Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев
Как ты поразительно можешь лаской сказать! («ласкаюсь киской»!!) До сладостной боли в сердце у меня. И вот, начинаю видеть эту ласку… в целой жизни, во всех ее сторонах, в жизни с тобой… во всех, в самых интимных… — кружится голова. Оля, Олечка, Олёнок… — как я _в_и_ж_у..! — сердце обмирает, как хорошо, как чисто, как неизъяснимо… как — _н_и_к_о_г_д_а! Не знаю. Оля о-чень была ласкова… чиста, стыдлива, — до чего стыдлива! В иных случаях она не позволяла, чтобы я был… Помню, ее роды Сережечкой… опасные, — он был очень крупный ребенок, — много мучилась. Я, ты понимаешь, был в ужасе, бегал ночью за гинекологом… что я творил!! И она, в страшных муках… помнила стыд… меня стыдилась! Помню: холодно было в нашей квартире (в собственном доме, мать дала квартирку), нагревала «Молния» +12!! Мороз был..! — в ночь на Крещение! И этот — первый крик..! в 1/2 1-го ночи. Не передать _э_т_о… сверх-чувство! И — смущение, мое. И — «первая грудь»… О, святое Материнство! Как хочу дать это в Дари!.. И — два года ее счастья. И все — перед этим, все «движения»… толчки… — и все — в связи с красотой божественной природы и — Женщины! Как я невольно тебя мучил — сужу по твоим письмам. Я 6–7 дней не мог писать, глаз болел. Но — помню — страшная смута, раздражение на тебя охватило, — за что — не помню. Я сдерживал себя — не писать. Стыжусь. Мучился. Твое письмо, ласковое… ослепило, я взметнулся, я жалел, я негодовал на себя… — и — истек в сладкой боли, в счастьи… — я все исправил в себе. Я молился на тебя, молил тебя — простить мне.
Ну, оставим это — потемнение. — Начну тебе — об «истории одной любви». Кусками. Это для чего-то нужно. «Исповедь воображения». Построю по обрывкам воспоминаний, склею… наитием, художественной _п_р_а_в_д_о_й, что пропало. Но — буду краток. Ты пополнишь: у тебя _с_и_л_а_ — не тусклей моей, м. б., — ярче в ином. Ты можешь. О, как целую, дружку чувствую в тебе, и — ка-кую! Ты смеешь говорить — «я — маленькая»! Да, ты для меня — деточка маленькая, только. Ты — ласка. Я — с лаской к тебе. Потому и называю — маленькая. А ты — бо-лына-я! Поверь, это не «ласка»: это — моя правда, _т_в_о_я. Суть. Ты — о-чень большая. Невиданая мной — какая! Не могу в этом ошибиться. Поверь в себя! Смешно: застряло в сердце у тебя: я, тебя дал — дал? — в обиду?! Я умру за тебя, Оля! Я не мыслю, чтобы тебя можно было — обидеть. Ты — неприкосновенна, все — мимо тебя. Разве можно оскорбить стихию?! Ты для меня в — «над всеми». Так и сказано — кому это должно быть сказано. Веришь? Ну, прибей, если не веришь. —
— Сереже был год. Надо было няню, помимо прислуги «за все». Оля хотела молоденькую. Я — не помню. М. б. — тоже. Сейчас — если бы случилось чудо, — взял бы «Арину Родионовну». Чушь, когда хотят к ребенку молодую. Конечно, есть «за это». Но больше — «за подлинную _н_я_н_ю». Язык!! Мудрость. Спокойствие. Ровность. Темп. Конечно, если старая няня — достойная этого имени. И всегда — с Господом. И — нет «помыслов». Чистота, «физика» уступает «духу», душе. Взгляд, огромное значение, — добрые глаза «ба-бушки». М_я_г_к_о_с_т_ь, как бы — «шлепанки». Поэтическая сторона — _у_к_л_а_д_л_и_в_о_с_т_ь. Молитва!! Спокойствие чистого духа старой няни — сообщатся младенцу.
Сама жизнь _т_а_к_ хочет. Мать — основа. Но — широкая «п_о_д_о_с_н_о_в_а» — бабушка, ее замена — старая няня. Меньше — всякого риска! Мудрость — во всем (опытность) передается младенцу. Медлительное стучание сердца старой няни… — важно для младенца. Я понял это на нашем опыте, при чудесных качествах Даши: Сережечка рос в тревожных темпах. В страстных темпах и — взглядах. Ее (Даши) взгляды (глаза) старались найти _м_е_н_я (да! это я потом понял). Хорошо. Прислуга встретила на улице «девочку», в платьишке. Приглянулась. Оля сказала — приведи. Явилась «Дашутка», служила в семье трактирщика-соседа. Сирота. Крестьянка Серпуховского уезда, Московской губернии. Брат где-то в Таганроге, сапожником..! Жизнь кидала. Оле понравилась Даша. Взяла. Пришла с маленьким узелком. 14 лет. Блондинка, светло-голубые глаза, прямой нос, лицо продолговатое (родинка у рта), благородного типа, худенькая, стройная. Рост средний, совсем средний — так и остался, т. е. был меньше, росла. Но всегда — тощая. Очень живая. Масса напевов, бауток, загадок, «крылатых словечек», — жила у бабушки (померла) до 13 л., по-слуху набилась. Очень быстро схватывала все. Умная. Приятный голос, жидковатый, — девичьим остался на всю жизнь. Сережечку сразу полюбила. И — он. И Оля. Я… — вне сего был. Строгий, хмурый, — с женщинами, — все равно какие. Меня сначала всегда боялись: очень серьезен. М. б. это — самозащита? Такое было и у мальчика. Оля после говорила: «Я тебя не знала больше года знакомства: ты был какой-то „натянутый“». Это, должно быть, от смущения: весь напрягался, как мой Женька442. Но всегда льнул (в себе) к женскому. Тосковал без женского. Понятно: вырос между женщин (прислуга, сестры, подруги их, кормилица, всегда приходило много женщин). Отец любил женщин. О-чень. До — романов. Были — на стороне. Притягивал: был живой, фантазер, «молодчик». Любил хорошо одеваться, — франтил. После него стался большой «гардероб». Много шляп и прочего. До следующего раза. Целую, _в_с_ю. Твой — «выдумщик» Ваня.
Сейчас узнал: сегодня утром (7-го) умер Д. С. Мережковский, 76 л. Вдруг??
Оля, я страшусь: ты выдумала меня: я так некрасив, измятое лицо, — мой «жар» тебя увлек! увидишь — скажешь — нет, это не _о_н! Ну, все равно, — «образ» останется.
Счастлив твоими письмами! Благодарю, целую руку.
Я здоров. Несмотря на 3 ледяных душа.
Доктор назвал сумасшедшим. Запретил опыты.
98
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
8. ХII. 41
12 ч. дня
Дорогая Ольгуша, ласточка, не пойму, — в чем я не могу поверить тебе? в искренность твою? — Объясни (это на твое письмо 23.XI). Верю тебе _в_о_ _в_с_е_м, всегда. Не понимаю… Тебе не верить — тогда остается что же? — во все веру утратить: ты _в_с_е, ведь, для меня! Или ты сомневаешься в этом?
