Николай Бестужев - Записки о Голландии 1815 года
Насчет таковой постройки города учреждена особенная комиссия, свидетельствующая каждые три месяца сваи под всем городом, под всеми домами. Негодные заменяются новыми, но если каким-либо случаем повреждение оных может быть опасно дому, комиссия предупреждает хозяев и жильцов и, заставляя их заблаговременно выбираться, вспомоществует перестройке дома суммами из кассы, при комиссии имеющейся. Для сего с оценки дома платится некоторое положенное количество, равно как и в страховую контору. Здесь страхуют домы от огня и воды.
Несмотря на то, что Амстердам погружен, так сказать, в воду – здесь нуждаются водою. Амстель, протекающий по одной только половине города, стоящей за плотиною, и который можно назвать более ручьем, нежели рекою, ниже моря, и не протекает. Воды его стоячи, нездоровы и смешаны с соленою, проницающую сквозь искусственные берега водою; в прочих каналах морская вода также горька и, застаиваясь, причиняет смрадный запах, несмотря на густые деревья, посаженные по берегам и много способствующие к очищению воздуха. От сего водяной откуп один из богатейших торговых компаний в городе. Воду привозят издалека и продают дорого. На крышке каждого дома сделаны хранилища для дождевой воды, которой ни одна капля не упадает даром, но иногда целые месяцы нет дождя, одной росы недостаточно для хранилищ – тогда компания торжествует.
Вот изображение Амстердама, бывшего сначала своего существования бедным рыбачьим местечком; в 18 столетии первым на свете торговым городом; после порабощенным и изнуренным, но славным еще и доселе своими заведениями и торговлею!
Письмо 13. Сардам
На другой день мы были в Сардаме. Дорога туда идет вдоль берега, по насыпи, удерживающей море, грозящее каждую минуту поглотить всю Голландию. По правую сторону дороги, до синей дали, взор не может отдохнуть ни на каком предмете: бесконечная плоская равнина, рассеченная каналами, костры турфу, изредка рассеянные мельницы, едва приметные по горизонту городки – вот все, что утомленное единообразием зрение могло встретить. Напротив того, по левую сторону веселые воды Зюдерзейского залива, объятого в полкруга насыпью и покрытого кораблями, плывущими во все стороны, рыбачьи лодки, а более всего начинающийся прилив, делали картину моря гораздо занимательнее. Каждые двенадцать часов море возвышается у берегов голландских от 10 до 18 футов, смотря по положению места, и здесь, в продолжение пути нашего, черные воды Океана видимою грядою и не мешаясь с желтыми водами Зюдерзейекими приближались к берегу. Вода прибывала, волны становились мельче, толпились, толкались, остроконечные верхушки оных прыгали на значительную вышину, рев спорного течения слышен был издалека, – наконец, опененная гряда сия, гоня пред собою скачущие волны, с яростию ударилась в насыпь. Мелкие брызги соленой воды окропили нас, на верху вала едущих, и, казалось, будто вал дрогнул от удара. Всплески бросались на стену, вода кружилась, пенилась, мутила песок, но, ослабевая мало-помалу, чрез четверть часа утихла совершенно. Пучина оставалась несколько времени в возвышении как бы надутою, но вдруг, с тем же ревом, с тою же быстротою понеслась прочь от берега и вода пошла на убыль.
Верстах в 15 от Амстердама я видел русские укрепления, сделанные генералом Германом в 1799 году. Оные состоят из двух брустверов, находящихся по обе стороны дороги и обороняющих шлюз, коим можно наводнить все окрестности в случае надобности. Таковые шлюзы находятся во многих местах и наблюдаются весьма рачительно потому, что если оставить шлюзы и плотины без присмотра только два года, но нельзя будет приметить и места, на коем была Голландия.
Каких неимоверных трудов, неутомимого терпения и чрезвычайных издержек стоили сии плотины! И каковы должны быть чувствования, побудившие голландцев к сим исполинским подвигам! Осмнадцать тысяч жертв, принесенных фанатизму одним только Альбою, преследования инквизиции, новые повеления Филиппа противу протестантов возбудили сей народ, рожденный кротким и послушным. Филипп думал оправдать себя пред судом света, объявив грамотою, в коей обрек смерти Вильгельма Нассау, что гонения и притеснения позволены Папою, освободившим также и от клятвы, обязывавшей его спокойствием Голландии [28] . Это подействовало мало на католиков, но тем сильнее раздражило протестантов. Всего опаснее нападать на мнения людские, какого бы роду оные ни были: оставь их в покое – они исчезнут сами собою. Лютер, Кальвин и прочие законоучители сначала не многих имели последователей, но гонения начались, – и половина Европы сделалась протестантами. В сей стране тиранство и фанатизм действовали к собственной своей пагубе: голландцы ожесточились и, совокупясь духом свободы, отразили врагов с одной стороны, с другой, отдвинув море, заставили оное быть послушным, как для существования своей земли, так и для поражения Филиппа. Вскоре порабощенный Океан восстонал под бесчисленными флотами, – республика воздвиглась – и сперва богатством общих сил, после богатством народным, дала урок величия первейшим державам в Европе. Вот почему у сего народа исключительно наш Петр [29] захотел учиться быть великим; вот почему в платье простого, незнаемого ремесленника в маленьком Сардаме искал он оснований к будущему своему величию.
В Сардам приехали мы заполдень – и хотя никто из нас не думал о обеде, но надобно было необходимо остановиться у трактирщика, купившего для своих выгод землю и домик, в коем жил Петр – и отобедать у него. Нам дали окуней, в морской воде приготовленных, и прекрасный десерт, взяли прекрасную плату – и повели к домику.
С чувствованиями благоговения приближились мы к сей хижине, в которой Великий Преобразователь Отечества, под скромным именем Питера-баса, посвящал вечности и потомству дни, проведенные в учении.
Домик, окруженный канавкою, обсаженный миртовыми и ореховыми кустарниками и состоящий только из двух покоев, почти совсем обвалился. В одной, бывшей спальнею Петра, полу уже нет; в другой стоит кровать, стул и стол собственной его работы. Направо, над камином, вмазана руками императора Александра, бывшего здесь в 1814 году, мраморная дощечка с латинскою надписью: Petro Magno Alexander [30] ; на столе лежат книги, в кои вписываются имена путешественников, посещающих сей городок, и кружка для вкладу к поддержанию домика. Против самых дверей висит большая овальная доска, на которой русскими буквами написано: ничего главному человеку мало!!! – Надпись сия переменила благочестивые чувствования наши на негодование – сделала еще более: заставила смеяться в сем храме величия. Вероятно, какой-нибудь шкипер, бывший в России, сделал сей отличный перевод прекрасному голландскому эпиграфу: Nit is te groote man te klein, внизу русской надписи помещенному. Я утешился, однако же, мыслию, что желание голландцев было сделать непременно русскую надпись – и они сделали, как умели, думая выразить ею смысл свой, означающий: Великий человек ничем не пренебрегает.
Наш проводник рассказал нам анекдот о последнем дне пребывания Петрова в здешнем месте. Посланнику его Головину, оставленному в Амстердаме со всею царскою свитою, поручено было купить яхту, спущенную на воду в Сардаме, около которой Петр Великий работал сам, и которая была отправлена в Амстердам для оснастки. Петр, окончив учение свое в Сардаме, дожидал с минуты на минуту яхты, чтоб отправиться на ней морем. Наконец, Головин уведомляет, что совет Амстердамский отдает оную в подарок российскому царю, и что оная завтрешний день прибудет в Сардам. Петр на другой день, приготовясь проститься с сим городком, идет, однако же, на работу, но, увидев вдруг яхту, бросившую якорь против сего места и идущую с оной шлюбку – останавливается; радость заставляет его плакать; он забывает свою роль, в которой не имеет уже никакой надобности; медлит – и мастер его, удивленный, что Питер-бас неподвижно стоит на одном месте, тогда как прочие его товарищи уже принялись за работу, стал выговаривать, но, видя, что он не отвечает и даже не слушает, начал толкать его грубым образом. Петр, растроганный исполнением своих надежд, не могши выговорить ни слова, расстегивает безмолвно кафтан свой, является в звездах и царских отличиях. В сие время Головин со всею свитою, вышед из шлюбки, повергается на колени пред царем; изумленный мастер падает в ноги Петру и просит его о помиловании. Царь, подымая его, целует, успокоивает и, наконец, упрашивает ехать с собою в Россию.
Я умолчу об известных уже анекдотах, рассказанных нам вслед за сим с удивительными прибавлениями, относящимися или к славе Петра, или к чести голландцев.
Каждый из них смотрит на нас с гордостию, как учитель на учеников. Мы благоговеем к памяти Петра, они – его энтузиасты.
Посвятив часа полтора домику сему, положив вкладу в кружку и записав имена свои в книгу, куда я не забыл включить также настоящего перевода надписи, оставили мы место сие, освященное жизнию великого гения.
