Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

он явился на русскую «Татьяну»486, — я должна была из-за отчима там быть, а N. не хотел ни за что. Мне сквозь слезы идти пришлось, — не хотела, но надо было. А N. этого не хотел понять. И вот, явился туда пьяный и вытащил меня за руку из пар полонеза… Представляешь. И предлагает отвезти домой, в Тегель. Я возмущена была. Это была ночь 2 ч. Скандал был бы, к нашим «кумушкам» явиться с ним вдвоем ночью. Я осталась у подруги. Сережа был тоже на балу, — возмущался ужасно. А N. обещал броситься в канал этой же ночью. Его увел кто-то. Всю ночь меня била лихорадка. Измывался недели 2–3 надо мной, до примирения. Эти примирения бывали зато — верхом его блаженства. Тогда — все к ногам. Меня же это все доконало. И я уже не знала, что мне делать. И вот… в 26 г., вдруг открылось, что у него tbc., надо в больницу. Мой отчим ему и денег, тогда нам жилось хорошо, дал, и вообще мы сделали все, что могли. Я каждый день его навещать должна была, это езды 1 1/2 часа [в] один конец! И если опаздывала на 5 мин., то… молчание часами и муки в письмах. Да, а надо тебе сказать, что за время нашего знакомства, он изменился очень: бросил пить совершенно, причащаться ходил (с детства не был), все подчистил в себе. Ну, и я светилась и… гордилась радостно. Мама ужасалась моим сидениям в палате tbc., и т. к. я стала скелетом, то повела к доктору. Тот tbc. не нашел абсолютно, но посоветовал уехать из всей этой атмосферы. И я уехала в Баварию. Что это было! Какие проклятия. Я хотела с полпути возвратиться… Его желание умереть, «под забором» и т. д. А я-то… всему-то я верила… и… дрожала.

Но сказать надо, что он был человек неплохой, и взял меня тем, что с папочки пример хотел взять. Папочку чтил. Меня чистотой берег и даже немцам не называл меня просто: «Braut»[205] (т. к. под Braut кое-что другое сходило с рук), а всегда говорил «meine verlobte Braut»[206]. Он готов бы был убить каждого, [кто мог] хоть как-нибудь пошловато затронуть меня. Я это ценила и все это у себя приняла за любовь. И… терпела. Из больницы его перевозили в санаторий, — я устроила: всюду бегала и молила. И вот тут-то и разыгралось… Измучил меня он ужасно и… под конец стал «разрывы» инсценировать. Сперва я верила, плакала, за жизнь его боялась (объявлял голодные забастовки, — это с tbc.-то!), а потом просто не стало сил для страдания. Не описать всего! Ужас, что он делал! Дал еще свой дневник… много там имен было: Дези, Рези и т. п. Собачьи клички! Я, помню, вся изошла слезами, т. к. на чистоте-то все у меня я держалось! И тут его «разрывы», с «О. А.» и «Вы». Я не поехала однажды к нему. Мама и отчим поехали узнать, что такое. Уговорили его не делать глупостей с собой, беречь себя для самого себя!

Вскоре, говорит: «Оля, т. к. мне придется ехать в Париж, — мне не дают продления паспорта здесь, — поедем вместе, я тебя одну не оставлю, я с ума сойду, — мы тихонько уйдем от твоих». И тут-то я и сказала: «н_е_т». Я и сейчас не могу описывать спокойно. Коротко скажу, что он, обещавший сделать все, всякую подлость, которую мир не видел еще и содрогнется от нее, для того, чтобы меня удержать, — он и сделал эту подлость. После угроз убить маму, меня, себя, он приехал в Берлин, — меня же, полуживую, спрятали в одной клинике со строгим запретом посетителей. Нашел меня, обманул сестру и вошел. Он сказал мне снова, что «нет и не было той подлости… и т. д.» Я ему сказала, что не могу идти с ним больше. Нет ни сил, ни веры ни во что. Он выскочил и, наткнувшись на маму и отчима в коридоре, тут же эту «подлость» и сделал… О ней я узнала позже… Кратко не рассказать… Но… попытаюсь. Он, желая, чтобы меня домашние мои (мама очень строга) выгнали меня, опорочил меня и перед мамой, и перед отчимом. Для мамы предназначалось моральное — что я его, N., любовница уже давно, что, м. б. даже ребенок будет, а для отчима, что я его ненавижу, не примиряюсь, что мама вышла замуж, и зову его подлецом.

Кто тут чему верил и кто не верил, — писать невозможно. А мне-то было — все равно! Видя, что это не действует (мама сказала ему, что бесчестье девушки — прежде всего ее забота), он стал охотиться на меня, чтобы пристрелить. Полиции его мы не выдавали из-за его болезни, из-за его «прошлого». Я умолила своих не оглашать о нем. Жалела человека. Меня надо было спасать. Мама (она — канцлер!) выдумала меня отвезти в дом, который он не знал. У всех знакомых он перебывал, ища. На рассвете меня увезли. Мы все уехали и заперли квартиру. И хорошо сделали, — что он только вытворял! Из моего укрытия, я переехала через много времени в город в одну семью к ребенку. И жила там почти год. Никуда не высовывая носу. Однажды он подстерег меня на улице (нарочно приехав из санатория).

Продолжение следует.

110

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[Декабрь 1941 г.]

Продолжение № 3

Я была у знакомых, а он поджидал на улице. И тогда пришлось мне, переодевшись мальчиком, скрыться в автомобиле. Помню, как заплакала моя питомица, увидя совсем кого-то «чужого»! Не узнала меня. «Подлость» на мне висела. Никто не говорил о ней, но я знала, что мама не знает, точно не знает верить ей или нет. Ужасные мгновения… Чужие, в этом, куда легче. Чужому можно высказаться, а свои… трудно! И висела до покаяния N. Об этом после. Я попала в хорошие условия. Была не няня, конечно, а член семьи. Тут еще «предложение делал» доктор, «прятавший» меня тогда в клинику. Отказала. Этот эпизод обхожу, а тоже о-чень характерно! Многие меня дурой звали, что отказала. Богач!!! Прожив так у моей детки — Наденьки (сколько слез моих она, только она видела!!), я решила, что все же на карьере няни-компаньонки оставаться — нельзя. Я стала думать, что с собой делать. «Предложение» доктора имело только один +, — он в разговорах со мной заинтересовал меня лабораторской работой. И мне пришло на ум этим заняться. Вскоре я познакомилась у подруги с