Партия Ленского (СИ) - Киршин Владимир Александрович
Павлуша, восторженный комсомолец, не заинтересовал маэстро. Второй, Андрей, был намного старше, крупнее и серьёзнее. Монументальнее. Собини мельком глянул на Веру, женщину-скульптора.
- Как восхитительно изменчив мир, - благодушествовал Лев Витальевич. - Женщины ваяют скульптуры, летают на аэропланах...
- Вас это огорчает? - высокомерно спросила Вера Игнатьевна.
- Да нет же, я восхищён.
Опять она не в духе. Вера Игнатьевна, двоюродная сестра Нины Ивановны, тяжело переживала гонения судьбы: травлю мужа-биолога, болезнь сына. Успехи племянницы вот тоже ранят сердце: Светочка Собини цвела здоровьем и талантами, в свои беспечные девять лет она мило болтала по-немецки, по-французски, читала стихи, рисовала, пела и, что уже совсем невыносимо, танцевала. А сын Веры Игнатьевны хромал, и только.
Вера Игнатьевна выдохнула горесть и возвысила взор.
- Молодые женщины все физкультурны, - заговорила она о высоком. - Улицы заполнены сильными, уверенными молодыми людьми. Порой не узнаю города моей молодости. Не видно хрупких аристократок, пугливых крестьянок в платках. Свежесть, сила и гордая осанка - новый канон красоты. Сила, в первую очередь.
- Пройдя войну, люди научились ценить здоровье, - подхватил Лев Витальевич. - Мне пятьдесят семь, а я чувствую себя на тридцать! Сколько вам лет? - он обратился к гостю постарше.
- Тридцать пять, - ответил Андрей учтиво, но так медленно, как будто ему было пятьдесят семь.
Настала пауза. Широкогрудый, прямой, с правильными чертами лица, гость был каноничен - по силе, осанке и... Что там ещё - свежесть? Гм. Скажем так: Андрей был необычен для этого дома, и в этом значении свеж.
- Война... - понимающе покачал красивой головой Собини. И продолжил оживлённо: - А ведь я был на германском фронте, да. В пятнадцатом году был призван, в звании поручика объездил все прифронтовые дивизии с концертами. Пел перед солдатами арии из опер, романсы... Слушали, ещё как слушали! Солдатики - особая публика... Малороссия, Белороссия, Крым...
- Поволжье...
- Поволжье.
- Союзные страны...
- Париж, Лондон, да. Хорошо принимали.
- Лео за одно турне собрал на нужды войны больше двухсот тысяч золотых рублей, - сообщила молодёжи Нина Ивановна.
- Голубушка, умоляю тебя, - рассмеялся знаменитый тенор.
- Да, он имеет грамоту от Комитета Мраморного Дворца.
- Ты её еще не сожгла?! - всполошился Собини.
- Молодёжь должна знать: нашего папу ценил великий князь Константин Константинович, святой был человек!
- Нина Ивановна, я прошу вас остановиться, - жёстко приказал Лев Витальевич. И вздохнул: - Да, в ту упадочную эпоху благотворительность была в обычае.
- Но почему - упадочную?
- Да потому что собранные деньги были пущены на псалтыри!
- Но ведь не только! Не только!
- Тринадцать ящиков псалтырей! Тогда как русская армия нуждалась в тёплой одежде! И всё роздали лейб-гвардейцам, этим самодовольным попугаям, которые воевать-то... Ладно. Кончим об этом.
Вера Игнатьевна, сухо поблагодарив, поднялась из-за стола. Хозяева вышли её проводить.
Когда дверь закрылась, Собини сделал выговор супруге: "Молодым людям, может быть, неприятно слушать былины о великих князьях. И новый гость этот - Андрей - ты его знаешь?". Про второго хозяин не спросил, Павлуша был для Льва Витальевича прозрачен.
- Где вы учитесь, сударь? - обратился хозяин к Андрею.
- В МХТИ, на краткосрочных курсах, - отвечал тот.
- Он председатель колхоза! - по-детски выкрикнул Павлуша.
- О, - поднял брови Лев Витальевич. - Какой губернии?
- Удмуртской автономной области. Уже не председатель.
- Ижевск! Никогда там не был.
- Я уже не председатель, - повторил Андрей. - Мы строим завод дубильных экстрактов на станции Сюгинской. Направлен в Москву для изучения технологии.
- Повсеместное созидание, - кивал своим мыслям Собини. - А вы в нашем театре были?
Ноша
...Она явилась из пекла сновидений, не могла не явиться: в таком скоплении молодых, здоровых мужчин, так долго лишенных ласки, витали сонмища воображаемых красавиц - без имён, без адресов, без лиц, но с грудями и ягодицами зело богатыми и достоверными.
Контин явилась одна. Говорили, что её уже видели в лагере раньше. Говорили, что она здесь главная: Жака-Блондина, коменданта лагеря, полковника, по ночам выгуливает на собачьем поводке. Много чего говорили, но никто не видел. И вот однажды братцы оторопели: женский голос в казарме! Воскресный день, солдатня регочет, матерится привычно, бренчит, гундит, и вдруг... Женский голос в казарме, будто тихая музыка. Солдатский гомон укладывается на пол ковром, и райский женский голос произносит в тишине незнакомую музыкальную фразу, как будто с вопросом:
- Ля сигарет, лиз алимет, дю шоколя?
Ребята тянут шеи разглядеть - кто там? Голос ближе, ближе:
- Ля сигарет, лиз алимет, дю шоколя?
Подходит: маленького роста взрослая женщина, в тонкой рубашке цвета топленого молока и вишнёвой юбке, руки коромыслом - только в руках не вёдра, а широкий плетёный ящик на ленте, - да она коробейница! Лопочет по-своему, кажет товар и зубы - два ряда белых ровных зубов и семь рядов коробок с товаром. Коробки с папиросами и леденцами в плетеном ящике, розовые губы в улыбке, и глаза - синие! Весёлые, вольные глаза, не знающие ни стыда, ни страха. Идёт одна, как пароход "Маланья", идёт, раздвигая солдат, как воду.
"Моя!" - сказал сам себе Андрюша неожиданную глупость, само как-то выскочило, и все ребята в роте, увидев, ахнули: "моя" - уж так был задуман весь внешний вид коробейницы, её прическа в завитках, разноцветная одёжа среди военной хаки, и улыбка, и розовые полные губы, и сама женщина так была задумана, чтобы возбуждать желание, и ещё удивление: как она, такая, решилась с ю д а?
А её это ничуть не беспокоило. Какая - такая? Куда - сюда? Обыкновенная: живу я тут.
"Хорошая страна" - перемигиваются братцы, лезут в карман за деньгами, протискиваются к очаровательной торговке, протягивают медяки, принимают фунтики, пожирая глазами женское лицо, пятятся. Вот один, Сёма Фомин, даже покупку забыл...
Ленский
С Павлушей Андрей познакомился в читальном зале, попросил его постеречь книги, пока ходил курить. Потом как-то вышли вместе, пока шли до общежития Павлуша рассказал всю свою нехитрую жизнь. Идти по тёмной улице рядом с взрослым другом Павлуше было спокойнее; Андрею нужен был проводник по Москве; Павлуша за три года учёбы столицу узнал ровно на столько, чтобы можно было хвастаться, - по этим мотивам они подружились.
О певце Лео Собини в московских вузах ходили легенды. Студенты, которых Лев Витальевич подкармливал и водил в Большой театр, презирали буржуазную благотворительность и с восторгом убеждались, что звезда европейской оперы разделяет их воззрения и помогает им без высоких слов. Великий тенор не чинился, его жена Нина Ивановна созидала салон нового типа - без сословий, оба они бредили преемственностью поколений, - по этим и ещё ряду других причин, по каким любят молодость, в их огромной квартире в Камергерском переулке двери не закрывались: безвестные таланты сменяли знаменитых артистов, и наоборот. В гостевых комнатах то и дело останавливался приезжий люд, в нём Лев Витальевич видел большую ярмарку, и не простую, а -театральную, то есть, очищенную от хамства и наполненную обожаемым искусством. Сюда приносили ноты, альбомы репродукций, образцы новых ярких тканей для новых, советских людей, и всё это обсуждалось с ним и без него. Штаб. Андрюше повезло поселиться здесь на некоторое время.
Собини дал им две контрамарки на какой-то балет, Павлуше понравилось, Андрей ничего не понял, тогда Лев Витальевич позвонил какому-то Всеволоду Эмильевичу - так они попали в ГосТиМ, на Клопа. Тут Егоров хохотал, как в детстве. "Живая карикатура" - довольно точно отозвался он на вопрос Льва Витальевича о впечатлении. Собини пустился пояснять поэзию и драматургию пьесы, декорации и костюмы, а когда добрался до биомеханики Мейерхольда, заметил, что слушатель... уснул. Прошлой ночью Егоров работал на Ярославском вокзале: протапливал вагоны перед посадкой поездной бригады. Так он впервые заночевал у Собини.
