Только не трогать
Когда я захожу в кабинет, Майер уже сидит за столом и что-то печатает в ноутбуке. На меня даже не смотрит, однако, когда я подхожу ближе, говорит:
- Твоё? Забирай.
Оказывается, дело в очках. Всего лишь в очках, забытых вчера. Теперь они лежат у него на столе рядом с рукописью моего романа и недопитой чашкой кофе. А я-то, поднимаясь сюда, чуть не умерла от страха.
Не отрываясь от ноутбука, Марк небрежным движением смахивает очки в мою сторону. Скользнув по гладкой столешнице, они падают на пол - прямо к моим ногам.
Ничего страшного не произошло, очки даже не разбились, но всё это так унизительно! Я помню, что накануне собиралась молчать и терпеть все его выходки, но сейчас теряю контроль. Всего-то на секунду, только это секунда оказывается роковой.
- Почему вы так несправедливы ко мне?
- Что? - он поднимает голову и смотрит на меня в упор.
- Вы ко мне несправедливы! - я уже жалею, что произнесла это вслух, однако нахожу смелость и повторить сказанное, и превратить вопросительное предложение в утверждение.
- Несправедлив? - Марк вдруг захлопывает ноутбук, прищуривается, и мне кажется, что его черные глаза становятся еще чернее. - Давай кое-что напомню. Первое: ты залезла в мой кабинет. Собралась копаться в моих вещах. После этого я должен тебя на руках носить? Второе: выяснилось, что работа здесь тебе не нужна. Сейчас ты занимаешь чьё-то место, но знаешь, что хуже всего? У тебя совсем нет стремления стать лучше, выбраться из болота тотальной одноразовости и создать что-то стоящее. Даже то, что ты делаешь якобы для души, ты делаешь без души. Пишешь о любви, только вся твоя история - кладбище мёртвых фраз. Твои слова должны являться твоим сердцебиением, а не этой пошлятиной, - он в очередной раз берет мою рукопись, пролистывает её и цитирует: «Настоящая любовь - это отказ от обладания». Скажи, у самой-то хоть раз подобное было?
После этого он швыряет листы обратно - с такой силой, что часть из них падает на пол, рядом с очками, и сам отвечает на свой вопрос:
- Нет.
Это громкое и категоричное «нет» взлетает в воздух и шлепается на пол вслед за листами. Я вздрагиваю.
- Потому что такой любви не существует, - тем временем продолжает он. - То, о чём ты пишешь, пусто и лживо. Да и сама ты - пустышка. Воплощение всего, что мне так противно в людях: глупости и напыщенной посредственности. Такая же фальшивая, как и твои очки без диоптрий. При этом говоришь о какой-то несправедливости. Лицемерка.
Каждое слово - как увесистая пощечина. Удивляюсь, что еще стою на ногах.
Но разве можно было ожидать от Марка Майера чего-то другого? Я ведь знала, какой он, знала, что разговаривать с ним бессмысленно, так почему не смогла просто забрать очки и молча уйти?
Самое плохое - меня всё-таки слишком ранят эти слова. Почему-то хочется его переубедить. Наверное, всему виной моё ужасное тщеславие.
- Я не пустышка! - говорю прежде, чем успеваю подумать. - И я умею чувствовать… глубоко. И понимать суть вещей.
- Да неужели? - Марк откидывается на спинку кресла. Его лицо становится непроницаемым. - А давай-ка проведем эксперимент, - он кивает в сторону стеллажа. - Возьми любую книгу и открой ее на любой странице.
Я подхожу к стеллажу. Среди множества книг незнакомых авторов вижу первую книгу Богдана и хватаюсь за нее, как за спасательный круг.
- Ну? - Майер начинает свою любимую перкуссию стола. - Читай.
В книгах Богдана я понимаю всё, однако выбираю начало. То самое, с которого началось наше знакомство.
- «Временами кажется, что моя душа похожа на комнату, обитую пробковым деревом».
- Стоп, - он прерывает меня холодно и жестко. - А теперь объясни, что это означает.
Я закрываю книгу, опускаю голову и говорю еле слышно:
- У Пруста была комната, обитая панелями из пробкового дерева.
- Была. И что?
- Пробковое дерево приглушает звуки. А эта фраза - о приглушенной душе. Об одиночестве, - голос почему-то срывается.
- И это всё?
Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто поднимаю голову и смотрю на него. Кажется, что в тишине слышно, как громыхает моё сердце.
- Я спрашиваю - это всё?
- Возможно, еще о н-непонятости, - я начинаю запинаться. - Об отчаянии и безысходности.
Майер презрительно усмехается:
- Ладно, объясняю. Изолирующие свойства пробкового дерева зачастую преувеличивают. Зато забывают о другом свойстве - оно впитывает в себя всё, в том числе и самое вредное. Со временем комната с такими стенами становится отравленной коробкой. И эта фраза - не об одинокой, а об отравленной душе. О том, как иногда то, в чем ищешь спасение, становится твоей погибелью. Так что не обольщайся насчёт своих умственных способностей, девочка.
Теперь я и правда чувствую себя глупой и жалкой. Безумно хочется закричать - так громко, чтоб аж стекла повылетали. Затопать ногами. Ударить его.
Но я смотрю на листы под ногами - белые «надгробия» с черными «эпитафиями» - и молчу.
В художественной школе нас учили: когда работаешь с мастихином, нужно внимательно следить, чтобы краска не подсыхала. Иначе поверхность покроется пленкой, и попытка нанести еще один слой может загубить картину. А вот у людей - совсем наоборот: загубить может попытка нанести новый слой на свежую рану. Это касается как любви, так и мести.
Так что смотри на меня, Марк Майер, но знай: такой - слабой, раздавленной, - ты видишь меня в последний раз.
Я до боли закусываю щеку. Наклоняюсь и поднимаю с пола очки. И лишь потом говорю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, а не дрожал от ярости:
- Простите. На самом деле мне очень нужна эта работа. И я не должна была так себя вести. Благодарю, что всё объяснили. И спасибо за возможность доказать, что я способна на большее. Поверьте, я действительно способна. И скоро я вам это докажу.
