Вечный день - Юлиус Фучик
— А больше не спрашивали? Когда собираются? Куда?
— Да нельзя было все узнать… Только начала я, как ты мне говорила, что партизан тут нет, сразу перебивает: «Дура, — говорит. И стала по пальцам считать: — Кто, — говорит, — у наших солдат ружья крадет, где машины, что возят на фронт амуницию? Кто украл в Липовой пушки и похитил венгерских жандармов? Кто разбрасывает по деревням листовки? Кто?.. — И кулаком по столу стучит. — Кто повесил Ганса?» Это того офицера, что за деревней нашли…
— Его повесили сами немецкие солдаты, она это хорошо знает, но все равно… Говорите дальше, тетка!
— Она сказала, что партизан возьмут в клещи, что они попадут в мышеловку… Мадленка, я так боюсь, они придумали что-то против наших, надо бы как-нибудь дать знать. У меня на сердце так, словно все это против Дюрко…
— Хорошо, что пришли, — Мадленка наклонилась к Кубаньке и прошептала: — Мы как раз ждем человека от наших. Когда Володя в последний раз был здесь, он говорил, что придет через четыре дня. Сегодня уж пятый день пошел, наверно, сегодня…
— А… о Дюрко… — Кубанька с тоской смотрела на Мадленку, — о Дюрко он не говорил? Не сообщали им из России?
— В том месте, где Володя, нет связи. За Дюро вы не беспокойтесь, его, наверно, послали на поправку. А может быть, он теперь в море купается, тетка!
— В море? Боже мой, только бы он осторожно!.. В такой-то холод?
— Володя говорил, что есть там такие края, где всегда тепло… и солнце… — Мадленка задумалась, она сама даже не поняла, отчего ей стало так грустно.
В молодом ельнике за старым хутором Мадленка легла на землю и прислушалась.
«Нет, это мне только показалось», — подумала она. Кругом стояла тишина. Только издалека доносилась орудийная пальба. Здесь, на вольном воздухе, она была слышнее, чем в деревне.
«Хоть бы поторопились, хоть бы пришли, — вздохнула Мадленка, представляя себе парней с красными звездами на ушанках. — Скоро придут и на Шляйбу». — И она устало положила разгоряченное лицо на твердый снег.
Через минуту она почувствовала, как под ее горячей щекой тает заледенелая снеговая корка; Мадленка жадно слизнула из маленького углубления несколько капель безвкусной воды.
Как же быстро все произошло!
Как только вечером ушла тетка Кубанька, приковылял испуганный Мадленкин отец с недоброй вестью. Недалеко от школы немецкий офицер застрелил неизвестного в штатском. Из сумки убитого вынули листовки со сводками — такие же, как уже два месяца посылали Палтусу партизаны.
Палтус не узнал застреленного, обычно с листовками ходил Йожо Майер, но было ясно, что немцы убили того человека, о котором говорил Мадленке Володя.
Хотя Мадленка все поняла, она послала мать в деревню узнать подробнее о печальном происшествии. А когда Палтуска ушла, Мадленка сказала отцу:
— Принесите мне гранаты и соберите какой-нибудь еды, а я оденусь и, пока мама не вернулась, уйду.
— Подумай, дочка, куда ты пойдешь? — испугался Палтус. — Слаба ты для такой дороги, сама знаешь, что Володя говорил… Если нужно, лучше я пойду!
— Нет, только сделайте быстро, что я вам говорю. Вы же… — Она грустно взглянула на черную деревянную ногу отца.
— Ну, Мацо пойдет, одну я тебя не пущу!
— Но вы же знаете, что Мацо утром должен был идти на Поники… А одной мне легче пройти мимо охранников. Только быстрее…
Палтус хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Мадленку и медленно, неохотно вышел. Он знал свою дочь. Ее не остановишь…
Когда он принес все, что она просила, Мадленка была уже одета в теплую воскресную одежду. На лавке в углу стоял расписанный сундучок с ее приданым, а она терла рукавом короткого белого кожуха тусклую сталь начищенного револьвера.
— Нет у вас патронов? Здесь только пять…
— Нету, дочка, у Гопков должно быть…
— Туда идти времени нет, и мама может вернуться, и… — Ей стало грустно, что она так уйдет от матери… — Но уже темно, мне пора. — А еще она боялась материнских слез…
— Ну что ж, — вздохнул Палтус, — раз так…
— Тато, — она схватила большую узловатую руку отца в свои маленькие ладони, — скажите маме, чтобы не мучила себя из-за меня, я скоро вернусь с нашими… А вы тут держитесь!.. Тато, — она обняла его. — Я вас всех так любила…
— Ну, ну, — он погладил ее по голове, не зная, как скрыть волнение. — Какой красивый платок ты надела, вышитый…
— Воскресный. И платье… Белое, чтобы меня на снегу не видно было и чтобы… чтобы наших встретить как полагается…
Из деревни она вышла легко и над Кислой пробежала быстро, только у вырубки, там, где дороги расходятся на Паткошку и Челенец, некоторое время ей пришлось лежать под заснеженной поленницей. Неподалеку на бревне сидели трое немецких дозорных. Солдаты курили, перебрасывались время от времени словом-другим, но Мадленка заметила, как они все время настороженно оглядываются. Она подумала, не бросить ли в них гранату, но недалеко мог находиться другой патруль.
И хорошо, что не бросила, потому что скоро на повороте замелькал свет, и Мадленка увидела человек тридцать солдат на лыжах. Немцы шли снизу, из деревни. Они поговорили с караульными; Мадленке показалось, что они о чем-то спорят, потом лыжники повернули назад. Часовым близость большого отряда своих придала смелости, они заговорили громче, раздался их смех, потом вырубку осветили желтоватые ракеты, и караульные ушли за лыжниками.
Мадленка немного подождала под поленницей и, когда вокруг все стихло, побежала в горы по просеке, натыкаясь в темноте на пни, засыпанные снегом.
Подъем был крутой, но Мадленка бежала что есть силы. Она спотыкалась, проваливалась выше колен в снег… После первых шагов сердце заколотилось так, что удары отдавались в голове. Начало колоть в боку, раны на ногах жгли, казалось, что тонкая кожица на них лопнула от пульсирующей крови… Но Мадленка бежала, бежала и только на вершине остановилась; отерла ладонью пот со лба и хотела сесть; вдруг ей показалось, что кто-то поднимается следом за ней. Она поправила на спине мешок и вошла в молодой ельник за Старым хутором.
Она прошла полпути.
Снег немного ее освежил. Мадленка неуверенно поднялась, хотя колени ее подламывались, она медленно шла в гору.
«Отдохну немного, — утешала она себя, —
