Реквием по любви. Грехи отцов
— Бульона отварить, Лизонька?
— Не хочу.
— Разве можно так, ягодка? — ужаснулась Валентина Степановна. — Вчера ни крошки во рту не было. Сегодня полдень уже, а ты еще не вставала…
Несмотря на явное желание растормошить внучку во что бы то ни стоило, бабушка присела на край постели. Самой себе противореча, заботливо поправила одеяло, вкладывая в банальный жест столько нежности и тепла, что в глазах у Лизы вновь защипало.
Она перехватила ее шероховатую ладонь и прижалась к ней губами, выражая благодарность.
— Не суетись, пожалуйста. Я не голодна.
Похоже, у Лизы развивалась самая настоящая депрессия. Весь следующий день после визита Аркадия Михайловича она провела в своей комнате. В кровати. Не ела. Не пила. На звонки не отвечала. Будто во времени потерялась. Иногда рыдала навзрыд, до икоты, и ничего поделать с собой не могла. Да что там, она элементарно причин своего состояния не понимала! А порой, наплакавшись, так и засыпала, уткнувшись в подушку. Даже грозный Матвей разводил руками, понимая, что не в силах ни успокоить ее толком, ни на тренировку вытащить, не навредив при этом еще больше. Словом, оставили ее в покое. Все. Только не бабуля – она постоянно приходила. Разговаривала, даже если Лиза просто молчала. Главное ведь – слушала.
— Что тревожит-то тебя? Что мучит? Словно в бреду мечешься…
Очередной поток слез хлынул внезапно, оставляя на лице мокрые следы.
— Ну, полно, доченька! — нежно погладила по голове. — Неужто так душа терзается, что не понесла от него?
Лизавета вздрогнула от столь неожиданного и очень даже сокровенного вопроса.
Словно от сна очнувшись, вытерла насухо лицо и пару раз шмыгнула забитым носом.
— Не говори глупости, ба!
— Знаешь, на все воля Божья. Не сейчас, так… возможно, позже родишь… ему.
Что-то в ее тоне – обреченном, горьком, но снисходительном – заставило девушку мгновенно взбодриться. Откинув одеяло, Лиза села рядом, на самый край. Спустила ноги на пол.
— Не рожу! Нас больше нет… сколько можно повторять?
Ее возмущение вроде и выглядело натуральным, но бабушку все же никак не тронуло. Совершенно.
— М-м-м! — закачала та головой. — Я хоть и стара… но не слепа.
— Хватит намеков! Говори прямо.
Валентина Степановна, напротив, сохраняла молчание. Губы ее подрагивали, а глаза неестественно блестели. Стало ясно, что разговор дается ей нелегко. Да и на душе, вероятно, тоже гадко. Тяжело вздохнув, она извлекла кое-что из кармана своего передника и осторожно вложила в ее раскрытую ладонь. Странное дело, вроде и предмет комнатной температуры, тем не менее металл обжег кожу. Лиза не сразу поняла, что держит в руках. На осознание ушло несколько секунд. А когда распознала, едва не выронила из дрожащих пальцев.
Зажигалка, с которой Дима никогда не расставался!
Подарок от Аркадия Михайловича.
Господи! Как она у нее оказалась?
Лиза буквально чувствовала, что покрывается холодным потом, несмотря на летний зной. Сердце в груди колотилось точно сумасшедшее, заставляя дышать глубже и надрывнее.
— Что это? — отвела взгляд в сторону, испытывая отвращение к себе оттого, что приходится лгать самому близкому человеку.
— Ты мне скажи, Лизонька. У тебя под кроватью нашла несколько дней назад.
Выронил! Все же выронил!
— В мою комнату заходил только Андрей. Спрошу у нег…
— Андрюша не курит.
Все слова канули в бездну, а язык… будто бы онемел.
Не в состоянии оказалась ничего правдоподобного придумать.
Да и хотелось ли?
— Не отпустит он тебя, дочка. Сердцем чую.
— Бабуль, я…
— Думала, не сыскать на свете человека упрямее твоего отца. Ан нет! Есть таков…
— Перестань, прошу тебя!
— Люди в моем возрасте плохо спят ночами, ягодка. Да и просыпаются задолго до рассвета. Видела я вас. Как уходили… видела.
Ее голос в тишине комнаты прозвучал как приговор. Напряжение достигло наивысшей точки. Тревога, копившаяся внутри так долго, наконец выплеснулась наружу. Настойчиво игнорируя еле различимые рвотные позывы, спровоцированные незапланированным голодом, вскочила на ноги. Истерический хохот девушки окрасил замкнутое пространство спальни.
Конец! Это конец!
Подобно раненому, загнанному в угол зверю беспокойно мерила шагами помещение, будто подсознательно пыталась найти выход из столь непростой ситуации.
— Ошиблась ты! — прохрипела затравленно. — Не могла видеть. Никого не было… а зажигалка…
— Коршуном над тобой вьется, — Валентина Степановна продолжала говорить, совершенно не реагируя на Лизу. Не замечая смятения, в котором та сейчас пребывала. — Каждый твой жест… каждый взгляд тут же приковывает его внимание. Все замечает! Зоркий. Коршун, как есть.
Лизу потряхивало, да так, что ноги не держали.
Еле до бабушки доковыляла и осела на пол подле нее, цепляясь ногтями за подол длиной юбки.
— Не суди меня… пожалуйста.
— Не стану, — прозвучало спустя целую вечность.
— Я ведь люблю…
— Не любовь это, — осадила строго. — Болезнь! Одержимость!
— Пусть так. Но в нем мое лекарство.
Валентина Степановна недовольно буркнула себе под нос:
— Любовь они придумали! Эка невидаль!
Девушка подобралась вся под ее внимательным и очень проницательным взглядом.
— Ты… расскажешь им? — сердце будто стальными прутьями стянуло. Щемило. Давило. Выворачивало. — Так ведь?
Теперь уже старушка возмущенно воскликнула, всплеснув руками:
— Что же я, никак изувер какой? Своей кровиночке вредить и мальчонке жизнь калечить? Да меня за такой грех на тот свет не примут!
Лиза не смогла сдержаться – прыснула, давясь от смеха.
Только ее бабушка могла назвать мальчонкой мужчину, перед которым даже Даня заикался!
А когда успокоилась наконец, ласково прижалась щекой к ее коленям.
— Пусть не принимают. Никогда!
— Чудная ты у меня все же. Ничего вечного нет. Однажды и меня землица пригреет.
