей жизни завершенным?

Ивлин Во. Если бы! Видите ли, будь у меня любая другая профессия, мой возраст можно было бы считать пенсионным, но, когда писатели доживают до моих лет, они вынуждены писать и дальше — до самой смерти. Прежде семьдесят лет было вполне приличным сроком человеческой жизни, теперь, наверное, таким сроком будет считаться восемьдесят. Из-за этих ужасных докторов мы живем все дольше, дольше и дольше. Я отношусь к долгожительству с величайшим отвращением.

Д. X. Вы считаете, что пожилой писатель испытывает какие-то трудности в своей работе?

И. В. Сопоставляя малое с великим, если сравнивать меня с кем-либо из знаменитых романистов, таким, скажем, как Диккенс, увидим, что все его лучшие комические вещи были написаны задолго до достижения моего возраста. Редко, очень-очень редко, когда человек способен продолжить работу.

Д. X. Кажется, в «Мерзкой плоти» вы пишете: «Если бы молодость знала. Если бы старость могла»[196]. Как по-вашему, где вы находитесь сейчас как писатель в соответствии с этой формулой?

И. В. Однажды я разговаривал с первоклассным игроком в теннис (средних лет), и он сказал мне, что одни способности год от года усиливаются, другие, которыми хочешь овладеть, убывают. Ты просто не можешь приложить сверхусилие, чтобы отбить мяч, хотя и знаешь, как это сделать, — вот поэтому не сыщешь хороших игроков в теннис зрелого возраста.

Д. X. И вы полагаете, что это применимо к словесному творчеству? Я имею в виду — к поиску слов и процессу запоминания?

И. В. Думаю, мои творческие способности ничуть не хуже, чем были раньше, наоборот, возможно, несколько улучшились. Вот вам стишок, который вы могли слышать:

Таким образом, сознание продолжает творить, но весьма специфическая способность быть забавным и изобретательным в действительности — не функция мозга, а, знаете ли, юности. Так что перед пожилым романистом встает альтернатива: либо он становится профессиональным писателем, используя приобретенные ранее навыки, — и в этом случае он способен еще несколько лет зарабатывать на жизнь, изготавливая на заказ исторические романы или что-нибудь в таком духе, причем делая это, не теряя достоинства; либо с ним происходит резкая перемена, когда его омывает свежий поток творческой энергии — бывают и такие случаи.

Д. X. Да, новая жила. Итак, когда вы оглядываетесь на свое творчество…

И. В. Вы сказали, что я тщеславный жила[198]?!

Д. X. Нет, я сказала «новая жила»: новый источник вдохновения, который человек может открыть в себе.

И. В. Вовсе я не жила. Лет тридцать тому назад, когда я сочинял откровенно смешные вещи, старина Беллок[199] написал мне: «Вам нужно написать трагедию». Так вот, надеюсь, что в ближайшие несколько лет я начну писать трагедию. Но это всего лишь безнадежная мечта. Я ничего не хочу делать, но неизбежно вынужден поддерживать жизнь в себе и в своих домочадцах, должен еще лет двадцать: мои немощные руки все еще будут черкать разные закорючки. Все мы, знаете ли, обладаем определенными профессиональными навыками, подобно старому рабочему, способному починить сломанный кран.

Д. X. А как насчет истории вашей жизни? Вы пишете автобиографию…

И. В. Я пишу автобиографию. Это — я уже закончил первый том, и очень скоро он выйдет из печати, — это довольно легкое дело, поскольку пока что я дошел до времени, когда мне исполнился двадцать один. Да, это самая легкая часть автобиографии: самая легкая, потому что, видите ли, почти все интересное, что случалось со мной после двадцати одного года, было тем или иным образом использовано в романах. Но я никогда прежде не писал о своей юности, поэтому сейчас все пошло довольно легко.

Д. X. И все-таки, когда вы оглядываетесь на свое творчество, испытываете ли вы чувство удовлетворения от сделанного? Какие-нибудь произведения вам нравятся?

И. В. В каждой книге есть то, что я сейчас постыдился бы написать: неуклюжести, длинноты и т. п. Однако в каждой имеется кое-что, о чем я думаю: «Ох, теперь мне так не написать!» Есть в них своего рода дух свежести, который теперь, знаете ли, умер во мне.

Д. X. Я имела в виду: перечитываете ли вы свои книги?

И. В. Постоянно.

Д. X. И покатываетесь со смеху?

И. В. Да, я должен признать…

Д. X. И заново открываете в них смешные места, о которых успели позабыть?

И. В. Я помню их довольно хорошо, но должен сказать, что они снова и снова доставляют мне удовольствие. За исключением тех случаев, когда я наталкиваюсь на неудачные фрагменты, а их, знаете ли, столько же, сколько и удачных.

Д. X. В книге «Работа прервана» вы пишете об «игре в прятки с самим собой, которая освобождает порок от скуки»[200]. Как вы думаете, применимо ли это к писательству?

И. В. О нет-нет! Если вы помните, фраза произносится по дороге в танжерский бордель — в Фесе.

Д. X. Мне она вспомнилась в связи с вашими словами о том, что романист способен выдумать лишь несколько персонажей. Я подумала, не представляют ли они, пусть и в преображенном виде, аспекты одной личности, и, следовательно, есть грань, за которую не может пойти автор, создавая их, потому что он не может многое понять в себе.

И. В. Думаю, суть в том, что существует ограниченное количество характеров, определенно очень ограниченное количество, с которыми способен совладать автор. И мы видим, что великие романисты используют одних и тех же персонажей под разными именами. К тому же в мире очень мало личностей, очень мало сюжетов.

Д. X. Что же делать молодым романистам? Посоветуйте.

И. В. Ну хорошо. Главное правило: «Никогда не убивайте своих персонажей». Это прекрасно понимал П. Г. Вудхауз. У него ограниченный набор персонажей, но он и сейчас, когда ему за восемьдесят, создает такие же умные и самобытные произведения, как шестьдесят лет тому назад.

Д. X. Они пригодятся, они позволяют продолжать…

И. В. Просто он знает свои возможности… Никогда не убивайте их! А ведь перед романистом, когда он доходит до заключительной главы, возникает ужасный соблазн, он думает: «Ну хорошо, покончим с ними, головы им долой: одного сбросим в пропасть, другому подстроим автокатастрофу, все что угодно — только бы избавиться от них». Затем, когда он пишет очередной роман, то осознает, что не может придумать кого-либо еще, так что изображает те же самые характеры — только под другими именами и в другой обстановке.

Д. X. В вашем раннем творчестве очень много убийств и жестокости, не так ли?

И. В. Постоянно убивал их. Чистое безумие!

Д. X. Почему вы это делали?

И. В. Тони Пауэлл поступает гораздо умнее. В его последнем цикле романов[201] он довольствуется одними и теми же персонажами и лишь изредка добавляет к ним новых. Вот почему он так преуспел — в Кембридже это называется «поймать мяч».