Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
На полном газу мы вышли на заданную высоту и, сбросив обороты, принялись кружиться в своей зоне, ожидая сигнала. Одним глазом наблюдали за землей, откуда с командного пункта города нам должны были подать сигнал прожекторами, а другим — за обстановкой в воздухе. Янцзы, шириной примерно в нашу Волгу около Саратова, отливала серебром в свете луны. Ситуация была пиковая: если собьют, сесть практически некуда. Под нами река, вокруг горы, чуть позади огромный город. Мягкая посадка исключалась. Но что было делать? Советоваться не с кем, а радиостанции, как я уже говорил, у нас не было. Сколько мы не упрашивали одного из китайских инженеров, суля ему немалые деньги, достать нам одну радиостанцию, он, сначала согласившись, потом наотрез отказался, опасаясь расстрела. Но вот с земли вертикально встал, как ствол колоссального дерева, огромный сноп света, включился мощный американский прожектор. Его луч какие-то мгновения постоял строго вертикально, а потом качнулся и лег, указывая на север. Потом сразу погас.
Японцы заходили с севера. Туда и устремились лучи десятков прожекторов послабее, которые неровно секли темное небо. И вот один из них резко прервал свое движение и замер. В луче света обозначился маленький силуэтик самолета, к которому прожектористы прилипли намертво. Сюда же метнулись другие лучи и вскоре вся японская девятка была на виду. Разбившись по звеньям, японцы шли клином. Прожектористы обнаружили их километров за 15 до подлета к цели. Увидев противника, наши истребители оставили свои зоны и устремились в атаку. С разных направлений и высот к строю бомбардировщиков протянулись огненные струи пулеметного огня. И если очереди наших ПВ-1 метров через четыреста начинали загибаться книзу и нередко не долетали до цели, то крупнокалиберные пули «Кольтов» огненно-красными шариками пронизывали японский строй. Как ни странно, находясь на тысячу метров выше строя бомбардировщиков и, казалось бы, имея преимущества, я оказался в невыгодном положении: японцы хорошо различались именно снизу, где лучи прожекторов высвечивали их брюхо. Но тем не менее, приблизившись к строю бомбардировщиков, мне то и дело удавалось определить попавшую в луч прожектора цель, прицелиться и нажать гашетку-рычажок, который китайцы приспособили под ручкой газа, потянешь — стреляют все четыре пулемета. Эта гашетка была удобнее нашей: небольшой баранки на ручке управления с двумя язычками, которые при нажатии попарно приводили в действие пулеметы. Скоротечный воздушный бой расцветил китайское небо огненным фейерверком и рассек бесчисленными пулеметными трассами. Уже через несколько секунд стреляли не только истребители. Японские бомбардировщики, которые всегда ходили плотным строем и действовали по командам, передаваемым радиосвязью, дружно ответили нам целыми роями огненных шариков пуль, выпускаемых из «Кольтов». Должен сказать, что страшно было приближаться к этим огненным роям на наших фанерных «этажерках», ведь на японском бомбардировщике огонь велся из двух пулеметов, установленных на турели — в колпаке над пилотом и из такого же колпака в центре самолета. Можно себе представить огневую мощь японского ответа, которая в несколько раз превосходила наш хиленький вызов.
На встречных курсах мы приближались к японцам метров на триста и давали очереди из всех четырех пулеметов. Атаковали с разных направлений. Огневой контакт продолжался две-три секунды, и бомбардировщик, обладая большей скоростью, летел дальше. Мы разворачивались и пробовали его догнать, но не тут-то было. Так мы атаковали поочередно все три японских девятки, получая ответ из крупнокалиберных «Кольтов», густой, как струя одеколона, выпускаемая из пульверизатора. К счастью, ни одна из этих струй не разнесла вдребезги какую-либо из наших «этажерок». Японские бомбардировщики были современными машинами, покрытыми алюминием, с мощными моторами и прекрасным вооружением. Конечно, с ними трудно было тягаться И-15 БИС, я уже не говорю о старых французских истребителях «Девуатин» со скоростью до 200 километров, имевшихся у китайцев. Не могли помешать японцам и входящие в ПВО Чунцина десяток уже упоминавшихся мною зенитных орудий, обслуживаемых неважными китайскими артиллеристами.
Покрутившись на виражах, мы сделали, что могли, но японцы своим грозным строем прошли к цели — сооружаемым китайцами оборонным заводам на западе Чунцина, и сбросили бомбовой груз, после чего легли на обратный курс. Гоняться за ними нам было не по силам. Впрочем, на следующий день китайская разведка доложила, что на авиабазе в Ханькоу японцы потащили на ремонт четыре бомбардировщика, значит, не совсем даром мы стреляли. Эффект, произведенный очередным налетом японцев, был велик. На строившиеся заводы только что завезли американское оборудование. Полковник Джан, начальник ПВО Чунцина, худой китаец среднего роста, дотошный и вездесущий человек, приехав на аэродром дня через два, задумчиво потягивая три длинных волоска, которые росли у него из родинки на левой щеке, философски рассуждал, что ущерб, нанесенный японцами настолько велик — лучше бы они по городу ударили. Впрочем, особых претензий китайцы не предъявляли, здраво оценивая наши скромные возможности.
Первый бой — это первый бой. Я на всю жизнь запомнил момент атаки, когда, прорываясь сквозь огненный рой пулеметного огня, заходил в ночном бою сверху на японский бомбардировщик и, не чувствуя рук, тянул на себя рычажок гашетки, соединенный тросиками со всеми четырьмя пулеметами. Конечно, хорошо было бы описать горящие и сбитые японские бомбардировщики, но настоящая война очень отличается от той, какой ее порой показывают в фильмах и о которой пишут в книгах. Это очень тяжелая и редко удачная работа.
Через несколько минут после ухода японцев в небе снова вырос световой столб главного прожектора. Покачиваясь, он образовал световую воронку и лег в сторону аэродрома Бешеи, а потом погас. Мы вразброд, попарно, пошли на посадку. Когда после посадки летчики вылезли из кабин самолетов и собрались на аэродроме, то поднялся невообразимый тарарам. Переполненные впечатлениями ребята наперебой стремились рассказать о том, как близко они подходили к японцам, как били и как попадали. Судя по этим рассказам, окрестности Чунцина должны были быть усеяны горящими обломками японских бомбардировщиков. Впрочем, а если бы сбили хоть одного японца — на чей счет записать эту победу? С большим трудом я успокоил ребят, и мы принялись уже в более уравновешенной обстановке обсуждать произошедшую боевую встречу — заниматься разбором боя. Дело это нелегкое, ведь всякий летчик не только рассказывает, но и обязательно показывает ладонями рук, обозначающими самолеты, все перипетии воздушного боя, а для этого требуется время и место. Хорошо, что на аэродромах просторно. Наутро мы узнали, что у нас сменился главный военный советник. Вместо Власова был назначен Качанов, которого тогда все называли Волгиным. Я поехал к нему представиться, и по дороге у нашего «Форда» спустил скат. Шофер мистер Шемо не имел запасного. Нас выручил китайский генерал, который проезжал мимо. Он отдал нам свой запасной скат, а наш, проколотый, забрал его водитель. Скоро я познакомился с новым главным советником. Произошло это при следующих обстоятельствах: как водится, я сначала зашел к Батицкому. Павел Федорович сидел за письменным столом и, имея на лице страдальческое выражение, писал какую-то бумагу. Увидев меня, он оторвался от этих писаний и печально сообщил, что Панюшкин поручил ему сочинить подробную справку о деятельности Народного Фронта в Китае. Тогда Сталин и его окружение возлагали большие надежды на Народный Фронт во Франции, который был весьма непрочной коалицией разных общественных сил, и скоро рассыпался. Но кремлевские стратеги, обрадованные успехами французского Народного Фронта, хотели видеть в нем начало мирового революционного пожара, который приведет к всемирной диктатуре пролетариата, и поручили разыскивать и раздувать очаги этого пламени по всему миру нашим дипломатам и советникам. Правда, выдавать желаемое за действительное за рубежами нашего Отечества было гораздо труднее, чем дома. Там скажут, что в колхозе счастливая жизнь и попробуй, не заулыбайся во весь рот, сразу отправят, куда надо. Но в Китае-то не было никакого Народного Фронта, и бедный Батицкий, насочинявший пару страниц всякой белиберды, очень обрадовался моему появлению и сразу стал приставать ко мне с вопросами по поводу этого самого китайского Народного Фронта. Увидев мои удивленно выпученные глаза, он плюнул, выругался, порвал и выбросил в урну уже сочиненное и, по обычной привычке русского человека выходить из сложных положений, предложил мне пойти пообедать. Обед в столовой ставки главного советника был настолько дрянным, особенно по сравнению с летной нормой, организованной нам китайцами, что я понял Власова, который решил в Китае не задерживаться. Нам подали жиденький перловый супец и перловую кашу с маленьким кусочком буйволиного мяса, настолько жесткого, что казалось, это был кусок подметки, утерянной каким-нибудь китайским солдатом. Весь этот, так называемый «обед» предстояло запить чашечкой компота. Пролетарская скромность, видимо, находилась на вершине синусоиды в ставке главного военного советника. Я смотрел на этот обед и вспоминал добрую половину жаренной курицы, рис, политый яичным желтком, вкусный салат из разнообразных трав и побегов молодого бамбука, соленые огурчики в столовой нашего «клуба», прекрасные рыбные консервы голландского производства «гуанто-юй».
