«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - Одоевцева Ирина Владимировна

Желаю Вам всего наилучшего. Не забывайте меня хотя бы в память Г<еоргия> В<ладимировича> — ведь он Вас любил.

Ваша И. О.

<На полях:> Ваша статья в «Воздушных путях» очень хороша, чего не скажешь о «Темах» Адамовича. А как Вам нравится Ахматова?[223]

Для ясности — стать членом ком<итета> значит только дать свое имя — и не обязывает ни собирать деньги, ни хлопотать, писать и т. д.

29

22.3.60

Дорогой Владимир Федрович,

Не дождавшись от Вас ответа, пишу сама, чтобы поблагодарить за 100 новых франк<ов>, полученные — через Вас — от епископа Сан-Францисского[224]. Большое спасибо. Огромное. И еще, чтобы попросить Вас прислать Вашу статью о Г<еоргии> В<ладимировиче> — знаю от Гуля, что Вы написали — и напечатали[225].

На этой благодарности кончаю, в надежде, что Вы найдете минуту вспомнить обо мне.

Но не настаиваю и не тороплю.

Сердечно Ваша

И. Одоевцева

30

31 марта <1960 г.> 18, Av<enue> J.Jaures Gagny S/O

Дорогой Владимир Федрович,

Конечно, было бы правильнее дождаться «Гурилевских романсов», перечесть их и тогда, уже под новым впечатлением от них, ответить Вам.

Но Ваше письмо меня так удивило, что я должна сейчас же постараться выяснить, за что, собственно, Вы меня «дружески ругаете» и где и когда Вы слышали или читали, что я произвела Аронсона «чуть ли не в лучшие эмигрантские критики»? Нигде и никогда (даже в письмах) я о нем ничего не писала. Имя его воспроизвожу здесь письменно впервые. Другое дело, что я считаю его никаким критиком и болваном, но даже мнения такого я, кажется, и в разговорах не высказывала — за слишком ясной очевидностью его, вроде «Волга впадает в Каспийское море». Но — и тут я холодею — что-то о нем чрезвычайно лестное припоминаю, подписанное некой Зинаидой Шех…, Шах… или Ших-разевой или — разниной[226], не помню. Неужели же, неужели и Вы приписали мне ее писание? О Господи! Здесь, в Париже пущен был этот гнусный слух, но я никак не предполагала, что он мог долететь до Америки. Нет, клянусь памятью Г<еоргия> В<ладимировича>, никогда я не подписывалась Ших-, Шах— или как ее там. К тому же она, если помню, восхищалась моей статьей (что вряд ли я, при каких бы то ни было обстоятельствах, могла сделать) и ругала Оцупа (тоже вполне немыслимый для меня поступок[227]). Что же касается Аронсона — то это был бы грех меньший, чем два предыдущие, однако я в нем — о нет — не грешна.

Я сочла недостойным себя отрекаться от авторства этой статьи, однако Водов тогда же поместил заметку, в которой от редакции «Р<усской> мысли» заявил, что З.Ших… или Шах… не имеет ничего общего с И. Одоевцевой[228]. Кстати, это, кажется, был Зиновий, а не Зинаида, т. е. лицо мужского пола, сумевшее сохранить анонимат, но замолчавшее после своего неудачного выступления.

Но то, что Вы меня приняли за него, меня глубоко огорчает. Боже мой, до чего же Вы меня не знаете. И насколько не «видите» и не «чувствуете». Даже страшно становится. И стоит ли вообще печататься, если умные и дружеские глаза видят такое? Что же тогда видят и думают читатели безразличные и не очень дальновидные в умственном отношении? Грустно, грустно, страшно грустно. Но довольно об этом.

Мне действительно показалось, что Гуль писал мне о какой-то В<ашей> статье по-английски. Письма его я не сохранила. Он или я ошиблись. Статья Ваша в «Опытах» у меня, конечно, хранится, как драгоценность.

Спасибо за добрые слова о моих стихах. Очень меня они тронули и дошли до сердца. Но читали ли Вы, как меня «разделал» некий Рафальский в «Н<овом> р<усском> слове»?[229] За «Контрапункт»! А я уже забыла, когда его писала — ведь там все больше стихи 30-летней давности, ничего общего с моими теперешними стихами не имеющие. Это акт мести — мстят мне за то, что при жизни Жоржа перед ним — и передо мной — ползали на животе. Особенно старается прежний прославитель, а теперь первый мой враг Померанцев[230], восхищающийся Рафальским. Гуль предложил мне найти защитника, так его возмутила эта статья. Но Адамович раньше осени обо мне написать не сможет, а к тому времени все это забудется. Если бы Вы не были так заняты, я бы без стеснения попросила Вас. Видите, как я уверена в Вашей дружбе. Но так как Вам совершенно некогда, то об этом даже вопроса не возникает.

Я об этой «Первой и последней» получила столько писем и сочувствий, что даже поднялась в собственном мнении — значит, мои стихи многие любят, чего я не знала.

Живется мне очень и очень трудно — и морально, и матерьяльно. Ах, уж эти Maisons de Repos[231], это гнезда сплетен, злобы и гнусности. Ужасно быть вынужденной жить в них. В особенности одной. Более интегрального одиночества себе и представить нельзя. Но я не хочу жаловаться. У Вас и своих забот довольно — «незачем меня жалеть» и помочь трудно, вернее, невозможно.

Видите, как я расписалась, ничего Вам не написав. Но Вы меня не обидели, а только огорчили, приняв за З. Ш. Не вздумайте только огорчаться этим.

В следующем письме сообщу мнения парижан о «Гур<илевских> ром<ансах>» (пока все лестные). Спасибо за желание помочь с переносом. И вообще — спасибо. Поцелуйте Фигу и всех остальных. Сердечно Ваша

Ирина Одоевцева

<На полях:> Как псевдоним я использую исключительно: Андрей Луганов[232] — имя моего же героя. Другого — кроме И. О. — у меня никогда не было.

31

22 апреля <1960 г.>

Воистину воскресе!

Дорогой Владимир Федрович,

Большое спасибо за готовность защитить меня. Спасибо от меня и от Г<еоргия> В<ладимировича>, если он видит, что происходит на земле (в чем я, к сожалению, не совсем уверена), то и он В<ас> благодарит.

Я Вам уже, кажется, писала, что Вас он считал другом, который и ко мне перейдет по наследству. Вот Вы и доказали, что он не ошибся, что меня вдвойне радует — за него тоже.

Посылаю Вам статью Рафальского. Возмутительно в ней изображение меня как какой-то «Мадонны Слипингов», танцующей ча-ча-ча в разных курортных казино. Особенно гнусно, когда у меня такое горе и я живу в таких унизительных условиях. К тому же он говорит только о «Контра— пункте»; как будто не знает, что до и после него я написала очень много совсем других стихов. Я просто чувствую себя вымазанной дегтем.

Но довольно. Лучше о Вас. «Гурилевские романсы» всем, решительно всем нравятся. И это очень и очень хорошо. «Башмак по всем ногам»[233], как когда-то неуклюже перевел Гумилев. Помню, как они очаровали Г<еоргия> В<ладимировича> и меня в 25-м номере «Н<ового> журнала». Г<еоргий> В<ладимирович> многое знал из них наизусть и часто цитировал: «До чего талантливо».

Я боялась, что на меня, слишком давно и хорошо знающую «Гур<илев— ские> ром<ансы>», они теперь уже не произведут прежнего впечатления. Но страх оказался напрасным — они по-прежнему меня очаровывают. Поздравляю Вас от всей души. «Гур<илевские> ром<ансы>» выдержали трудное испытание временем. Сколько стихов нравятся при первом чтении и блекнут при втором.

Что вы меня приняли за «Зинаида», меня уже не огорчает. Но не странно ли, что сплетни, ложь и клевета так крылаты. Ведь ничего хорошего никто никогда не передает — хотя бы лестные отзывы о стихах.