«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - Райс Эммануил Матусович
Теперь я немного отдохнул, отдышался и принялся снова за дела и за жизнь. Но не стал дожидаться этого времени, чтобы вернуть Вам «Утренний свет», за который не знаю как Вас благодарить. Как только переснимка была закончена, книжка была Вам отослана заказным. Возможно, что Вы уже получили или получите в ближайшее время. В Париже переснимка не такое простое занятие, как в США. У Вас, верно, засядете на час-другой, и дело сделано. Или даже университетский служитель сделает это за Вас, на казенный счет. У нас же мы с женой провозились с этим 2–3 месяца, многое приходилось переснимать по 4–5 раз, а то и больше. Но все-таки одолели, и Вы, наверное, со дня на день уже получите книжку.
По вышеуказанным же причинам со статьей придется подождать: сначала разнос шулера Некрасова, потом о Вас насчет футуризма (книжка чудеснейшая, захватывающе интересная, колоссально богатая фактическим материалом, часто для меня новым и даже, хотя и по-английски, не лишенная Вашего юмора и Вашей меткости. Единственный ее недостаток — но большой — что она не по-русски!) и о Хлебникове (скоро нельзя будет писать о Хлебникове и о Вас отдельно), и только потом Петников. Но — непременно, и Оболенский уже согласен. К тому времени, надеюсь, что выйдет третий том Вашего переиздания Хлебникова с обещанным Вами, Вашим личным дополнением.
Среди сообщенных Вами мне ценнейших материалов, собирался я было побеседовать с Вами и о Бальмонте. Ваша статья[228] о нем замечательна и давно было пора об этом всем вспомнить и напомнить. Уже много лет тому назад укорял я самого себя: надо было бы заручиться терпением и досугом и одолеть 20 или 30 томов сочинений Бальмонта. В них наверняка можно было бы наткнуться на сюрпризы. Но увы, вот как с Вашим Заком, то времени не было, то терпения не хватало, то еще всякое там разное. Так оно и длилось, пока не нашелся человек, который сделал то, что уже в течение 20 лет собирался сделать я и, верно, так бы и не собрался. Но я ведь, верно, не один. Это Вам может послужить указанием, насколько Ваша инициатива своевременна и даже насущно необходима. Да, переоценка Бальмонта стояла на очереди дня и ждала своего человека.
И человеком этим стали Вы. В моих попытках дальше, чем «Только любовь» или «Фейные сказки», я никак не мог продвинуться — одолевала скучища — на «Злых Чарах» я дрейфил и отказывался от продолжения. Сильно способствовала моему унынию критика, единодушно (до Вас) браковавшая все его книги после «Только любовь». «Если это — наилучшее, то каково остальное», говорил я себе и бросал, хотя и чуял, что тут можно что-то найти. И вот, у Вас нашлось терпение, которого не хватило у меня, и сюрприз получился захватывающий: Вы открыли намного больше, чем я ожидал. Конечно, чем слушать критиков, надо было мне руководиться постоянным моим опытом (в котором Вы, кажется, сомневаетесь) — что почти всегда почти что у всех поэтов (но и живописцев, и музыкантов и т. д.) самое лучшее — самое позднее, самое зрелое, что если случается иначе — это обычно признак какого-то общего неблагополучия данного художника (Верлен, Стефан Георге). Да оно, впрочем, крайне редко встречается. И у Бальмонта наилучшее оказалось более поздним. «Белого зодчего» я никогда не видел. «Сонетами солнца» пренебрег из-за критики, а вот в книжке «Дар земле», м. б. в целом более неровной, помню, были прекрасные вещи, напр<имер>, «Ниника» или сонет «Наука». Это меня и подзадоривало искать. Но это Вы напали на настоящий след, и заслуга (великая-великая) — целиком Ваша!
Вот даже какая идея пришла мне в голову: Вы ведь теперь, вместе с Чижевским, орудуете у Финка. Вы там наобещали (или за Вашей спиной сам издатель) целую тучу невероятных чудес: «Символизм», «Арабески» и четыре симфонии А. Белого, сочинения Гуро, Лившица, Пильняка, Ремизова, Гиппиус, Сологуба — и стихи и рассказы — Кузмина, Вами же открытого Зака-Хрисанфа, даже комплект «Лефа». В числе прочего — несобранную, т. е. лучшую, Цветаеву. Просто не верится, что такие чудеса смогут предстать перед нами. Ведь уже со времен революции такого не было. Неужели все это всерьез? Надо отдать справедливость этому Вашему Финку, что ни одно из всех этих чудес, несмотря на то что добрая их половина еще в сентябре была объявлена уже поступившей в продажу, пока никто и глазом не видел. Пока все это «мечты, мечты, где ваша сладость»[229]. Но… как не надеяться перед лицом наступления такого литературного рая? Так вот, если все это не только для того, чтобы «слюнки текли», то не следовало ли бы Вам прибавить ко всему этому и Бальмонта? Все ранние его сборники, даже с «Вертоградом многоцветным» включительно, м. 6., можно было бы временно оставить в стороне, а переиздать только начиная с «Белого зодчего», зато полностью. И «сонеты», и «В раздвинутой дали», а из «Мое — ей» и из «Северного сияния» только отмеченное Вами же, наилучшее. И еще: я помню, в последние годы его жизни, где— то между 1935 и 1939 гг., Бальмонт печатал в парижской газете «Последние новости» чуть ли не по стихотворению каждую неделю (в четверг?).
Там — самый зрелый, последний Бальмонт. На это следовало бы посмотреть. Я уверен, что там Вы бы нашли неожиданные шедевры. А м. б., и вообще в русской зарубежной печати, за те же годы. Это могло бы составить corpus Balmonticus небывалой ценности и стать крупным событием в русской литературе.
Ваша переоценка Бальмонта — колоссальное по важности дело, которое необходимо довести до конца. Это не менее важно, чем Ваша работа над Хлебниковым, несмотря, конечно, на превосходство Хлебникова над Бальмонтом, даже в Вашем освещении.
Теперь — последнее. Ваша полуанглийская антология. Я ее уже видал. На сей раз, присмотревшись поближе, увидел, что переводы часто очень хорошие. Несмотря даже на то, что порою они рифмованные, что вообще опасно и лишнее (звука все равно не передать). Конечно, можно только сожалеть о том, что невесть какие невежды навязали Вам «Песню о Родине» Лебедева-Кумача или похвалу Сталину Исаковского. Но я себе позволю и еще кое-какие замечания: «а Петников?» Вы, который мне его открыли (без и до Вас я знал только, правда замечательное, «Открываю небесный букварь»), ставите его в ряд с каким-то там Кнутом, Корниловым или Ольгой Анстей. Коневской, Комаровский и Гуро тоже заслужили лучшего обращения, чем, напр<имер>, Софья Парнок или Лидия Червинская. Пожалуй, что и Балтрушайтис, и Третьяков. Но я вижу, что до Вас просто не дошли имена двух, м. б., наилучших поэтов российского зарубежья: Бориса Божнева и Сергея Рафальского. Неужели Ильинский и открытый Вами Дукельский не лучше, чем скучнейший, правильнейший Кленовский, пай-дедушка зарубежной поэзии. И среди советчиков можно было подумать про Стрельченко, Ксению Некрасову (своеобразнейшая словесная Douanier Rousseau[230]) и Юнну Мориц (вместо чекиста Роберта Рождественского и ставшего обязательным Евтушенко), да, пожалуй, и про Тарковского, хотя он и суховат. Но насколько его суховатость свежее и сложнее «красочности» Антокольского! Но, вероятно, те же самые невежды Вам навязали и Симонова, и Озерова, и Ольгу Берггольц, и прочих полу-оппозиционеров, полу-чекистов, к поэзии имеющих довольно мало отношения. Но это все-таки мелочи, рядом с заслугой открытия Бальмонта (здесь начавшегося), Гиппиус, Вяч. Иванова, Кузмина, Ходасевича и остальных других, которых, для Запада, Вы открываете.
Серьезнее разрешу себе говорить с Вами про Андрея Белого, которого Вы сдвинули чуть ли не на одну доску с прозаиком Буниным, хотя он, м. б. (уж не говоря об его гениальных романах, до которых Прусту и Джойсу как до звезды небесной далеко, философских essays и воспоминаниях), один из первых двух-трех поэтов России, даже с пушкинской порой включительно. Не судите его по недавнему однотомнику «Библиотека поэта», хотя и там имеется немало гениального. Идите к берлинским «стихотворениям» 1923 года, где были его потрясающие «Н.В. Бугаеву», «Возврат», «Старинный друг», «На буграх», «Гранит», «Мертвец» и др., и особенно к его отдельным не-избранным сборникам стихов. «Библиотека поэта» старательно исключила почти все его стихи на тему, ему особенно близкую, но для СССР уж никак не приемлемую: перевоплощения. Важно даже не то, что, м. б., напр<имер>, и для Вас тема такая может показаться наивной и устарелой, а то, какие «звуки» Белый — для которого она была жива, актуальна и значительна — извлек из нее. Да и не только из нее. Он был магом, который владел русским стихом, как никто, м. б., другой. Куда до него Блоку. Да и был ли Блок тем, что он есть, без Белого. Почитайте хотя бы их переписку. Хлебникова Вы на сей раз, пожалуй, количественно обидели — меньше, чем Гумилева и Ахматовой? Обидели Вы и Цветаеву, лучшее у которой Вы, издатель ее несобранного, след<овательно>, знаете. Ведь все у нее лучшее — конец 20-х годов (после «После России») и 30-е. Поплавский для меня (но не для меня одного) не хуже Георгия Иванова или же — сейчас же за ним следом. Но искать его надо не в «Снежном часе» и даже не во «Флагах», а в журналах тех лет и в посмертном «Дирижабль неизвестного направления». Таких стихов, как лучшие из этой последней книжки, по-русски еще не было. Уже упомянутые Божнев и Рафальский — идут за Поплавским, намного впереди всяких там Штейгеров, Смоленских и т. п. Вы хорошо сделали, что не приняли наших «вельмож» Адамовича и Терапиано. Молодец! Зато (разве что под давлением невежд) зачем так раздуть Маяковского, почти вдвое против Хлебникова?! Настолько ли уж он лучше, чем, напр<имер>, Третьяков? Все, начиная с «Прощанья» (стр. 563 до 569), я бы скосил в пользу столь многого лучшего у других. Среди советчиков меня заинтересовало выбранное Вами «хамское» стихотворение Шершеневича, но я пожалел об отсутствии обереутов (кроме Хармса). Но ведь, напр<имер>, и Введенский несомненно интересен. Надеюсь на возможность для Вас, в ближайшее время, антологии таких же размеров, но без иностранного перевода и без навязанных Вам иностранцами же ограничений. Чтобы там было только то, что Вы любите. Вы же теперь стали там «massgebend»[231] русским критиком, оценка которого определяет и отражает эпоху.
