Мариус Габриэль - Маска времени
Винченцо улыбнулся довольный и, потирая руки, добавил:
— Тяга хорошая. К вечеру, видно, выпадет снег. Джозеф, мы проведаем тебя дня через два. Составь список того, в чем ты особенно нуждаешься, и мы все принесем тебе.
— Нет, — отрицательно покачал головой американец, — вы и так сделали слишком много для меня, Винченцо. Вы все рисковали своей жизнью, чтобы помочь иностранцу. Мне никогда не забыть вашей доброты. Никогда.
Слова были простыми, быстрыми, но в них чувствовалось столько силы и искреннего признания, что щеки у Винченцо покраснели будто сами собой.
— Любой на моем месте сделал бы то же самое, парень, — быстро проговорил итальянец.
— Не думаю. И, пожалуйста, не рискуйте больше. Вам лучше вернуться назад, на ферму, перед тем как начнется снегопад.
Винченцо кивнул головой и крепко пожал Джозефу руку.
— Удачи тебе. Пойдем, дочка.
Винченцо спустился первым, оставив на какое-то время американца одного с дочерью. Кандида глубоко вздохнула, прежде чем решилась посмотреть прямо в глаза Джозефу. Одним резким движением головы она откинула волосы со лба.
— Вам здесь должно быть хорошо, — сказала она неровным голосом.
В ответ он протянул руки и привлек к себе Кандиду:
— Вы спасли мне жизнь, вы и никто другой.
— И что же мне следовало сделать — позволить вам умереть в подвале?
— Ангелы есть на земле, как и на небе, и вы один из них. Вы навсегда останетесь в моем сердце, Кандида.
Слезы, казалось, готовы были вот-вот брызнуть у нее из глаз.
— Не говорите так. Глупости все это.
Джозеф слегка наклонился и поцеловал девушку в губы. Дэвид так никогда не целовал ее. В поцелуе не было страстности, вероломства, а только нежность. Кандиде показалось, будто внутри все замерло, какой-то глубокий покой разлился по всему телу. Джозеф отстранился от девушки:
— Идите. Отец уже заждался вас, — прошептал он. Но еще несколько мгновений Кандида не могла пошевелиться. Она смотрела на Джозефа, словно видела его впервые. А его взгляд был таким проницательным, точно коснулся глубины сердца Кандиды.
— Идите, — еще раз тихо произнес Джозеф, слегка коснувшись плеча девушки.
Очнувшись, Кандида сбежала вниз по лестнице. Но, оказавшись в лесу, она не выдержала и разрыдалась. Отец с удивлением посмотрел на нее.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Расчувствовалась, да? Что ж, это естественно для девушки. Не беспокойся, с ним все будет в порядке.
Пожалуй, Дэвид был прав: всегда влюбляешься в того, за кем ухаживаешь.
— Что он сказал тебе? — спросил Винченцо.
— Сказал, что я — ангел. Глупо очень, но мне кажется, он был искренним.
Винченцо мягко засмеялся.
— Сам-то он явно не ангел.
— Что ты имеешь в виду?
— Не надо никогда забывать, что имеешь дело с иностранцем: кто знает, что придет ему в голову, даже если ты для него и ангел.
Винченцо сердито щелкнул поводьями. В сумерках в воздухе закружились первые снежинки.
3
ФЕВРАЛЬ 1944
Первые недели февраля дули холодные ветры и над землей нависли мрачные, серые облака, которые, казалось, никогда не развеются.
Винченцо и Тео возвращались с работы раскрасневшиеся и с натруженными ладонями в мозолях. А Кандида с матерью делали обычную черновую работу по дому. Кандиде именно сейчас почему-то было не по себе. Ее роман с Дэвидом, начинавшийся так многообещающе, разочаровывал ее все больше. Роман, пожалуй, слишком сильно сказано об этих случайных встречах в заброшенном сарае. Девушка ожидала чего-то большего, чего-то идеального. И в мыслях Кандида все время возвращалась к Джозефу: как он там сейчас, в полном одиночестве в заброшенной башне. Дневниковые записи, становились все пространнее и все больше посвящались американцу. Кандида обращалась к дневнику каждый день. Отец успокоил дочь, дважды посетив Джозефа с момента его переселения. Он уверил Кандиду, что американец прекрасно устроился в своем новом укрытии и чувствует себя хорошо. Но тревожные мысли о больном не покидали девушку. Постепенно она стала ощущать свою беспомощность, словно все происходящее с Кандидой случилось не с ней, а с кем-то другим и изменить уже ничего нельзя.
С Дэвидом Кандида теперь должна была встретиться шестого февраля, но когда она вскарабкалась по склону, то обомлела от увиденного.
Огромная отара грязно-коричневых овец бродила вокруг сарая. Дым вырывался из трубы, и повсюду чувствовался запах жареного мяса и табака. Пастухи, как обычно зимой, вновь пришли сюда.
Кандида стояла не шелохнувшись, пораженная увиденным, пока не услышала слабый свист. Дэвид не стал подниматься на вершину холма и теперь окликал девушку откуда-то снизу. Кандида бросилась к нему в объятия.
— Что же мы теперь будем делать, Дэвид?
— Найдем еще какое-нибудь местечко.
— Где?
— В хлеву, например.
— О. Дэвид, — с сомнением начала Кандида, — ты имеешь в виду то место, где врач оперировал Джозефа? Но хлев находится рядом с нашим домом. Это слишком рискованно.
— Тогда отправимся на сеновал.
— Ага, и там нас обязательно найдет отец или Тео.
— Ну и что из того?
— Ты что, правда не понимаешь или придуриваешься? Да отец тут же убьет тебя.
Дэвид впервые посмотрел на Кандиду внимательнее, чем обычно. Он был сейчас небрит, и волосы его, обычно золотистого цвета, потемнели и засалились:
— Но ты же не ребенок.
— Не важно. Он очень рассердится, если узнает.
— Заниматься этим в кустах я не могу, — резко возразил Дэвид и плотнее закутался в свое серое старое пальто. — Мне нужно немного согреться, а то здесь холодно, как в Сибири. Один снег, лед и вьюга. Ужасно.
— Хорошо, хорошо, — заволновалась Кандида, — мы обязательно что-нибудь придумаем. Только, Дэвид, ради всего святого, будь осторожен.
Они медленно стали спускаться к ферме. Никто их не видел, и они незаметно проскользнули в хлев. Дэвид вскарабкался по лестнице наверх, на сеновал. Одной стены здесь почти не было, и через широкую раму открывался прекрасный вид на Альпы. Кандида влезла следом, и Дэвид помог ей преодолеть последние ступени.
Не говоря ни слова, он рухнул в стог сена и увлек за собой Кандиду.
О том, чтобы раздеться, не могло быть и речи: мир за убогой дощатой стеной был белым от снега, а ветер готов был в любой момент разрушить это убогое жилище. Кандида страстно поцеловала Дэвида в губы, но он оказался очень груб и нетерпелив, как, впрочем, все их последние встречи. Дэвид навалился на Кандиду всем телом, и их акт любви был просто животным и грязным зрелищем.
Кандида покорно и молча лежала и ждала, когда ее любовник войдет в нее. Мысль о том, что их в любую минуту могут обнаружить, вселяла в сердце молодой женщины страх. Если бы отец неожиданно заглянул сюда, его гнев был бы неописуем. Страх придавал больше напряжения. И тогда Кандида решила думать о том, что окружало ее сейчас: заснеженные Альпы, кошки, напряженно следящие за любовниками. Девушка вспомнила, что кошки так же сидели и жадно смотрели, когда доктор ковырялся в кровавой ране Джозефа. Кандида подумала, что сено уже не пахнет летом. Душистый аромат сменился еле уловимым запахом гниения.
Она закрыла глаза, пока Дэвид продолжал делать свое дело. Никакого воодушевления Кандида не испытывала, и ей стоило большого труда подавить в себе отвращение и ненависть по отношению к войне, которая даже любовь превращает в животную страсть, и к Дэвиду за его слепое вожделение. Казалось, этот день — самый худший из всех плохих дней в году. Голова Кандиды слегка ударялась о доски от натиска любовника, но Дэвид даже не замечал такой «мелочи».
— Как, хорошо? — задыхаясь, спросил Дэвид.
— Да, — выдавила из себя Кандида.
Наконец-то все кончилось. Тело любовника выгнулось, и затем Дэвид распрямился, расправив плечи. Слова выходили откуда-то из глубины, но звучали они на чужом для Кандиды языке. Она надеялась только, что это были слова любви. На итальянском Дэвид никогда не говорил ей о своих чувствах.
Весь в поту, Дэвид лег рядом.
— Ты можешь заболеть пневмонией, — прошептала Кандида, заботливо поднимая воротник его серого пальто. Затем она обвилась вокруг Дэвида и подумала, что ничего страшного во всем этом нет. Разве она не достаточно сильно любит этого человека? Конечно же, тогда, в первый раз, было лучше всего, а потом становилось все хуже и хуже. Но, может быть, Дэвид сам не получал от этого особого наслаждения?
Мысли Кандиды блуждали без всякой цели, и разочарование, которое она теперь всегда испытывала после полового акта, сменилось мечтательной меланхолией.
— Джозеф знал о нас с самого начала, — наконец проговорила девушка, когда ее мысли смогли сосредоточиться на чем-то одном.
