Федор Панферов - Борьба за мир
Устал, товарищ командарм. Прости, пожалуйста, — Макар Петрович, снова перейдя на «ты», заговорил: — Смотри-ка, товарищ командарм, а и в самом деле, что тут творится! — и зеленым карандашом «подвел» капельки на карте. — Не так воюют. Я бы не дал себя зажать в «клещи», — чуть погодя добавил он.
Ты бы. Не дал бы! Пойдем-ка лучше ночку посмотрим, товарищ начштаба, — предложил Анатолий Васильевич и первым пошел на выход, столкнувшись тут с Галушко. — Не мешай! — крикнул он ему. — Мы на минутку. Без тебя обойдется!
Позавчера через Нину Васильевну он узнал о том, что Галушко «опередил» их, и был им страшно недоволен.
Идет война, а они, как кролики: рожать надо, — проворчал он и сейчас, выходя во двор.
Небо было чистое, глубокое. И по этому глубокому небу катилась полная луна, яркая, светлая, будто раскаленная сталь. Южнее небо полыхало заревом. Зарево дрожало, тряслось, то вдруг вспыхивая, то угасая. И по этому зареву Анатолий Васильевич определил, что бои идут совсем близко, в каких-нибудь двадцати — тридцати километрах, и не только южнее, но восточнее: зарево, как серп, огибало армию Анатолия Васильевича.
Малоархангельск, видимо, взят: видишь, зарево восточнее нас? — проговорил он, обращаясь к Макару Петровичу.
Грустно, — убийственно-спокойно произнес тот. И почему-то именно вот это, убийственно-спокойно сказанное Макаром Петровичем, взвинтило Анатолия Васильевича.
«Рокоссовский занят боями, а я — переживаниями: хожу и вздыхаю. Надо произвести перегруппировку, приготовиться к встрече врага», — тревожно подумал он, шагая в хату, и только тут сказал: — Слюни распустили мы с вами, Макар Петрович. Надо позвонить Рокоссовскому, а то потом скажет: «Я воевал, а вы?» — Он взял трубку и вызвал Рокоссовского, говоря уже тоненьким голоском: — Это я, Константин Константинович. Узнаете? Рад, рад! Узнали? Двадцать — тридцать километров от нас. В тыл заходят. Что делать?
Не нервничайте. Вы старый солдат, а нервничаете.
Да я не нервничаю!
По голосу слышу: нервничаете… Мне сейчас немного некогда, Анатолий Васильевич. Скоро приеду. Чайку вот только попью. Поклон Нине Васильевне. Поняли?
Анатолий Васильевич отнял трубку от уха, долго смотрел в раковину, как бы ожидая, что оттуда снова послышится голос Рокоссовского, затем медленно, неохотно положил трубку на аппарат и вдруг тихо произнес:
Значит? Значит, выполняет план главнокомандующего.
9И опять в ожидании потянулись тревожные дни и ночи.
Сегодня уже было одиннадцатое июля, а южнее армии Анатолия Васильевича все еще шли ожесточенные бои. Война была совсем рядом, в десяти — двенадцати километрах от Грачевки: земля, хаты, воздух содрогались беспрерывно.
Анатолию Васильевичу и всем в штабе армии было известно, что немцы к исходу восьмого июля только на участке Малоархангельск — Поныри — Гнилец потеряли до сорока двух тысяч убитыми, до восьмисот танков и самоходных орудий «фердинанд». Рокоссовский умелыми контрударами свалил «гитлеровского зверя». Но как раз Вот это-то и угрожало армии Анатолия Васильевича: смертельно раненный зверь может еще вскочить на ноги и кинуться в сторону, то есть на армию Анатолия Васильевича. В этом отношении самую большую тревогу стал проявлять Пароходов. Он за эти дни, разъезжая по дивизиям, полкам, по тылам, всех «взвинчивая», стал походить на солдата, которому сказали: «Вот сейчас ты пойдешь в бой. Будь готов!» Но удивительно спокоен был Макар Петрович.
Когда около него начинали нервничать, особенно Пароходов, начштаба стучал костяшками пальцев по столу и произносил:
После войны всем надо ехать в Кисловодск: сердца шалят.
Но сегодня расстроился и Макар Петрович.
Они — Анатолий Васильевич, Пароходов, Макар Петрович, Нина Васильевна и Николай Кораблев — сидели за столом и завтракали.
Мы, как старые солдаты, — с легкой руки Рокоссовского Анатолий Васильевич в разговоре теперь всегда подчеркивал: «Мы, старые солдаты», что очень не нравилось Нине Васильевне, особенно «старые». — Мы старые солдаты и должны иметь волю — не нервничать, — это он сказал по адресу Пароходова, но тот все равно то и дело вскакивал из-за стола и вскрикивал:
Ох ты! Долго в напряжении стоит армия. Долго! Мы как откупоренное вино: оно может перестояться и превратиться в уксус. Знаете об этом?
Анатолий Васильевич хотел было сказать: «Мы, старые солдаты», — но, глянув в окно, встревоженно произнес:
Маршал! — и кинулся на выход.
Нина Васильевна поднялась из-за стола и, обращаясь к Николаю Кораблеву, сказала:
Пойдемте сюда, — и увела его за перегородку, усадив тут на стул, а сама села на кровать.
Маршала Николай Кораблев до этого знал только по портретам в газетах. По портретам в газетах он казался огромного роста, широкоплеч, а вот тут, через щель перегородки, он увидел, что маршал совсем небольшого роста. Губы у него толстоватые, а в уголках губ какие-то жесткие черточки, которые он, видимо, намеренно скрывал улыбкой. Лоб высокий, выпуклый.
Маршал привез с собой генерала Купцианова, командующего соседней армией, того самого Купцианова, которого почему-то недолюбливал Анатолий Васильевич. Анатолий Васильевич знал, что Купцианов в молодости носил русскую фамилию Купцов, а потом через печать изменил на Купцианов, что теперь он у себя в армии живет на широкую ногу: у него целый штат прислуги — девушки в беленьких фартучках, винный погребок, десятка полтора автомашин, что он возит с собой даже ванну. В этом как будто ничего особенного не было, но Анатолий Васильевич сам жил почти по-солдатски и осуждал всякую «роскошь».
Войдя в комнату, маршал отвесил общий поклон и, видя, что генералы гораздо выше его ростом, торопливо предложил всем сесть, в том числе Анатолию Васильевичу, который, не зная, что делать, топтался около стола.
Садитесь, генерал, — сказал маршал.
Но Анатолий Васильевич все еще не понимал того, что маршалу неудобно говорить с подчиненными, глядя на них снизу вверх, и только когда тот вторично потянул его за руку, сказав: «Садитесь же», — он сел.
Следом за маршалом вошел Купцианов, с иголочки одетый, подтянутый и даже напудренный. Прищелкнув каблуками, он тоже отвесил общий поклон, роняя голову на грудь и быстро вскидывая ее.
Садитесь, генерал. В ногах правды нет, — кинул маршал и затем, обращаясь ко всем, сказал: — А кстати, знаете, это откуда — «в ногах правды нет»?
Анатолий Васильевич знал, но не пожелал отвечать первым. Купцианов же, глубоко задумавшись, ответил:
Очевидно, в этом скрыта какая-то народная мудрость.
Мудрость-то есть, но вы ее не знаете, генерал. Дело в том, — поворачиваясь ко всем и поблескивая глазами, проговорил маршал, — дело в том, что когда-то допрашивали просто: били по пяткам, и подсудимый говорил абсолютно все, что надо было следователю. Отсюда — в ногах правды нет. Так, генерал Купцианов?
Слушаюсь! — ответил тот, чуть приподнимаясь со стула.
Дверь снова отворилась, и на пороге показался Рокоссовский.
Лицо у него было усталое и, очевидно от бессонницы, желтое, но глаза все такие же, с поволокой. Непринужденно поздоровавшись с маршалом, он, соблюдая воинскую субординацию, чуточку постоял и, когда маршал кивнул ему, сел против Анатолия Васильевича, говоря:
Ну как, старый солдат, воюем?
Анатолий Васильевич, как бы не слыша, не ответил, чувствуя только одно, что эти люди приехали к нему неспроста, что им надо что-то «выколотить», на что-то склонить его. И Анатолий Васильевич внимательно посмотрел на маршала. Тот, играя улыбкой, смотрел на Рокоссовского, а Рокоссовский снова заговорил:
Скучаете, Анатолий Васильевич? А нам жарко. Но указания партии выполнили. Великая это честь — быть исполнителем воли партии.
Честь-то честью, да ведь нужно уменье, чтобы выполнить волю партии… Так что не прибедняйтесь, товарищ командующий фронтом, — тоненько заметил Анатолий Васильевич, все думая о том, зачем они приехали.
Наступила минутная тишина… И вдруг поднялся маршал. Он пробежался по комнате, затем остановился перед Анатолием Васильевичем и сказал:
В ближайшие дни, а может быть, часы, двинемся всем фронтом. Вам, товарищ генерал, такое задание: генерал Купцианов прорвет оборону, ваша армия двинется за ним. По пятам.
Вот скорее бы, а то застоялись! — воскликнул Пароходов.
Анатолий Васильевич подумал:
«Хорошо. Значит, Купцианов прорывает, а мы в прорыв хлынем. Хоро…» — но он даже про себя не досказал это слово: какая-то еще не совсем ясная тревога охватила его, и он, бледнея, посмотрел на маршала, а тот добавил:
Две дивизии, пятая и седьмая, переходят в полное распоряжение генерала Купцианова.
Анатолий Васильевич побледнел еще больше и пошатнулся: ничего более оскорбительного за свою жизнь он не слышал. Ему, старому, боевому, заслуженному генералу, идти не просто по пятам генерала Купцианова, которого он считал выскочкой, но и хуже: его армию, закаленную в боях, воспитанную им, не только рассыпают, но и фактически вливают в армию Купцианова! Забыв о том, что в комнате маршал и командующий фронтом, Анатолий Васильевич вскочил со стула и заходил туда-сюда, склоняя голову то на одну, то на другую сторону. И резко остановился перед Макаром Петровичем, на бледном лице которого красные губы так и вырисовывались.
