За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
Во время работы забывалась война, и Вавилов расспрашивал людей о довоенной мирной жизни: «Ну как земля у вас, как родит пшеница? Как насчет засухи? А просо вы сеете? Картошки хватает?» Много пришлось видеть ему народа, бежавшего от немцев: стариков, девушек, перегонявших скот на восток, трактористов, вывозивших имущество колхозов с Украины и Белоруссии. Попадались люди, бывшие под немцем и сумевшие уйти к своим через линию фронта, их он особенно выпытывал о том, как живут на оккупированной территории.
Он сразу понял нехитрый фашистский бандитский прием в деревне: из машин ввозили немцы только молотилки, из товаров – камешки для зажигалок: на камешки Гитлер хотел обменять всю русскую землю; Вавилов понял, к чему приводил фашистский порядок – пятихатки, десятихатки, объединенные нагайкой гебитскомиссара. Дело было не в желании немцев вспахать весь «земляной» шар, дело было простое – обмолотить чужую пшеницу.
Вначале все подмечавший ротный народ посмеивался над Вавиловым.
– Гляди, – говорили красноармейцы, – наш колхозный активист опять мужика задержал, опрос снимает.
– Эй, Вавилов, – кричали ему, – тут бабы орловские, может, проведешь среди них беседу?
Но вскоре увидели, что смеяться нечему: Вавилов расспрашивал людей о самом главном и важном, от чего зависела жизнь.
В роте стали дружно оглядываться на Вавилова после двух случаев. Однажды, когда пришел приказ передвинуться поближе к фронту, Усуров потребовал с погоревшей старухи литр самогона за то, что пустит ее в блиндаж и обошьет его досками. «А не дашь, – сказал он, – сам его срою и доски попалю». Старуха самогона не имела и отдала Усурову после того, как он выполнил условленную работу, полушерстяную шаль.
К случаю этому отнеслись неодобрительно, и, когда Усуров смеялся, показывая шаль, все хмурились и молчали. Тогда Вавилов подошел к Усурову и сказал негромко, голосом, который сразу заставляет примолкнуть и оглянуться каждого, кто слышит такой голос:
– Отдай, сволочь, женщине ее вещь.
Все, кто слышал этот разговор, увидя, что Вавилов схватил одной рукой шаль, а другую, сжав в огромный кулак, поднес к лицу Усурова, ожидали неминуемой драки. Скандальный нрав и сила Усурова были известны.
Но Усуров внезапно выпустил из рук шаль и сказал:
– Чего, ну тебя к черту, снеси ей, на, подумаешь!
Вавилов бросил шаль на землю и сказал:
– Сам снесешь, я, что ли, брал.
Старуха, ругавшая про себя Усурова идолом проклятым, «прицем», жалевшая, что хороших сразу немецкая пуля достигает, а таким паразитам от войны никакого урона, даже растерялась, когда Усуров вернул ей шаль.
А расстроенный и смущенный Усуров произнес перед товарищами, понимавшими его смущение, речь:
– Знаешь, как шофера в Средней Азии жили? Будь уверен – не терялись! Нужна мне ее шаль – тоже защитник нашелся! Я ведь не так взял, а за работу. Тоже цаца – платок старый! Три костюма имел, суконце такое, коверкот, будь здоров, в выходной наденешь галстук, плащ, полуботинки желтые – никто не скажет, что шофером на трехтонке; идешь в кино, в ресторан, сразу шашлык, полкило водки, пиво. Жил что надо. Нужен мне этот платок!
Второй случай, запомнившийся в роте, произошел при бомбежке эшелона на большой узловой станции. Эшелон стоял на запасных путях, ждал отправки. Налетели самолеты перед вечером и бомбили сильно и жестоко, полутонными, даже тонными бомбами, видимо хотели разбить элеватор. Бомбежка началась внезапно, люди повалились на землю кто где стоял, многие даже не успели выскочить из вагонов. Десятки людей были убиты и покалечены, занялись пожары, потом стали рваться снаряды в стоявшем поодаль эшелоне с боеприпасами. В дыму, в грохоте, среди воплей паровозных гудков смерть казалась неминуемой. Даже лихой Рысьев стал бледен, стушевался. Едва отливала на несколько секунд волна бомбежки – люди перебегали, переползали с места на место, искали ямок и углублений в недоброй, лоснящейся маслом черной земле. И всем запомнился в эти страшные минуты Вавилов. Он сидел на земле у вагона и кричал:
– Чего мечетесь, поспокойнее надо, лежи, где лежишь!
А утрамбованная черная земля дрожала, трещала и рвалась, как гнилой ситец.
После бомбежки Рысьев с восхищением сказал Вавилову:
– Ну и крепок ты, отец!
Политрук Котлов сразу отличил Вавилова. Он подолгу разговаривал с Вавиловым, расспрашивал, все чаще давал ему поручения, вовлекал в беседы во время политзанятий, читок газет. Котлов был умен и увидел в Вавилове ту ясную, простую и душевную чистую силу, на которую должно ему опираться в своей работе.
И незаметно для красноармейцев и более всего для самого Вавилова случилось так, что ко времени получения приказа о выходе из резерва на фронт именно он, Вавилов, и был тем человеком, вокруг которого сами собой завязались в роте внутренние духовные связи между людьми, связи, объединявшие молодых и пожилых, разбронированных и ветеранов – десантника Рысьева, бухгалтера Зайченкова и рябого Мулярчука, узбека Усманова и ярославца Резчикова.
И как-то само собой получилось, что эту связь чувствовали и командир роты юный Ковалев, и старшина.
Рысьев, кадровый, служивший действительную до войны, десантник воздушно-десантной бригады, участник первых боев на границе и жестоких битв на окраине Киева, почему-то совершенно спокойно отнесся к возникшему старшинству Вавилова.
И только Усуров, глядя на Вавилова, недовольно хмурился, а когда Вавилов заговаривал с ним, отвечал неохотно, а иногда и вовсе не отвечал.
В полках стало известно, что началась боевая подготовка резервных частей и что сам маршал Ворошилов руководит боевыми учениями дивизий.
В этом известии было нечто взволновавшее всех, от генералов до рядовых бойцов.
Ворошилов, руководивший шахтерскими дивизиями, оборонявшими Царицын в годы гражданской войны, был послан на Волгу делать смотр народному войску.
Вскоре начались боевые учения, и тысячи людей, вышедших в поле со своим могучим тяжелым и легким оружием, увидели седую голову маршала.
После полевых тактических учений состоялось совещание, созванное маршалом. Потом в одном из классов сельской школы Ворошилов долго беседовал с командирами дивизий, полков и начальниками штабов. Всех обрадовала хорошая оценка, данная маршалом боевой подготовке дивизии.
Все поняли – близился час боя.
Часть вторая
1
В начале августа 1942 года генерал-полковник Еременко приехал в Сталинград. Накануне его приезда приказом Ставки были образованы два новых фронта – Юго-Восточный и Сталинградский. Юго-Восточный фронт заслонял от немецкого нашествия низовья Волги, калмыцкие и межозерные степи и южные подступы к Сталинграду.
Сталинградский фронт прикрывал северо-западные и западные подступы к городу.
Положение на обоих фронтах в начале августа было тяжелым. Сил у немцев было много: их полуторастотысячная ударная армия располагала семьюстами танков, тысячью шестьюстами орудий
