Александр Секацкий - Миссия пролетариата
Тем не менее и сам исторический материализм, претендующий на то, чтобы изменить мир, а не только понять его, оказывается в достаточно сложной, на первый взгляд даже безнадежной ситуации. Даже если он отвергнет обвинения в подстрекательстве к насилию, в подрыве разного рода священных устоев и прочие буржуазные благоглупости – а это он сделать вправе, – остается ряд вопиющих фактов, требующих объяснения даже по самому строгому марксистскому счету. Вот их неполный перечень:
1. Все революции потерпели поражение и закончились – ни одна из них не смогла предотвратить перерождения победившей социальной силы.
2 Производство и дистрибуция вещей по-прежнему подчиняется принципу частной собственности.
3. Сегодняшний рабочий класс бесконечно далек от портрета пролетариата, созданного Марксом. Он продолжает растворяться в сопредельных социальных слоях, а его «революционность» может сегодня упоминаться только в кавычках.
4. Разделение труда и соответственно дальнейшее обособление теории продолжают углубляться.
Прямых ответов на эти вопросы у исторического материализма сегодня нет. Однако, если проделать с Марксом то же, что он в свое время проделал с учением Гегеля, а именно извлек из него зерно истины, упреки можно встретить во всеоружии. Да, все революции отполыхали и угасли, но сказать так, все равно что сказать: все люди умерли. Действительно, все, кроме тех, которые живут сейчас, и тех, кому еще предстоит родиться. Революции сделали свое дело и интерьер современности в своих основных чертах обустроен именно ими. Много полезных, порой даже незаменимых вещей в этом мире появилось благодаря усердному труду и упорному сбережению, но все воистину великие человеческие вещи (включая свободу, демократию и саму экзистенцию) появились благодаря революции и посредством ее. Мысль о революционной или, по крайней мере, катастрофической природе величайших истин разделяли такие не похожие друг на друга философы, как Гегель и Жиль Сорель, Ницше и Хайдеггер, разумеется, это аксиома для всех настоящих марксистов.
Однако с такой же неизбежностью эта истина опошлялась и превращалась в свою противоположность, а бытие, всколыхнутое революцией, застывало и погружалось в забвение. В известном смысле каждой революции приходилось начинать сначала, а пучина онтологической коррупции действительно затягивает в конечном счете все, включая и революционный энтузиазм.
Наступившее торжество вещизма достигло наконец своей высшей точки, оно привело к обществу сакрального потребления, и что-то незаметно, чтобы пролетариат в прежнем смысле слова противился такому положению дел. В самых общих чертах мы выделим три основополагающие причины поражения коммунистического движения, то есть пролетариата в его бытии для себя. Расставим их по степени онтологической общности (исходности). Тогда первая причина (наиболее ясно сформулировал ее Николай Федоров в «Философии общего дела») состоит в преобладании смертоносных сил природы: величайшей и до сих пор не исполненной задачей человека должна быть приостановка их действия, замена дарового на трудовое[49]. Второй причиной назовем неизбежность перехода социума к стационарному состоянию после каждого перепричинения: остывание Вселенной и неизбежность преобладания точек зрения остывшей Вселенной. И третья: утеря самотождественности прогрессивного класса и чрезвычайная трудность синтеза новой революционной самотождественности. А более подробное рассмотрение причин начнем в обратном порядке.
Ключевой для понимания содержания истории следует считать идею переходящего знамени пролетариата. Сам Маркс не сформулировал ее в полной мере, однако она имплицитно присутствует в рассуждениях основоположника материалистического понимания истории. Идея переходящего знамени пролетариата кратко сформулирована в первом очерке, теперь дополним ее важными моментами. Речь идет о смене классовых ролей, о том, что новый, формирующийся класс вступает на арену исторических событий как творец нового, подрывающий устойчивый миропорядок, а заканчивает свое пребывание как оплот всего консервативного. Иными словами, каждый класс бывает на какое-то время «пролетариатом», а затем роняет из рук переходящее знамя или его выхватывает антагонистический класс, закалившийся в противоборстве.
Класс в момент своего триумфа и он же в роли хранителя-тюремщика лишь условно обладает единством имени, его самотождественность зависит от избранных параметров, от точки зрения. Так в индуистской традиции бог, творящий Вселенную, именуется Брахмой, а хранитель сотворенного носит имя Вишну. В истории следовало бы придерживаться такого же принципа: например, класс феодалов, обнаруживаемый в качестве хранителя традиций и привилегий, на заре его восхождения правильнее называть военным братством (или, если угодно, кшатриями). Несмотря на то что мы можем проследить достаточно плавный переход от революционных буржуа к реакционным капиталистам, единство имени оказывается проблематичным хотя бы потому, что единство сущности никоим образом не сохраняется. И наоборот: пролетариат выказывает сущностное родство с каждым из классов в момент его воспламенения, происходит передача эстафеты прогрессивности, осложненная тем, что необходимо одновременно максимально дистанцироваться от врага и удержать обретенное им когда-то оружие. Все это весьма напоминает знаменитое гегелевское снятие (Aufheben), но характеризуется несравненно большей остротой и трагичностью, ибо наряду с переходящим знаменем происходит и передача вируса (происходит «одраконивание», как в пьесе Евгения Шварца). Не сумев присвоить лучшие качества врага, пролетариат не победит, но троянский конь с неизбежностью при этом оказывается в стане победителей, проблема захвата и удержания государственной власти тут лишь одна из многих: превратность оказывается встроенной во все наследуемые ценности без исключения. Вступать во владение ими автоматически, без пересмотра основ (по принципу «Бери, что дают») значит обречь себя на неминуемую утрату самотождественности: переходящее знамя выпадет из рук того, кто набрал слишком много и без разбора.
В этом смысле расширение революции вплоть до пределов сопротивляемости материи (социальной материи) диктуется как раз бдительностью. Скажем, Брестский мир, разрыв с Антантой, предстает воистину великим деянием Октябрьской революции, практически впервые поставившей классовое (солидарность) выше национального. Победивший пролетариат не должен принимать все атрибуты государственности по описи, его окончательной целью является самоуправление без раковой опухоли государства, тут Маркс был абсолютно прав, но наличие других центров эгоизма, уицраоров, как сказал бы Даниил Андреев, ставит проблему враждебного внешнего окружения. Запаздывание мировой революции подталкивает к ошибочной эгоистической самоидентификации, в результате национальное или имперское начало аккумулирует энергию, высвобожденную революцией в свою пользу. Путь Наполеона и путь Сталина при всей их несхожести обладают общностью судьбы, примерно в духе работы Фрейда «Влечения и их судьбы»: в обоих случаях происходит сублимация революционного энтузиазма в ловушку национальной (точнее говоря, имперской) самоидентификации. Таков заколдованный круг, но непостижимым образом именно из этих кругов не просто складывается спираль истории – на нее, на эту спираль, подается напряжение, как на нить накаливания, и каждый момент яркости, длительности вспышки заслуживает особого упоминания. Он не напрасен, и если что-то в человеческой истории достойно восхищения, так это момент передачи переходящего знамени пролетариата – сегодня он вновь на повестке дня.
Ясно, что современные компартии тут ничем не помогут, они безнадежно разминулись с новой идентификацией класса. Живое коммунистическое движение едва ли соприкасается с этими реликтами некогда авангардных организаций, которые даже не пытаются поставить вопрос: где и когда, при каких обстоятельствах рабочий класс обронил свое пролетарское знамя? Тем самым проблема внесения классового сознания извне с целью иллюминации нового пролетариата стоит с той же остротой, как это было во времена самого Маркса.
Подготовка критической массы для нового Большого взрыва предваряется бескомпромиссной критикой существующего – и в этом плане не все так безнадежно, как может показаться. Протестующие против триумфа буржуазности мыслители – от Хайдеггера до Бодрийара – внесли свой вклад в приговор существующему порядку вещей, но главное – практические аргументы всемирного антибуржуазного подполья, от граффити до flash-мобилизаций и электронного «пиратства». Частичные субъекты этих акций, не опознавая своих, тянутся навстречу друг другу подобно лоскутам красной свитки из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», но подлинное единство праксиса они смогут воссоздать лишь тогда, когда обретут классовое сознание и произведут самоидентификацию. И когда это случится, переходящее знамя взметнется в руках нового субъекта истории и пойдет отсчет времени до нового очищающего взрыва. К этому вопросу мы еще вернемся, а пока обратимся ко второй объективной трудности, связанной с овеществлением и отчуждением продуктов человеческой деятельности в эпохи стабилизаций.
