Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев
Ну, ради Господа… не томите меня, пишите! Ваш Ив. Шмелев
[На полях: ] 26-го VII я страшно тосковал — что с Вами было? Слава Богу?
Пришлите же мне глаза!
35
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
24. VIII.41 воскресенье
Дорогой Иван Сергеевич!
Вашу открытку от 6-го авг. я получила лишь в четверг, а от 5-го вчера. Нет слов выразить радость мою… Я так давно и напряженно ждала весточки Вашей. И так мне было тоскливо все это время. Ах, милый, родной друг, как часто хотелось мне писать Вам, но не знала, что значит молчанье Ваше и не хотела Вам мешать. Но накануне открыточки Вашей я вдруг решила все же писать. Я видела такой удивительный сон и так много думала о Вас. Я пережила такую веру в Бога и особенно в Воскресение, что во сне сказала: «жить стоит хотя бы только во имя вот этих переживаний, и я счастлива, что русская и православная». Я не могу описать его, но вся обстановка сна была такое напряжение всех духовных сил, что мне казалось будто это Воскресение нам (было масса народу русского) будет явлено воочию. Воскресение не праздник Пасхи, как воспоминание Воскресения, а _с_а_м_о_ Воскресение. Было очень странно. Я проснулась от напряжения духа и ожидания, что вся эта масса людей что-то должна проявить… У меня часто бывают сны, странные, говорящие. Так, я видела сон о моем брате Сереже и сказала, что он обязательно заболеет. Сказала ему самому, не зная, что он уже заболел (и именно в тот день и именно так, как снилось). Он не хотел нас пугать и скрыл, и уехал к себе в Арнхем[83], и слег там. Потом уже узнали. Теперь он все еще болен, но лежит уже у нас. Простудился купаясь и лежа на сырой земле в мокром купальном костюме. Получил кровоизлияние из пузыря и боли, и жар. Теперь лучше немного, но долго продлится.
Ах, Господи, что же я так долго молчу, — спасибо вам за заботу Вашу обо мне, за лекарство. Но не надо! Правда, дорогой! Я очень берегусь. Мне стыдно, что Вы так заботитесь обо мне и так меня возносите, а я не стою этого. Мне страшно было бы теперь увидеться с Вами лично, — уж очень Вы хорошей меня рисуете. Правда я не такая. Сейчас мне стало смешно, что часто я говорю эту фразу. Как-то один знакомый даже стихами ответил (не своими). «Ах нет, я не такая, я совсем, совсем иная и т. д.» Знаете? Видимо мне часто приходилось протестовать. Но там было иначе. Но правда, прошу: представьте себе меня похуже! А то мне больно ваше разочарование будет А как мне хочется Вас увидеть! — В тот день, когда пришла первая весточка Ваша, было в первый раз солнце; с 27-го июля шли дожди. Мне так радостно было проснуться и тут же решить обязательно писать Вам. А с почтой… такая радость… Мне безумно счастливо от мысли, что Вам хоть чуточку легче на душе. И потом… как хорошо, что Вы хотите работать!
Я понимаю, что когда слишком полна душа, и образы толпятся перед духовным взором, то трудно связно работать, понимаю, что у Вас слишком еще трепетно все, для того, чтобы писать, но это чудесно. И я с радостью жду того момента, когда «Пути» разовьются дальше. Если у Вас тогда не будет хватать на меня времени, то пишите только два слова, чтобы знать, что Вы здоровы. «Путей Небесных» мы многие, многие ждем!!!! Иван Сергеевич, голубчик, как мне благодарить Вас за высланную «Неупиваемую чашу»?! А разве тот, кто посылает может с ней расстаться? Напишите мне, нужно ли мне ее послать обратно и кому. Я готова была бы, кажется, от руки ее переписать. Здесь я ничего не могу достать. В Берлине мама старалась для меня все, что можно было Вашего достать, но это было тоже очень скудно. Значит кто-то _с_в_о_е_ посылает. Мне это так неловко. Я помню хорошо свое состояние, когда я читала «Неупиваемую чашу», — особенное, святое. Но теперь я прочту ее еще иначе. Тогда я не знала Вас. Если бы только дошла эта драгоценность! Не пропала! Я постоянно боюсь как бы не пропали Ваши письма, вот и теперь это большое письмо так долго идет, и я волнуюсь. Каждое слово Ваше — драгоценно мне.
Я пытаюсь через мужа попасть в члены библиотеки королевской в Гааге и надеюсь там найти Вас. Я хочу все, все прочесть Ваше. Я слышала, что кто-то здесь переводил Ваши книги. Кто это? Хорошо переводили и что? Разве можно перевести Вас на голландский язык?! Как надо чутко это делать!
Знаете, Николай Васильевич ван Вейк[84] скончался. Я все хотела Вам сообщить и забывала. Ранней весной. Был рак кишок. Я его лично знала, — мой муж с ним был хорошо знаком. Жаль. Он любил русское и просил похоронить с русской молитвой. Пел русский хор на могиле. Все свое имущество он завещал одному русскому другу. А это здесь прямо небывалое явление. Здесь ведь семья и родня (каковы бы отношения не были!) на первом месте после Бога. Чужие — это меряется на особую мерку. Но чужие, ставшие своими (замужество, например) зато освящены родовой принадлежностью и станут тоже своими, святыми. Все для рода, для мальчиков и то. Девочки — отброс, необходимое зло, которое все равно отойдет к ненавистным чужим. Как идеал — девиц не отдавать замуж, ибо тогда капитал дома.
Я счастлива, что молодое поколение семьи мужа все это так же ненавидит, как и я. Много можно
