Свидание - Владимир Михайлович Андреев
— Получай, дочка! — говорил водитель самосвала и косил глазами на ее стол, в распахнутую простыню ведомости, пытаясь проникнуть в тайны выстроившихся в четкую колонку цифр.
— Держи, сестренка! — вздыхал другой, с «МАЗа», и сразу отходил в сторону.
— Пламенный привет из Бурмакина! — стучал сапогом о сапог третий.
Из своего кабинета снова выходил Александр Петрович Щетинин, похаживая, оглядывал шоферов, изредка добродушно спрашивал:
— Как, Наумов? С перевыполнением?
— Почти, Александр Петрович, — пыхтел кряжистый парень с русым чубом, называвший Зою сестренкой.
— А у тебя, Тухачев, без происшествий?
— Что уж вы, Александр Петрович! — обижался шофер с хриплым голосом и нагловатыми, навыкате, глазами. — Так и считаете, что поскольку я, то обязательно с происшествиями. Не пойму…
— Ладно, ладно, не заводись, — снисходительно обрывал его Щетинин. — А ты, Филиппов, левака прихватил, конечно?
— Когда мне было, Александр Петрович, — ухмылялся верзила в коротенькой не по росту куртке. — Вы посмотрите по путевке…
— Ладно, ладно. Знаю тебя, — тем же тоном говорил Щетинин. — Ты, Сидоркин, молодец, мне уж звонили, — обращался он к пожилому небритому шоферу, мнущемуся в дверях. — У тебя опять перевыполнение.
— Сидоркин у нас передовой, — бросал кто-то из присутствующих. — Вот только с бритвой не ладит.
— Да, Сидоркин, бриться надо, — произносил серьезно Щетинин, вглядываясь в обросшее лицо шофера. — Если не хочешь дома — сходи в парикмахерскую.
В конце апреля директор делал в гараже доклад о международном майском празднике. Он говорил о движении за мир, об империализме Америки и о наших успехах. В самом конце своей речи произнес несколько слов о будущем автобазы:
— Вы годика через два этот двор не узнаете, — говорил Щетинин решительно и показывал рукой вокруг. — Те сарайки за забором снесут и нашу площадь расширят. Тут будет навес для машин, которые, конечно, нам увеличат втрое, и самыми современными марками.
Дальше директор говорил о новой мастерской с бетонными люками, с паровым отоплением, с кранами и разными другими приспособлениями, как на настоящем заводе.
Этого времени Зоя не дождалась. Летом она ушла из автобазы на курсы бортпроводниц, которые без особой огласки открылись в местном аэропорту, уже успевшем за эти годы неузнаваемо расшириться.
Зою неудержимо тянуло куда-то из города.
Многие ее сверстники, закончив десятилетку, разбрелись по институтам. У них была в жизни ясность. У Зои этой ясности не было. И она ждала от самой жизни решения своей судьбы. Ведь может быть так: жизнь поставит перед ней вопрос, на который она обязательно скажет: да. Но когда и где возникнет этот вопрос? Может, для этого надо, чтобы сама жизнь была шире, чтобы больше видеть и слышать, не бояться и не сидеть на одном месте. Может, на воздушных дорожках и откроется ей собственная судьба?
Во всяком случае, вопрос был поставлен, и Зоя ответила на него утвердительно. Бортпроводница! И стоит ли, кроме того, далеко заглядывать в будущее, когда тебе только-только минуло восемнадцать…
Глава четвертая
Рейсы, рейсы, рейсы… Белые облака и голубое небо. «Корректность и вежливость. Мы для пассажиров, а не пассажиры для нас!» — наставляла бортпроводниц инструктор Стеклова, суровая женщина с прической под мальчика.
«Мы для пассажиров», — помнила Зоя, вглядываясь в лица людей, заполнивших салоны, и носилась из конца в конец на своих тонких каблучках с подносиками, угощая пассажиров мятными конфетами, минеральной водой, газетой «Труд» и журналом «Огонек».
Известно, что не все люди одинаковы. Каждый человек имеет свои привычки, свои заботы. У одного сейчас на уме южное море, у другого машина, которая может дать облегчение многим рабочим, у третьего — разные глупости вроде веселой компании, которую он накануне неохотно покинул.
«Корректность и вежливость!» В воздушной дороге люди другие, не такие, как в поезде или на речном пароходе — загадочнее, строже, сдержаннее. Но опять же не все одинаковы, далеко не все на один манер.
— Что вам, товарищ? — спросила Зоя, склонясь к лысой, точно отполированной голове пожилого пассажира с усами.
— Вот, — показал тот влюбленно на девочку в школьном коричневом платьице, сидевшую рядом. — Вот — внучка, везу поступать на музыку. Семь зим училась дома, а теперь в Москву, — и добавил доверительно, вращая глазами: — Говорят, талант…
«Корректность и вежливость!» Зоя закивала головой и охотно посмотрела на девочку, а безволосый пассажир, уцепившись за руку, развивал беседу дальше, про строгость, ужасную строгость учителя музыки, который топал ногами, кричал и кидался нотными тетрадями.
— Она жалуется, — показал словоохотливый пассажир на внучку. — А я говорю: не обращай внимания, ты следи за расположением пальцев, чтобы попадали на клавиши согласно нотам. Вон Паганини, он был похож на черта, а отец его учил палкой. Но когда он выходил, то скрипка и все телодвижения были согласно музыке, он даже мог играть на одной струне, которую еще надо было натирать салом. Строгость — что! Она глаза не выест, — продолжал лысый дорожный собеседник и отпустил Зоину руку, потому что ему срочно захотелось подкрутить усы.
«Корректность и вежливость!» Зоя снова бегала по салонам. Зоя выслушивала, отвечала, Зоя делала свою работу, незаметную, как и все, к чему мы привыкли, и вспоминала инструктора Стеклову.
Как-то в первые месяцы работы Стеклова позвала ее в служебную комнату. Широкий стол, заваленный листами бумаги, узколицая Стеклова в форменном жакетике, застегнутом на все до единой пуговицы. Не отрывая глаз от стола, даже не поздоровавшись, Стеклова сказала:
— Садчикова! Полетите четыреста двадцатым.
— Как четыреста двадцатым? — изумилась Зоя. — Мой рейс…
— Продолжение в следующем номере, — сказала ехидно Стеклова.
— Мой рейс кому-то понадобился?
— Оставьте соображения при себе.
Зоя вдруг почувствовала, как внутри у нее мелко задрожала, забилась, закрутилась какая-то жилка и дрожь эта уже пошла по ногам. «Почему она так со мной разговаривает? Учит вежливости, учит корректности. А сама? Или все это только для пассажиров?!»
И тут она услышала свой, но непонятно вдруг ставший чужим голос:
— Я не могу… Я нездорова.
— Вы нездоровы?! — Стеклова даже не шелохнулась. — Ну что ж. Идите к врачу.
Долгая минута молчания. «К врачу…» Зоя круто повернулась и выбежала из комнаты.
— Что-нибудь случилось, девочка? — спросила толстуха в белом халате. — Что у тебя болит?
Зоя села на стул и расплакалась.
— Ну, ну, успокойся и расскажи все по порядку.
Зоя вытерла слезы и рассказала все.
— Ты же знаешь порядок. Ведь это Аэрофлот, тут дисциплина.
Зоя молчала.
— Ты же сказала неправду?! Ну подумай, как это выглядит?
— Да, — опустила голову Зойка, — я сказала неправду.
— Ведь это плохо?!
— Но я не позволю со мной так разговаривать. Я не могу. Пусть что угодно. Пусть выгоняют, но я не позволю!
— Ладно, — вздохнула докторша
