Илья Маркин - Впереди — Днепр!
Только пристально посмотрев на юг, Федотов понял причину внезапной тревоги авиатора. Там, в разрывах между облаками, едва заметно темнели крохотные, все увеличивающиеся точки. Оттуда же доносился нараставший гул моторов.
Столбов, неотрывно глядя в небо, вызывал то «орла», то «метеора», то «комету», говорил то умоляюще, упрашивая, то крича и ругаясь, обвиняя кого-то в медлительности, нерасторопности, в позорном неумении действовать решительно и быстро. По его разговорам Федотов понимал, что сейчас на наших аэродромах готовились к взлету и уже взлетели звенья, эскадрильи, полки, а может быть и целые дивизии истребителей, но все это было еще где-то там, а здесь фашистские бомбардировщики уже подходили к линии фронта и по ним уже начала бить наша зенитная артиллерия.
— Да где же, где ваши истребители, — не выдержав, закричал Федотов, когда из-за облаков вывалились штук пятьдесят «юнкерсов» и с ревом устремились вниз.
— Вижу вас, вижу, — кричал Столбов. — Заходи от солнца, заходи от солнца. Правее, правее к западу. Правильно! Атакуй!
Федотов напряженно смотрел и нигде не видел тех истребителей, которыми командовал Столбов. Только когда один за другим задымило четыре фашистских бомбардировщика, он заметил крохотные фигурки юрких ястребков, стремительно нырявших то в облака, то из облаков.
«Орел», «Орел», я — «Чайка два», я — «Чайка два!» — все так же настойчиво кричал Столбов. — Поднимите вторую группу, поднимите вторую группу. Да скорее, скорее же!
В воздухе стало невообразимо тесно от звуков. За облаками, в облаках, ниже облаков отчаянно взвывали моторы, трещали авиационные пулеметы, резко татакали пушки. А на земле с юга, от совхоза «Комсомолец», к северо-востоку, на совхоз «Октябрьский» и дальше на Прохоровку широченной полосой полыхали взрывы. Совхоз «Октябрьский» потонул в сплошном дыму. Часть полосы взрывов, как видел Федотов, захватила и его дивизию.
— Опять Поветкину жарче всех, — проговорил Федотов, глядя на все нарастающие взрывы.
— «Орел», «Орел». Я — «Чайка два», я — «Чайка два»! — все отчаяннее и жестче кричал Столбов. — Поднимите третью группу, поднимите третью группу.
Рев и треск в воздухе достигли, казалось, предела. Уже в разных местах, врезавшись в землю, догорали сбитые самолеты. Истребители, бомбардировщики переплелись в сплошном мелькании с трудом уловимых теней. Но взрывов на земле заметно уменьшилось. Дым над совхозом «Октябрьский» рассеялся, и открылось сплошное бушующее пламя. Там, видимо, не оставалось больше ни одного уцелевшего здания.
И сразу же, как только заметно стихли взрывы бомб, ударила фашистская артиллерия.
— Огонь гаубицами и тяжелыми пушками, — приказал Федотов своему командующему артиллерией, сразу поняв, что с этого момента начались главные события на земле. Он поспешно взглянул на часы. Было ровно половина десятого.
От совхоза «Комсомолец» донесся рёв танковых моторов. Взревели танки и в других местах. Сквозь клочья дыма Федотов увидел мелькавшие фашистские танки перед полками Поветкина и Аленичева.
— Заградогонь перед Поветкиным и Аленичевым, — приказал он командующему артиллерией.
Сразу же ударившие гаубицы и тяжелые пушки накрыли взрывами атакующие танки. По всему фронту били противотанковые пушки и минометы, взахлеб трещали пулеметы, кое-где слышалось приглушенное аханье гранат.
Федотов, отбросив бинокль, смотрел на разгоравшуюся битву и по едва уловимым, только ему понятным, признакам видел, что в его полках пока все благополучно и противнику нигде не удалось достичь успеха.
— Бросаем штурмовиков, — прокричал Столбов, — сейчас ударят перед всем фронтом.
— Давай, давай, — радостно ответил Федотов, — и по огневым позициям артиллерии, обязательно по огневым позициям!
Столбов в ответ только утвердительно закивал головой, продолжая говорить со своими «метеорами», «чайками», «кометами».
Вскоре парами, четверками, шестерками из-за облаков вывалились советские штурмовики и с ревом, бомбя и поливая противника пулеметно-пушечным огнем, пронеслись перед самой линией фронта. Под ними вспыхнуло несколько костров и гул боя заметно стих.
— Начинай второй заход, — командовал по радио Столбов, — бей по огневым позициям артиллерии. Видишь огневые позиции? Так бей, бей насмерть!
Второй, а потом и третий раз прочесали штурмовики вражеское расположение и, ушли на север.
— Кажется, малость угомонили, а, товарищ генерал? — вытирая бурое, разгоряченное лицо, сказал Столбов и попросил у телефониста флягу с водой. Отпив всего несколько глотков, он отстранил флягу и опять схватил шлемофон.
— Вас, товарищ генерал, — подал телефонист трубку Федотову.
— Докладывает Поветкин, — хрипло затрещала мембрана. — Атака противника отбита. Перед полком горят одиннадцать фашистских танков. Погиб командир первого батальона. В других подразделениях потери незначительные. Разрешите на первый батальон назначить Черноярова.
— Черноярова? — переспросил Федотов.
— Так точно! — ответил Поветкин. — В боях он действовал исключительно героически и смело. Я очень прошу, товарищ генерал.
— Согласен. Назначайте, — вспомнив все, что докладывал ему Поветкин о Черноярове, согласился Федотов. — Передайте ему, что я надеюсь на него.
«Справится, несомненно справится, — закончив разговор, думал он о Черноярове… — Урок для него был весьма серьезный. И хорошо, что о его назначении попросил сам Поветкин».
* * *Когда первая атака фашистских танков была отбита и на застланном дымом поле перед позициями остались только жирно полыхавшие костры, Бондарь приподнялся из окопа и, разминая затекшие ноги, прошел в соседний окоп. Там, у замаскированного полынью пулемета, сидел Дробышев с двумя своими пулеметчиками — Гаркушей и Тамаевым. Между ними стоял котелок, и они все трое, поочередно работая ложками, ели кашу.
Увидев Бондаря, они хотели было встать, но он движением руки остановил их и, обращаясь к Дробышеву, спросил:
— Как у вас, все в порядке?
— Так точно, — с готовностью ответил Дробышев и, видимо, считая, что сказанного недостаточно, добавил:
— Все люди на местах, раненых и убитых нет, пулеметы целы.
— Товарищ майор, вас командир полка к телефону, — догнав Бондаря, просипел к удивлению всех простудившийся в такую жару телефонист.
Бондарь всегда, бросая все, стремглав бежал на вызовы командира полка, но сейчас ему не хотелось уходить от пулеметчиков и он неторопливо пошел в свой окоп.
Поветкин расспросил о положении в батальоне, о противнике, посоветовал сменить огневые позиции пулеметов, которые больше других вели огонь и в заключение вдруг мягко, с какой-то неожиданной радостью в голосе спросил:
— Где Чернояров?
— Здесь, недалеко от меня, — ответил Бондарь, недоумевая, чем вызваны изменения в голосе командира полка.
— Пошлите за ним, — сказал Поветкин и уже совсем другим тоном продолжал:
— Чернояров назначен командиром первого батальона. Пулеметной ротой пусть командует Дробышев.
— Командиром первого батальона?! Замечательно! — не выдержав, воскликнул Бондарь.
— Да, это очень хорошо. Как, Дробышев справится?
— Несомненно, — ответил Бондарь и со вздохом добавил, — к тому же пулеметов-то в роте всего четыре.
— Разрешите? — хрипло прогудел над Бондарем бас Черноярова.
— Пожалуйста, Михаил Михайлович, вас командир полка, — подал Бондарь трубку Черноярову.
— Слушаю, — присев на корточки, заговорил Чернояров.
Глядя на его, как и у всех в эти дни, серое с синью под глазами, лицо, Бондарь ожидал, что он смутится или обрадуется своему назначению комбатом, но Чернояров спокойно выслушал Поветкина, своим обычным басом невозмутимо повторяя:
— Ясно. Понимаю. Будет сделано. Так точно. Сейчас же.
Только когда, поговорив с Поветкиным, Чернояров встал, суровые глаза его повлажнели и лицо словно просветлело.
— Поздравляю, Михаил Михайлович, — сжал его руку Бондарь, — от всего сердца.
— Спасибо, Федор Логинович, — дрогнувшим голосом ответил Чернояров, — спасибо за душевное отношение в это… в это… в это горькое для меня время, — нашел он наконец нужные слова. — Я всегда это чувствовал и это… это… Это очень мне помогло.
Он смолк, силясь еще сказать что-то, беззвучно пожевал губами и, вдруг улыбнувшись по-детски искренне и просто, совсем не своим, тоненьким голоском, сказал:
— Как замечательно все! Вот расколотим фрицев, и такой праздник закатим. Правда? Ну, разрешите пойти передать все Дробышеву и — на свое место, — опять твердо и решительно сказал Чернояров.
— Да что передавать, он и так все знает.
— Нет, — возразил Чернояров, — я хочу с пулеметчиками проститься. Мы же столько вместе пережили.
